Как достичь сатори в трёх вариациях

Осаму стоял на балконе, пуская сигаретный дым кольцами, напряжённо ощущая то, как медленно охлаждается его тело. Впервые за несколько месяцев на ночном небе разошлись облака, раскрывая изнанку бесконечной и недостижимой тёмной глади. Звёзды расчерчивали дорожки, пульсировали холодным белым цветом, проводили тонкие нити до многоквартирных домов. Дазай думал, что если он прислушается, абстрагируется от всех посторонних шумов, то сможет услышать их тихое гудение, которое он ощущает каждый раз, засыпая с жуткой головной болью. Ночь стала Осаму сообщницей, а подпольные условия - местом, в котором ему было по-настоящему комфортно, где он может безобидно заигрывать с обществом, не боясь щетинящегося оскала в ответ. Но тут же он обречённо вздохнул. Дазай дошёл до такого маргинального состояния, что мог без проблем засыпать в каком-то зловонном переулке под громкий гогот здешних пьяниц. Хотя и у бытности бродяги-люмпена тоже были хорошие стороны: никто из бесчисленных знакомых не будет ездить тебе по ушам, если он не будет знать, в какой из сточных канав тебя искать сегодня. А тут даже он отхватил приз: снял какую-то мелкую коморку не совсем уж и в трущобах. Осаму выгнулся, устраиваясь на балконную раму, потушив сигарету о пепельницу. В лицо подул свежий ночной ветер и Дазай в наслаждении провёл рукой по кудрявым прядям. Подобные вечера – отрада для его надломанного сознания. Поэтому Осаму, прислонив палец к подбородку, лишь задумчиво выбирал: наслаждаться красивейшим видом и смотреть на открывшийся космический небосвод или спрыгнуть вниз, растекаясь по асфальту. История падения Осаму началась в момент, когда акушер, после долгих и болезненных родов, доставал его на свет после плавания в околоплодных водах. До болезненного едкое сознание с отрочества отращивало сухие ветви, колыхающиеся в мозгу паническими мыслями. Хотелось умереть и ничего уже не держало на свете: ни знакомые, пытающиеся считать себя его друзьями, ни посмертное обещание покойницы-матери. Все вокруг смазывалось и больше походило на сломанную видеокассету, крутящую выцветший фильм. Но дойти до последнего этапа что-то мешало. Страх смерти? Вряд ли. Скорее какая-то боязнь на пороге случайно осознать, что в жизни ты что-то не сделал и не понял, и теперь пути назад нет. Но чем дольше Дазай влачил существование, тем больше понимал, что и этот страх мало помалу отпускает его душу. У него было образование, даже хорошее. При нужде он мог найти стабильную работу, но все эти условности итак стояли поперёк горла… Зайдя в свою комнатушку, Осаму упал на не застеленную кровать, закутываясь в кокон. Ему казалось, что в промозглой квартире, находящейся в тёмной стороне от солнца, было куда холоднее, чем на улице. Обняв ноги, Дазай закрыл глаза и тут же упал в тяжёлый и поверхностный сон. При его постоянной бессоннице это казалось чудом. В таком состоянии Осаму мог контролировать происходящее в своём сновидении и слышать окружающий его мир. Именно поэтому он не понимал людей, которые стремились к этому нарочно. После такого сна Дазай просыпался разбитым, надеясь, что в следующий раз он упадет в такое желанное забытьё без сновидений. Утро же всегда было самой тяжёлой частью дня. Из-за артериальной гипотензии Осаму приходил в себя медленно, ощущая тяжесть во всём теле, часто просто огромное количество времени лёжа на кровати и тупо смотря в потолок. Но нужно было пойти на работу, чтобы мучительно не загнуться от голода. Начальник итак держит его только из-за того, что тот практически подчистую проигрался ему в покер, но и он не сможет терпеть его вечные опоздания. Закатав рукава ночной рубашки, Дазай тихо прорычал от того, как засохшая и прилипшая к ткани кровавая корка оторвалась, пуская алую струю по запястьям. Сдвинув брови, Осаму напряженно посмотрел на нераскрытую упаковку одноразовых шприцов. Колоться не хотелось, но сейчас, когда виски стягивал ноющий обруч, а по комнате, словно косяки ворон, летали черные пятна, он не был полностью уверен в том, что не потеряет сознание, если попробует встать. Протерев глаза, Дазай быстрым движением растворил вещество, сделав инъекцию. Когда в шприц попала кровь, расходясь мутноватыми и ломаными рубиновыми полосами, Осаму откинулся на постель, ожидая эффекта. Вообще, сидеть на винте не хотелось, но денег не хватало даже на еду, а снова спать на улице не было ни сил, ни особого желания. А чтобы справиться с абстинентным симптомом, нужны были сильные транквилизаторы… Если раньше метамфетамин помогал ему приручить собственную депрессию и соматические проблемы, вызванные неудачной попыткой суицида, то сейчас Дазай понимал, в какую копеечку влетает подобная физическая зависимость. И от этого становилось только хуже. По телу прошлась судорожная волна и Осаму быстро заморгал от удивления. Обычно всё проходило более последовательно: сначала исчезало чувство усталости, потом появлялся прилив сил. В этот же раз Дазай всё также ощущал себя килькой в жестяной банке, но вместе с этим сильно, до стука по рёбрам, повысилось артериальное давление. Осаму поднял шприц, пытаясь панически визуализировать объём дозы, пока в голове не перемкнуло. Эйфория. Дазай быстро поднялся на локти, рассматривая собственную комнату. В таком состоянии он начинал видеть тонкие переходы и оттенки красок, которые раньше не смог бы заметить и с лупой. Взор бродил по тёмно-кофейному шкафу, потом переходил на стены цвета канифоли и останавливался на маленьком кипарисовом стульчике. В этой ситуации даже убогонький стульчик умудрялся вызывать трогательные нотки: казалось, что сейчас выйдет старый мудрец из сказочных книг, усядется на него, забьёт бриаровую трубку и будет рассказывать поучительные притчи, которые Осаму вечно пропускал мимо ушей. Дазай провёл пальцами по пожелтевшим книжным страницам, подмечая мелкие детали в изящной, но в тоже время простой вёрстке книг, которые он всегда хранил у себя. Вдыхая аромат старины, он с особой тоской понимал, что уже давно не может испытывать подобную сентиментальную любовь к своей коллекции без дозы активного вещества. И тоской именно особой. Смешанной с тёплым, разливающимся чувством, поднимающимся снизу вверх по горлу и взрывающимся в мозгу стрекочущими искрами. От этого иногда проступало разочарование. Именно поэтому, предварительно вмазавшись, Осаму панически врывался ко всем своим многочисленным знакомым, пытаясь втиснуть все эти массивные полки на их рабочие столы, ибо, скорее всего, его рано или поздно снова выгонят на улицу. Но во время отхождения он лишь обречённо вздыхал, рассматривая горы книжных корешков. Во время своей кочевой жизни с ним оставалась лишь пара тряпок (и то большую часть своего гардероба он одалживал у многочисленных любовников) и эта преследующая его коллекция. Но Дазай примерно понимал собственную мотивацию – всё-таки, это единственная вещь, оставшаяся от места, которое он мог называть собственным домом. Но бременем она являлась сильным: таскать тяжести с его руками, испещрёнными шрамами от множественных попыток вскрыть себе вены и страдающими от вегетативных болей из-за поврежденных сухожилий, было делом ну очень непростым. Усевшись на стул, Осаму бросился в нос шлейф ментолового шампуня и сильный табачный аромат, казалось, пропитавший всю его комнату. Он и не понимал, как не мог учуять подобное раньше. Такие повседневные запахи наполняли сердце Дазая кипящим волнением, в эти моменты он чувствовал, будто в этой квартире кипела особая жизнь. Жизнь вещей, стоящих на полке и оставшихся тут ещё от предыдущего хозяина, которые теперь наблюдали за всем его существом. Это заряжало каким-то странным оптимизмом. Наскоро позавтракав остатками из холодильника и одевшись, Дазай пулей выскочил из дома. Пасмурное утро навевало особую ностальгию по местам, в которых он рос, а наркотическая экзальтация смазывала жуткую печаль, колющую его сердце. На улице стояла утренняя прохлада, классическая для начала сентября – ещё не мороз, но пальцы уже ощутимо покалывает. Осаму шмыгнул, сильнее закутываясь в песочного цвета пальто, но тут же задорно улыбнулся, прыгнув на надломившийся поребрик. В голове летало множество мыслей и планов. Во-первых, заставить его должников вернуть хотя бы часть денег, ибо они нужны ему прямо сейчас и срочно. Иногда Дазаю приходила в голову глупая и ненавязчивая мысль, что собирая и тут же влезая в большие долги, он крутит на себе некоторый сектор японской экономики. Во-вторых, вечером пойти в то самое злополучное место, вызывающее у него нервные судороги за попытками улучшения собственного состояния. Небольшое помещение, наполненное ненавязчивыми запахами ладана и восковых свечей. Осаму никогда не думал, что в поиске острых ощущений, он умудрится связаться со стремными сектантами. Но такова правда. Тогда он был уставшим от всего настолько, что в течении одного месяца совершил три почти удачные попытки суицида. В психиатрической лечебнице, куда Дазая положили после недолгой комы, он сходил с ума от навязчивых мыслей о самовредительстве и прятал таблетки за щекой. А личный клинический психолог, медленно, но верно, закапывал эту чувствительную психику в ещё более глубокую выгребную яму. Но в том же месте Осаму встретил парня с блондинистыми, почти белыми, волосами и кривой ухмылкой, у которого прямо на лице читалось: "Друг, не заговаривай со мной, я творю сраную хуйню". И он, конечно же, подошёл и заговорил. И узнал о странном объединении, связанном особым вероисповеданием, напоминающим христианство кальвинистского толка, но отличающегося в некоторых существенных деталях. В общем, Осаму особо не вдавался, ему было важно только одно – они толкали психоделики ради достижения особого трансцендентного опыта. Причём очень забористые. Но после нескольких проб Дазай разочаровался. Они или не давали особого эффекта, или доводили до жуткого бэд-трипа. Тогда Осаму понял, что его извращённое подсознание не отпустит даже тут, и от отчаяния сел на мет, ибо здоровье, резко ухудшившееся после суицидальных попыток, сжимало разум в тиски. Настолько, что Дазай начал считать своё тело ненужным грузом. И теперь он планирует избавляться от своей зависимости с помощью психоделиков, какая ирония. Ну, и в-третьих, очень хотелось курить. Но оставшаяся пачка лишь красноречиво демонстрировала зияющую пустоту.

***

Осаму мотал в руках глянцевую брошюру, пытаясь найти какие-то скрытые знаки или буквы. Дазай знал, что эта религиозная община была пугающе популярна не только в этом городе, но и в разных странах за рубежом. И понимал, что она имеет несколько уровней доверия. И все эти уровни строились на основе близости к их главному «пророку». В любом случае, Осаму находился на самом нижнем уровне, ибо даже не мог четко сказать, являлся ли он членом этой секты или нет. Просто кое-кто из приближенных был его посредником и продавал ему чистый товар за бесценок. Николай Гоголь никогда не задавал лишних вопросов, не прочищал ему мозги различными догмами, а просто переваривал его наркотический бред. А чаще всего сам нёс пургу ещё хуже, от которой потом весь оставшийся вечер вскипала голова. Как ни странно, Дазай даже мог назвать отношения между ними каким-то вариантом дружбы. Бескорыстные, построенные на общности интересов. Большинство знакомых Осаму связалось с ним ради собственной выгоды: унижение чувств и попытка самоутвердиться на его фоне, считали, что он душа компании и поможет им влиться в чужой коллектив, ну или из-за сексуального влечения. А Гоголю было, по большому счёту, наплевать. Как понял Осаму, с перепродажи он даже уходил в минус. Просто был внутри этого человека какой-то внутренний мотор, который понимал его больную нужду в самоуничтожении. Он был иммигрантом, сбежавшим из родной страны по непонятной причине. Не зная ни слова на японском, Гоголь занимался различными подпольными махинациями и бродяжничеством. Да и в общем долгое время вел презренное существование. А ещё любовь к необычному и рискованному. Как хождение по грани ножа: неверный шаг и тебя разрежет напополам. Самое странное, что он выдал это Осаму между делом, в одном из своих нескончаемых монологов. Видимо, не привык, что его вообще слушают. Но Дазай не пропускал ничего. Обречённо вздохнув, Осаму разорвал брошюру. Действие дури в его крови ослабилось и Дазай мог чувствовать болезненные иглы, пробивающие сердце. А до конца рабочего дня в этой конторе ещё целый час. Вот бы не начать выть от тоски. Засунув руку в карман, Дазай нащупал пакет с шприцами. В груди разлилось липкое волнение. Быстро прикинув, Осаму понял, что торопиться с этим ещё рано, хотя обруч снова начал сжимать виски тупой болью. Невыносимо. Вообще, Гоголь вскользь упоминал, что если ему нужна будет срочная помощь в решении какого-то кризиса, то он должен обратиться к их «пророку». И вот это пугало больше всего. Вокруг него витал необыкновенный мистический ореол и строился явный культ личности. Об этом «пророке» упоминали даже в местах, не связанных с сектантскими собраниями. Как же болит голова. Причём вживую его видели от силы несколько человек. Осаму даже предполагал, что эта полулегендарная фигура выдумана ради агитации и запугивания, как Большой Брат. Только Гоголь говорил, что встречал его и, заговорески ухмыляясь, прибавлял фразы о его необычных речах. Синеют ладони и болят руки. Почему все вокруг темнеет? В любом случае, Дазай скептически относился ко всему, что говорили об этом мистическом лидере. Он понимал, что если умудрится попасть в его руки, то станет марионеткой в руках интересующегося кукловода. Осаму вообще отлично знал, что в его ситуации им очень легко манипулировать. Тем более главе когорты сектантов с промытыми мозгами. Как же бьёт по вискам… Но Осаму искренне интересовали его возможности. Раз уж он принимал множество людей с их порочными недостатками и грел у груди самых отпетых отморозков, вызывая у них неподдельную веру в любовь и всепоглощающее прощение их Господа, значит точно мог умело давить на различные болевые точки и вытаскивать даже из самых, казалось бы, ужасных ситуаций. Но это был лишь чистый интерес без надежды на реализацию. Дазаю не нужна помощь. Жалость, бескорыстие – это как кость с барского стола, кинутая облезлой дворняге с гниющим желудком. От всего этого его тошнит. По голове растеклась тупая боль, а в груди начала зарождаться иррациональная паника. Бросило в холодный пот. Началось то, чего Дазай боялся больше всего на свете. Почему никто не может убить меня, пока я сплю?! Осаму вышел в уборную, хлопнув массивной дверью. Приземлившись на крышку унитаза, он с силой размотал бинты на руках и закрутил их жгутом чуть ниже плеча. В таких ситуациях Дазай чувствовал к себе невероятное отвращение. Темные мысли ласкали темя, розами опускаясь по нервам, выстраиваясь в отмирающее соцветие. То, что Осаму выживал по вечерам, было следствием скорее беспробудной усталости и привычки. Он не хотел превращаться в это отвратительное создание с жалостливыми мыслями. Слушать тихий, но в тоже время оглушающий шёпот своего бессознательного. Булькающий хохот. И он прячется в туалете, как нашкодивший ребёнок, и не может справиться с зовом своей плоти, которой срочно нужна была разгрузка от удушающих состояний. – Дазай, всё в порядке? От неожиданности Осаму чуть не выронил шприц на грязный пол. Руки начали исходиться в треморе, неконтролируемо биться от стенки в болезненном и непрекращающейся виттовой пляске. Уходи. – Да, всё хорошо, – неожиданно ровно ответил Дазай, пусть он и чуть не подпрыгивал от каждого слова, словно сидел на тысяче иголок. – Понятно. А то ты просто так резко вскочил с места. Может, тебе помочь? Голову окружил горящий обруч, а в ушах зашумело. Осаму не мог ответить ничего внятного, из горла выходили только непонятные междометия. Вот чёрт. – Дазай, ответь. Всё хорошо? – дверная ручка начала скрипеть, резало уши. Пожалуйста, только не выбивай дверь. Неожиданно даже для себя, Осаму в ужасе схватился за голову, сбивчиво дыша. Становилось ещё хуже. Ему казалось, что он находится в ночном кошмаре. Настырные попытки открыть дверь, скрип ручки, синеющая рука, намертво затянутая бинтом, шприцы, разбросанные по коленям. Все вокруг окрасилось в коричневый и мерзкий желтый цвет. Ещё чуть-чуть и он умрет от сердечного приступа. Дазай услышал истошный крик. Потом понял, что кричал он. Держась за голову, закрывая глаза от капель крови, льющихся по лбу, Осаму спрятался в коленях от глухого, но резкого стука выбитой двери и затрясся в сильных конвульсиях. Ему хотелось свернуть этому парню шею, но совершить это аффективное желание помешало уплывающее сознание.

***

Осаму очнулся в холодной комнате, на гостевом диване, укрытый шерстяным пледом. Видел и слышал он всё будто через толщу воды, а от яркости, пусть и тусклого света настольной лампы, хотелось выколоть глаза. Дазай сразу смекнул – его хотят отдать в психушку. В такой ситуации нужно было бежать, но мешали ватные ноги. Кошелёк в пальто, а оно в другой комнате. Шприцы, очевидно, отобрали, так что дозу не принять. Рядом лежал только телефон. Мысли спутывались. Осаму мог сбежать через окно и откинуться по дороге. Этот вариант был получше заточения в жёлтом доме или наркологическом диспансере. Длинные и израненные пальцы сами тянулись к телефону. Посмотрев на горящий дисплей, Дазай отложил задумку и, медленно вставая, распахнул оконную раму, перелезая на улицу. Вечер, смеркалось. Солнце уходило под горизонт, оставляя за собой дорожки персикового цвета. Лиловые линии очерчивали землю, перетекая в глубокий амарант. Но Осаму видел лишь больной жёлтый, который чувствуешь на радужке во время нарушения сознания или смертельного обезвоживания. Дазай опёрся о кирпичную стену, переводя дыхание. Быстро набрав номер, он приложил телефон к уху, выравнивая дыхание и отчитывая мерные гудки. В нос ударил запах гнилого абрикоса (или он хотел так думать) и Осаму чуть не проблевался на землю. Его болезненное состояние напомнило о себе слабостью, от которой подкашивало ноги. От фрустрации хотелось перерезать себе кожу под коленными чашечками или пустить кровь как-нибудь по-другому. Самовредительство немного помогало, но проблем не решало, поэтому он постарался задушить в себе эту недальновидную мысль. С другой стороны провода послышался автоответчик. Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети. Где ты, блять, шатаешься? Около Осаму загорелись фонари, освещая тротуар холодным электрическим светом. Он сидел на земле, поджимая пальцы. Все казалось слишком странным и нереалистичным. Почему Дазай вообще испытал приступ паники? Психика, разъеденная страшными мыслями, болезненно реагировала на разные изменения окружающей среды. А наркотики действовали как кислота: после нежной радости к любому существу, все быстро менялось на вытекающую дисфорию. Мысли качались и текли, как болотистая тина на дне водоёма. Разум был чугунным и, казалось, под своей тяжестью наклонял голову вбок. Хотелось спрятаться в какой-нибудь темной комнате без внешних источников. Например, в гробу. Дазай опустился в легкую дрему, прислушиваясь к тихому свисту ветра. Под ногами еле слышно шуршала листва, но для болезненного мироощущения Осаму она отбивала оглушающий набат. Осенний воздух пел свою колыбельную. Инструментами для него являлись ветки, качающиеся в такт незримым колебаниям и сумерки, опускающиеся на шумный город. От гула проезжающих машин Дазай вздрагивал, тут же устраиваясь обратно. Без пальто было холодно. И ему казалось это прекрасным: замерзнуть до смерти под синеющими вспышками. Полуживое существование – это то, ради чего он ещё был готов терпеть жизнь. Прострацию на грани сознания прорезал телефонный звонок. Осаму потерял счет времени, но видел, как ночной мрак наполнил окружающее его пространство. – Что-то случилось? – голос в трубке был скорее обеспокоенным, чем безэмоциональным. Гоголь очень сильно устал. – Ну, я без денег и нормального рассудка. И, видимо, без работы, – Дазай прибавил последнее предложение, обрамляя его ехидной интонацией, но на душе скреблись кошки. – Можешь назвать своё примерное местоположение? – Попытаюсь. Терпеть окружающий мир было тяжело даже когда было не видно ни зги. Среди непроглядной тьмы особенно сильно слепили галогенные фары, а агрессивная пульсация неона вызывала ощутимый мандраж. Иррациональный страх сковывал, в горле першило. Осаму вперил взгляд в подъехавшую к нему белую иномарку. Вышедший Гоголь с тенями под глазами поражал нехарактерностью, но не вызвал у Дазая должного удивления. Он даже практически не сопротивлялся, когда его волоком тащили в машину. Усевшись на переднее сидение, Осаму остекленевшим взглядом рассматривал вид из окна. То есть, полную темноту. Гоголь обречённо вздохнул. – Неплохо тебя накрывает без дури. Может, лучше перейти на антидепрессанты? – попытался нагнать прежних сатирических ноток в свою интонацию. Получилось так себе. Дазай лишь хмыкнул что-то неопределенное и провёл ладонью по автомобильной двери. Её тут же заблокировали. – Эй, только попробуй мне тут выпрыгнуть! А то потом придется идти в полицию как свидетель. – Куда ты меня везёшь? Моя квартира в другой стороне, – не своим голосом прохрипел Осаму. Всё-таки, сидение на асфальте в холод дало свои плоды – боль в горле. – Пересидишь у нашей семьи. Следить за тобой лично я не смогу, а это всё-таки главная специализация нашего лидера – выводить заблудшие души на путь истинный, – елейным голосом выводил Гоголь, не без удовольствия наблюдая за стремительно расширяющимися глазами Дазая. – Если бы я прямо сейчас не был занят борьбой с демонами своего подсознания, то раскрасил бы твоё самодовольное ебло. Лицо Гоголя прорезала хищная ухмылка, а в глазах загорелся маниакальный огонёк. Осаму не хотел даже и думать о том, что могло прийти ему в голову. Закрыв глаза, он мечтал потерять сознание на неопределенный срок. Лучше, навсегда. Рычащие звуки мотора оглушали и Дазай болезненно скривился, надеясь оглохнуть. Реальность до сих пор била тошнотворными красками, а место от инъекции пульсировало и болело. Машина подъезжала к одинокому двухэтажному дому, стоящему на самом краю частного сектора. Высоченный забор окружал белые бетонные стены. Практично, без особых украшательств. Брутализм во все поля. Осаму положил руку на дверь и готовился спасаться бегством, но Гоголь пересёк эту попытку на корню, хлопнув Дазая по макушке. Даже от легкого движения по вискам разлилась ноющая резь. Осаму прикрыл глаза и закусил губы, медленно выходя из машины. Бежать некуда, придётся смириться и на время побыть игрушкой в руках страшного пастыря. Падать в колени, расшибать лоб в кровь и исповедоваться в своих самых страшных грехах, а потом быстро юркнуть из дома через задний вход. Только с забором могла быть проблема, но тут Дазай будет импровизировать. Его же не могут насильно удерживать, да? Там, к батарее приковывать. Наутро позвонит знакомому и тот подвезет его до дома. Заберёт пальто и деньги. Планы Осаму посыпались словно первые зимние снежинки, когда он услышал позади себя неожиданный грохот закрывающегося забора. Вздрогнув и открыв глаза, Дазай быстрым взором прошёлся по местности, оглядывая территорию. Подул холодный ночной ветер. Тишину прорезал спокойный и мягкий голос. – Николай?