Завада, Темерия
***
Деревушка, находящаяся в 42-х верстах от Марибора, не спала в эту ночь. В деревушке, название которой Завада, кметы праздновали Беллетэйн. Великий праздник цветения! Кметские юноши и девушки танцевали вокруг костров, веселились, пили, местная корчма была забита так, что люди сидели на ступенях и перилах, лишь бы выпить чарку махакамской медовухи, которая не всякому по карману, или хотя бы ужасное, но темерское пиво из Вызимы, которое стоит всего-то 5 грошей, в отличии от медовухи за 3 орена. Но в этот вечер пили медовуху. Корчмарь, завидев в деревне богатых гостей, отворил подвалы и вынес бочки с ценным питьем так, что теперь каждый проходящий мог подсунуть свою кружку под вентиль, пока запыхавшийся корчмарь бегал между столами. По стечению обстоятельств в деревне сегодня прибыли несколько ландскнехтов из Каррераса, которые выехали в Содден, но решили остановиться на праздник здесь, в Заваде. Кроме солдат в Заваде остановился сборщик податей из Марибора, жена сборщика податей и их три дочки, а также двое новиградских купцов, которые по дороге в Бругге и Цинтру, решили заночевать в Заваде, и уже неделю здесь гуляют и продают свои товары. Кроме них в деревне недавно объявился ведьмак. Говаривали, что он остановился у солтыса в доме, что, мол, сам солтыс Вячко позвал сюда этого ведьмака. Девки шушукались, что ведьмак страшен с виду, "но если подойти к нему ближе, то краше они не видывали мужика, в селе оном нет такого богатыря", но говорили также, что шрам на все лицо портит вид таинственного охотника на чудовищ. Эскель привык к постоянным взглядам баб к своей персоне. Те, что постарше, оценивали его как будто свысока, а те, что помладше пялились на шрам на лице. Сам ведьмак не обращал на девок внимание. Он здесь по заданию, но в Беллетэйн можно и отдохнуть. Узкие улочки села были забиты молодежью так, что не пройти. Мужчина пробирался среди кметов и кметок, порой сильно отталкивая кого-то, а порой, можно сказать, лез по головам. Он шел к таверне, но издалека завидел очередь и толпу, что крутилась у единственной корчмы с изящным названием "Кошачья натура", чей корчмарь действительно походил на кота: пухлый, усатый мужчина средних лет, ступавший по корчме мягкой поступью кошачих. Местные называли корчму по-простому, "Мяульня", поэтому все важные дела и договоренности совершались в Мяульне с корчмарем Мяуном, а крыша корчмы походила на кошачью голову с окнами-ушками. Когда Эскель, не теряя надежды выудить где-нибудь хотя бы травяную настойку, подошел к таверне, его взгляд задержался на одной фигуре у отдаленного угла террасы, где не было людей, особа эта показалась ему очень знакомой. Одежда на незнакомце была мужской, но фигура женской. "Да, это точно она", — Эскель задержал взгляд на груди, которая виднелась из-под мужского кафтана. Длинные каштановые волосы были собраны где-то сзади в прическу, но и та успела растрепаться. Эскель осторожно подошел к террасе аккурат сзади особы, не смея ее тревожить. Не успел он приблизиться, как незнакомка внезапно обернулась, ахнула от испуга и выронила свою кружку. В темноте он не видел ее лица, только некоторые очертания, а запах розы и ванили он мог узнать из тысячи. — Трисс? — Эскель? — чародейка ахнула еще раз, но на этот раз она вскинула руки от радости и крепко обняла ведьмака. Эскель слегка опешил, но тоже обнял девушку. — Что ты здесь делаешь, Эскель? — отпрянув от мужчины, спросила она. — Тоже самое я хотел спросить и у тебя, — он продолжал держать ее за плечи, вглядываясь в глаза. Темнота не мешала ведьмаку смотреть на голубые глаза чародейки, которые также осматривали его, но с трудом. — Я рад видеть тебя, Трисс Меригольд, давно не виделись. — Что уж так официально, Эскель, как будто и не знакомы вовсе! — звонко рассмеялась девушка и поднесла руку к лицу так, будто собиралась выпить из чашки, которую только что уронила. Эскель посмотрел вниз, Трисс тоже наклонила голову и глядела невидящими глазами на глиняную чарку под ногами и небольшую лужицу рядом. Их лбы соприкасались бы еще дольше, если бы не подошедший своей кошачьей походкой корчмарь, узнавший в толпе ведьмака. — Эй, милсдарь ведьмак, заходи, гостем будешь! Столик для тебя и для твоей дамы! — А у дамы есть уже столик! — неожиданно для себя самой и Эскеля выкрикнула Трисс. Она покачнулась, но ведьмак сразу же подхватил ее за талию, от чего Трисс залилась румянцем. — Да? Позвольте провожу тогда я вас к вашему столику, мазель, — корчмарь Мяун протянул руку. Эскель не успел моргнуть, как Трисс выпорхнула из его объятий и поспешила за "котом", ловко пробираясь в толпе. Ведьмак унюхал приличную дозу алкоголя, пока стоял с чародейкой. — Ну, ведьмак, ты идешь? — обернулась Трисс и неуклюже сделала жест рукой, которую Эскель расценил как приглашение. За столом никто не сидел, несмотря на очередь и толпу у дверей, корчмарь запретил садиться за этот пустой столик. — Мазель Меригольд, принести еще вина? — поинтересовался Мяун. — А вам, милсдарь ведьмак? — А что есть у тебя съестного? — подала голос чародейка, неуклюже усаживаясь на скаймеку у стола, Эскель сел напротив. — Есть карп с овощами на углях, овсяная похлебка, но и та остыла, жареный в собственном соку цыпленок со шпинатом и наше фирменное блюдо - гуляш из тыквы, — с явной гордостью проговорил корчмарь последнее блюдо. — Неси, милсдарь, карпов, эх, жаль, нет устриц! — покачала головой Трисс. Эскель внимательно следил за ее движениями и все больше понимал, что девушка попросту пьяна. — Я угощаю, Эскель! У-го-ща-ю. — последнее слово она произнесла по слогам и оперлась на спинку скамьи. — И вино, пожалуйста, — сказал ведьмак вслед уходящему Мяуну. — И что тебя привело в Заваду? — Трисс еле заметно икнула, раскраснелась, но не подала виду. — А, погоди, слышала! А как же? Ведьмак в деревне, это же такое событие для местных кметок. Недавно приходила одна, говорит, вылечи, магичка, бесплодие мое, хочу от ведьмака ребеночка. Я как рассмеялась, а та меня ведьмой обозвала, а я ее... — Трисс осеклась, взяла бокал и выпила меттинского вина, редкого, которым так хвалился корчмарь, но попросил никому не говорить об этом. — А ты ее... — продолжил Эскель, заедая кусок карпа листиком петрушки. — А я ее выгнала, сказала, что бесплодие ее от ее дурости, вот же напридумывали себе. Ребенок от ведьмака. — девушка громко выдохнула, — Дуры... — Вижу, ты сегодня не в настроении, Трисс, что-то тебя беспокоит? — Эскель оперся на стол руками и наклонился к Трисс. Чародейка отпрянула от спинки скамьи и села в такую же позу, что и Эскель. В таверне было ужасное освещение, свеча на их столе медленно догорала и источала ужасный запах свиного жира. Но Эскель чувствовал только запах розы и ванили. И махакамской медовухи. В свете свечи глаза Трисс, до того нежно-голубые, становились ярко-синими, отчасти даже немного зловещими. — Bloede*, — выругалась Трисс на Старшей Речи, — как же ты похож на него... И умолкла. Она отодвинулась от него, налила в бокал еще вина, потыкала вилкой карпа. Молчала. Эскель понимал ее состояние сейчас. В праздник Беллетэйн все веселятся, проводят время со своими вторыми половинками, в эту праздничную ночь все отдаются любви независимо от последствий. Потные, пьяные кметы, набравшиеся смелости после горячих хороводов у костра, ведут таких же потных и разгореченных кметок в кусты, в избы, а там будь что будет! А Трисс сидит здесь, одинокая и пьяная. Пьющая не по своей воле, а потому, что разбила сердце о холодное и угрюмое лицо родного брата ведьмака, Геральта. — Трисс, перестань так много пить, — шепнул Эскель. В таверне стоял гул, но она его услышала и, посмотрев на него, отложила бокал. — Да, ты прав, извини, что я... — Не стоит. — Эскель внезапно для себя протянул руку и накрыл своей ладонью ее кисть, она незаметно вздрогнула, но он почувствовал все. — Лучше расскажи, что привело знаменитую чародейку сюда, в Заваду? Со мной все ясно, я выполняю заказы, как и обычно. — На самом деле мы с тобой здесь по одной и той же причине. Монстр, который пугает деревню уже несколько недель, убил парочку кметов. Есть один выживший, точнее был... Он был в ужасном состоянии, когда я сюда приехала. Я лечила его, он рассказал совсем немного, а вчера утром до рассвета почил. — Трисс хлопнула ладонью по столу, но так, чтобы видел только собеседник. — Солтыс в отчаянии, а я предложила развесить везде объявления о поисках ведьмака или специалиста. Я тут торчу неделю, вон, видишь купцов, которые пялятся на меня, — Трисс повернула голову набок и указала на сидящих в другом углу двух мужчин, по одежде они сильно отличались от местной толпы, — обвинили меня на глазах у этого старого и жирного Вячко, что я, мол, ведьма и виновата в том, что малец помер, а чудище явилось в деревню. Солтыс уверил меня, что не поверил этим, как он там сказал, курвиным внукам, но я-то по глазам вижу, что Вячко побаивается меня. Ну и правильно! Эскель внимательно слушал рассказ Трисс, он понимал, о чем идет речь. Утром, когда Эскель приехал в Заваду, он остановился у местного солтыса Вячко, а две кметки-служанки рассказали ему, что вчера он разругался с одной магичкой, а та в ответ ему сказала, чтобы он катился к чертям(так говаривали кметки), а сама она уедет апосля праздника цветения. Ну вот и доживает свои деньки на постоялом дворе у Мяуна. Ведьмак сначала хотел поговорить с этой чародейкой, но его тут же встретил толстый староста и занял разговорами. Ведьмак успел побывать в пещере, где нашли первого покойника, потом у кладбища, где лежали останки убитого, а третьего еще не похоронили, ждали ведьмака или кого другого, кто в чудищах знает толк. Вячко предложил ведьмаку заночевать у себя на втором этаже, жинка его против не будет такого соседства, а наоборот, солтысова жена Миля очень даже хитро улыбалась, услышав такое предложение мужа. Эскель его принял, принял и первую часть оплаты. А сегодня праздник, поэтому он решил устроить себе небольшой выходной, ну и познакомиться с этой таинственной магичкой, которая, по словам кметок-служанок, послала солтыса на все 4 ветра и угробила последнюю жертву монстра. — Вот сучка! — один из купцов, тот, что помоложе, сидевший за своим столиком, вдруг поднялся и подошел к столу Трисс. — Ты еще явилась сюда! Принялась угрожать нам у солтыса, а сейчас небось подмешала своей отравы в вино! Мальца того угробила, а хочешь и нас! Эскель встал и перегородил путь купцу так, что Трисс осталась за его спиной. — Ах так! — крикнул молодой купец, на его крик обернулись все, в корчме стало тихо как на кладбище. — Давай-ка ты уйдешь отсюда по добру по здорову, пацан, — Эскель не хотел драк, тем более выпитое вино уже начало вовсю активно бурлить в крови. — А что если не уйду, что ты мне сделаешь, нелюдь? — купец подошел вплотную к ведьмаку. От купца воняло темерским вонючим пивом и овсяной похлебкой. — Будешь вместо овсянки жрать землю. — Эскель замахнул руку за плечи и коснулся рукояти клинка. Купец попятился. Стоявший во весь рост ведьмак в тусклом свете лампады казался страшным и грозным монстром. Его глаза сверкали в этой полутьме, оглядывая каждого. Ни у кого не было сомнения, кто стоит перед ними. Внезапно встала Трисс и легонько коснулась его плеча. Эскель сильно эманировал для нее, а прикосновение Трисс и вовсе прошло по телу будто молния. — Эскель, не надо марать свой прекрасный меч о говно, лучше пойдем отсюда, — шепнула чародейка и в ее сапфировых глазах загорелся огонь. Купец попятился еще сильнее, ударился спиной о столб, но не растерялся и вытащил меч из ножен. — Направив на меня меч, ты уже не сможешь отвертеться, сынок. Имей уважение к старшим, — смачно плюнув на пол, проговорил ведьмак. — Довольно, Криспин, довольно! — вдруг крикнул второй купец постарше. — Твое мужество никому не нужно, да и говорил я тебе, что магичка эта ничего не сделала! Криспин обернулся, поглядел на купца постарше, засунул меч в ножны. — Вот так, парень, не хватало, чтобы тебя еще зарубили на полпути! Думать надо головой, детина. — второй купец сокрушался на своего попутчика. — А вы, милсдарь ведьмак, прошу простить моего сына, он не от злости к вам, а вы, мазель Трисс, примите это в знак примирения, — купец протянул изящную посеребренную заколку в виде бабочки с маленькими камушками, инкрустированными в крылья бабочки. — Благодарю, купец, — без всяких любезностей произнесла Трисс и взяла заколку, не удостоив ее даже взгляда. — Пойдем, Эскель, хочу подышать свежим воздухом, — обратилась она к ведьмаку, попутно наклоняясь к столу и забирая бутылку ценного меттинского вина, котоый Мяун припрятал для королевских особ. На холме, куда забрались ведьмак и чародейка, не было ни души. Отсюда открывался живописный вид на деревушку, которая была вся в огне, до холма доносились звуки счастливых крестьян, у которых не часто бывают вот такие выходные дни от работы в полях. Оба молчали, изредка передавая друг другу бутыль с вином. Трисс протянула руку, как бы показывая на вино, а Эскель, протягивая его еще раз, нечаянно коснулся ее руки. — Ух, Эскель, да ты горишь! — усмехнулась Трисс. Она помнила, что он эманирует сильнее, чем Геральт, она не знала, с чем это связано. Эскель только усмехнулся и поправил пробор в волосах. — Уже узнал, что за чудовище напало на этих троих? — после недолгого молчания Трисс подала голос. — Да. — отпив из бутыли вина, произнес Эскель, — думаю, это простой альгуль, раны на телах напоминают их делишки, скорее всего, этот отбился от своей привычной стаи, когда та пробегала в лесах, я нашел следы недалеко от кладбища, это точно альгуль. — Эскель продолжил говорить, но уже с очень заумным тоном. — Такими речами ты мне кого-то сильно напоминаешь! Ах, да, только один на свете человек может довести любого до белой горячки своими заумными речами и видом профессора, — пьяная Трисс качнулась и оперлась о плечо Эскеля. Тихонько вздохнув, она взяла вино из руки ведьмака, но не стала пить, а просто отложила рядом. — Я не он, Трисс, — шепнул ведьмак, — и не собираюсь с ним соревноваться. Мы выросли вместе, он мне как родной брат. — Да, да, я знаю, я знаю... — прошептала в ответ чародейка. Они сидели так довольно долго: она, опершись о его плечо, и он, боясь спугнуть девушку, молчал. — Эскель? — Мм? — А ты не хочешь заняться со мной любовью? Эскель поперхнулся слюной и громко закашлял, отчего Трисс отпрянула и начала стучать по спине. Когда кашель прошел, Эскель посмотрел глубоко в глаза девушке, которая не переставала на него смотреть, а смотрела она, будто в душу глядела. Он не отвечал, да и не хотел нарушать эту сладкую тишину, эту маленькую неловкость, которая повисла между ними. "Я не знаю, что тебе ответить, Трисс. Не знаю. Даже если и хочу, то не буду. Особенно, когда ты сейчас в таком состоянии, пьяна и в отчаянии. Я не хочу тебя такую, Трисс, не хочу", — подумал Эскель и все еще вглядывался в глаза девушке. Трисс тоже сидела спокойной. И прочитала мысли ведьмака, все до одной. Она не была удивлена, она была даже благодарна, но все равно немного обижена. — Я все поняла, — вдруг произнесла она тихо и легла на траву. — Давай просто полежим? Он не мог ей отказать, не мог бросить хорошего друга в беде. Ведьмак лег рядом, а чародейка прижалась к нему, словно кошка, ищущая тепла. Ведьмак сильно эманировал, от прикосновений к нему и разливающегося тепла в теле Трисс немного успокоилась, а вскоре заснула. Эскель смотрел то на звезды, то на дремавшую рядом чародейку. Ночь была чудесной, как и всякая ночь в Беллетэйн.***
Утро выдалось солнечным, догорали последние костры. Вдалеке слышался шум просыпающихся кметов и спешащих по домам к завтраку. Эскель проснулся один, он был заботливо укрыт собственной курткой, которой ранее ночью укрыл Трисс. Отряхнувшись от травы, мужчина зашагал в сторону деревни, надеясь найти там чародейку. Но что-то ему подсказывало, что он там ее не найдет. Рядом в траве лежало что-то блестящее. Он наклонился и поднял вещицу. Это была заколка в форме бабочки.