Перевал

      Если и существовала вселенная, в которой Роше не хотел прибить Иорвета, то она была так же далека от него, как свободный вечер субботы. И Вернон даже не знал, чего ему хотелось больше: перестать чувствовать раздражение при виде эльфской ухмылки или посмотреть чемпионат по бегу от сколопендроморфов, не отвлекаясь на работу с бумагами. Отчеты, сметы, планы — все было свалено в одну неподъемную кучу на старом столе. Стол шатался и стонал — такого скрипа Вернон давно не слышал даже от казённой мебели. Бумаги как будто совершенно самостоятельно шуршали, напоминая о своем присутствии. У Роше катастрофически не хватало времени, чтобы разгребать всё это дерьмо, которое день за днем подкладывали ему Хеммельфарт и Радовид. И если первого еще можно было убедить действовать хотя бы чуточку легитимнее — через долгие уговоры и на короткое время, то для второго закон был не писан. Хотя бы потому, что, формально, он был правителем и сам писал этот закон. Из-под пера молодого короля за его короткий срок у власти вышло столько законопроектов, впоследствии принудительно одобренных его приближенными, что бумаги, потраченной на их печать, хватило бы на обеспечение всех сельских туалетов Севера. Де факто, конечно, Радовид был скорее ребенком с комплексом бога и первым в очереди к психологу на гештальтную терапию. Роше предпочитал не думать о том, скольких проблем удалось бы избежать, сходи реданский король к специалисту. Иногда он предавался мечтам, в которых, стоя лично напротив короля, раскладывал сам по полочкам его травмы: вот здесь у Радовида травма покинутости родителями, здесь сильная женщина (как всегда, магичка) подавляет его волю. Потом Вернон думал, как будет сжиматься всё естество диктатора, как он будет истончаться внешне, и как перед ним предстанет пятилетний мальчишка в соплях, просящий у него помощи. Мечты были сладкими и на короткое время удовлетворяли. К несчастью, такие сценарии вместе со всей их детальной проработкой отнимали время, которого у начальника спецслужб не было.       Время — ответил ему Иорвет в момент, когда они ехали на служебной машине в участок, — это не река, время — это ветер, это любой поток воздуха. Оно неотделимо от пространства и существует вне зависимости от того, верим ли мы в него, чувствуем ли. Время никогда не кончается. Кажется, Иорвет просто обожал заставлять людей чувствовать себя некомфортно. Вы едете с мужчиной в машине и не боитесь его, кто он? Вы едете с мужчиной в машине в отделение и всей душой желаете быть так далеко от него, как только возможно, кто он? Роше, разумеется, вежливо попросил эльфа закрыть рот, как просил уже трижды до этого. Его, как человека, не вполне устраивала концепция бесконечности, а как мужчину — вообще доводила до ручки: по статистике, северяне умирали, не дожив до 65-ти лет, пока северянки умирали в среднем ближе к 75-му году жизни. Вернону Роше было тридцать восемь, у него была седина на висках и не было абсолютно никакого желания разговаривать со стариками, которых внешне невозможно было отличить от парней из популярного бойз-бэнда. Иорвет вызывал в нем приступы сильнейшей мигрени — и он не помнил, чтобы когда-то чувствовал себя иначе в его присутствии. У эльфа была потрясающая способность вынимать душу из каждого, с кем он когда-либо говорил. Каждая деталь его острого интеллекта была направлена против человечества, а все его речи были безусловно нелегальны и проходили по статье «Доведение до самоубийства». Его хотелось выключить. Или грубо вырубить — но в нынешнем положении Роше не мог себе этого позволить. Сейчас они, как не слишком популярный отдел, находились под прицелом репортеров, и ощущали его так же ясно, как когда-то ощущали кирзовый сапог Темерии. Злоупотреблять было опасно, и Вернон ловил себя на мысли, что ему уже и не хотелось превышать полномочия и пользоваться какими-то эфемерными привилегиями с барского плеча Радовида. Дело было тухлым, обстановка — гнилой, погода — депрессивной. Он имел дело с худшим представителем своей расы, и ему даже не доплачивали. Он еще и вызвался сам — и уже сотни раз проклял себя за это решение, принятое несколько лет назад. Тогда он думал, что будущему Роше не придется разгребать эту кашу, но совершенно закономерно ошибся. Кашу Иорвета никто не разгребал веками, и вся тяжесть этой ноши падала на плечи их службы.       Их поездка вообще выглядела ужасно: эльфа приняли, когда он разворачивал плакат с надписью «Радовид — bloede arse» под улюлюканье остальных скоя’таэлей. Пока довольного активиста под ручки вела в машину Бьянка, обещая отыметь его дубинкой в эту самую «bloede arse», Вернон нервно проверял, нет ли у безразличного Седрика фисштеха, а у скалящегося Киарана — самодельных бомб или горючих смесей, способных подорвать всю площадь за считанные секунды. Ни у одного, ни у второго, при себе ничего не оказалось. Эльфы никогда не отличались тягой к взрывам с целью террора — они действовали аккуратнее. Выходило так, что Иорвета задержали за одиночный пикет и критику власти, и для их службы это было очень, очень плохим ходом. Народ не оценит, вне зависимости от расы: народу не нравилась цензура. Но этот эльф был слишком опасен, чтобы не воспользоваться поводом — к тому же, у Радовида уже имелся соответствующий закон « О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетированиях» в статье обновленной конституции, поэтому задержание было вполне обоснованным, — и не подержать его в отделении некоторое время. Черновик протокола вообще был отослан в их офис смс-сообщением и звучал так: «взяли выродка, поболтаем и отпустим :)». Писала Бьянка, относящаяся к эльфу с некоторым юмором. Она к большинству вещей так относилась: если не могла на них повлиять, просто не изводила себя бессмысленными терзаниями. Говорила: «Это от меня не зависит» и улыбалась. Роше обычно отвечал ей, что это и от него не зависит, и хмурился, и в этом была разница между наставником и воспитанницей. Позитивное мышление и некоторая вдохновлённость Бьянки сталкивались с негативизмом и нигилизмом Роше, и каждый оставался при своем. Это от них не зависело. Это всегда зависело от кого угодно, кроме них, и сейчас этим кем-то был их старый заклятый друг.       Иорвета, казалось, вполне устраивало такое положение вещей. Всю дорогу он не затыкался, ударяясь в длинные утомительные монологи о неуважении к старшим, перечислял недочёты национальной политики и подвергал сомнению новый закон об ужесточении правопорядка, который уже второй месяц пытались протолкнуть на рассмотрение фанатики Вечного огня. На просьбы заткнуться он язвительно усмехался и отвечал ссылкой на протокол задержания: вы хотели поболтать, dhoine, вот мы и болтаем. Под конец их непродолжительного путешествия только он не чувствовал себя эмоционально выжатым, и, проявив безусловную благосклонность, позволил надеть на себя наручники. Затем, по всей видимости, не удержавшись от продолжения клоунады, игриво подмигнул ошалевшему Геральту в холле.       Говорили, что Геральт подрабатывал мальчиком на побегушках у Дийкстры, который безуспешно пытался найти свою бывшую любовь, чтобы придушить голыми руками. К несчастью для него, Радовид тоже пытался разыскать Филиппу Эйльхарт, предположительно, для тех же целей, что и отставной агент, владеющий сейчас тремя торговыми центрами и одним спа-салоном — откуда в руках вынужденного беглеца водились такие капиталы, никто не знал. Догадывались, разумеется, но не были достаточно храбры, чтобы догадки озвучивать. Был просто факт: Сиги Ройвен будет со своей нескончаемой силой следовать за ними по пятам, не оставляя ходов для отступления. Он еще не пытался купить их службу, и только отсутствие этого предложения спасало от проблем. Отказывать было бы опасно для жизни, а соглашаться не позволила бы совесть.       Ведьмаку, как полагал Роше, не были интересны деньги Дийкстры, его не особенно волновал бизнес и тем более ему не казались увлекательными дела Радовида. Его интересовала чародейка — для целей, о которых служба знать не желала. Здесь была другая угроза: дела Йеннифер, которая тесно сотрудничала с Эмгыром. Выходило минное поле: общаться без риска и узнавать все новости можно было только у ведьмака. Так или иначе, нынешней проблемой для всех страждущих и жаждущих внимания Роше была Филиппа. У Белого Волка не было достаточных ресурсов, чтобы разыскать Эйльхарт самостоятельно: такие предприятия требовали наличия сильного покровителя. У Геральта было достаточно покровителей, и все зависело от того, чья политика ему ближе — или, например, чей кошелёк толще. Преимуществом можно было считать и отсутствие нужды выбирать между спонсорами: чем их было больше, тем лучше. Роше завидовал такому подходу и возможностям ведьмака. Всегда приходилось напоминать себе о былых мытарствах и заслугах старого товарища, чтобы выжечь из себя эту ужасную мысль — «Чем он это заслужил?»              И, конечно, Иорвет знал о Филиппе больше, чем требовалось, и это было ещё одной причиной, по которой стоило подержать его в камере денёк-другой под чутким присмотром Бьянки. Просто удивительным было то, что из года в год Роше сталкивался с эльфом и ведьмаком, и они всегда находили друг друга: быть может, это был его рок, его фатум? Он не хотел знать, зачем судьба распорядилась именно так. Всему этому существовало вполне рациональное объяснение — в большую политику мало кто мог протолкнуться, а потому из года в год на арене мелькали те же лица. Или не мелькали, а вообще не появлялись, предпочитая быть в тени, но все знали их имена — так до недавнего времени было с самим Верноном.       — Зачем вы его взяли, Роше? — Геральт проводил любопытным взглядом эскорт эльфа. Он шел, практически подпрыгивая, и его приподнятое настроение сбивало с толку. Этого эльфа вообще было трудно понять: иногда его эмоции настолько резонировали с обстановкой, что у Роше невольно закрадывались мысли о помешательстве заклятого врага. То, с какой легкостью он умел превратить все в фарс, поражало и не могло не восхищать — в самом ужасном смысле этого слова. Разбираться в причинах такого поведения не хотелось, а если бы и захотелось, не было бы возможности. Психологический портрет Иорвета сейчас был на последнем месте в списке приоритетов службы. — Из большой любви. Он очень красиво смотрится в антураже решеток, замков и тюремного нужника. — Он осекся, прервав этот неожиданный поток яда. — Геральт, когда ты задаешь такие тупые вопросы, я начинаю сомневаться в собственной адекватности. Взяли, чтобы допросить, вот и всё. Стоял с плакатом на площади в окружении своих дружков. Настоялся, пусть вот посидит. — Достойное основание, — покивал Белый Волк, сделав серьезное лицо, — понимаю. Во взгляде читался концентрированный сарказм. Народ в лице одного очень неприятного убийцы чудовищ действительно не был доволен. Когда-то Вернон Роше, как и все, думал, будто ведьмаки лишены эмоций. Сейчас он понимал, что они лишены только самых светлых из них и интересовался у Матери, почему, в таком случае, у него нет отличительного знака школы пассивно-агрессивных депрессивных людей. А потом вспоминал, что темерский армейский жетон уже висит у него на груди, скрытый накрахмаленной рабочей рубашкой. Иногда ему казалось, что эта железка вообще не нагревается от тепла его тела — настолько ледяной и колючей она была. Это чувство — чувство холодной цепи или шипа в груди — не покидало его с самого повышения на службе у Фольтеста, и только усиливалось в такие моменты. Каждый раз, стоило ему только вспомнить, жетон тут же начинал холодным огнем жечь в нем дыру. — Геральт, тебе что-то от меня нужно? Либо говори, либо вали из моего отделения. Пожалуйста? — Поговорим в кабинете? — последняя часть фразы была вежливо проигнорирована. Вернону оставалось только нехотя кивнуть и последовать за ведьмаком по стерильно пустому коридору. Это здание всегда пустовало — в его отряде было слишком мало людей, чтобы помещение казалось живым. Это напоминание о потерянности и одиночестве было слишком ощутимым. В Каэр Морхене, архаичном замке с симпатичным современным ремонтом в правом крыле, было так же пусто, как здесь: Вернон думал, что Геральт это понимал. Атмосфера была слишком похожей. Роше ненавидел замечать сходства в таких вещах.       Белый Волк к нему зачастил, и это было тревожным звоночком. Когда они в последний раз так тесно общались, случился Флотзам, Иорвет, Лето из Гулеты, драконица, армия призраков и Филиппа Эйльхарт. Вернон ассоциировал ведьмака только с разрушением, кризисом и бесконечными объемами работы. Всё это складывалось в родную картинку их личного служебного ада. Пятизвездочного. В качестве компенсации за страдания можете угоститься мучильней и заказать у Лютика любую строчку его обширной дискографии.       Кабинет командира специального подразделения — теперь по документам просто «подразделения» — был выполнен в синих и белых цветах темерского флага. Чтобы напоминал о доме — с этой целью их отряд обустраивал рабочие помещения. Решение было импульсивным и крайне поганым: все его недостатки обнаружились спустя неделю, когда тоска начала съедать каждого и добралась даже до вечно неунывающей Бьянки. Интерьер отличался трогательной скромностью, которую стоило бы назвать нищетой, но язык не поворачивался отзываться о подарке реданского короля с таким пренебрежением: вешалка, мерзкий скрипящий рабочий стол и два стула разной степени износа. Бумаги по делам лежали около стула двумя неровными стопочками, непроверенные сметы и отчеты укоризненно смотрели на посетителей с середины стола, стеллаж из мебельного магазина находился в полусобранном состоянии в углу: ни у кого не было времени и сил для того, чтобы закончить начатое. Они обозвали это чудо инженерной мысли инсталляцией и благополучно позабыли о его существовании. На столе в рамочке стояла фотография Вернона и Фольтеста: их руки были скреплены рукопожатием, на здоровых лицах — улыбки. Геральт с сожалением посмотрел на покойного короля. Интересно, скучает ли он? Или относится как к потерянному навечно покровителю, одному из многих? — Роше хотелось бы, чтобы ведьмак засунул свое сочувствие куда подальше, но слова встали поперек горла, оставаясь неозвученными. Он не посмел бы этой инфантильности взять над собой верх, ни за что бы не позволил себе это ребячество. Да, Геральт вряд ли его понимал, но был достаточно вежлив, чтобы скорчить тоскливую мину — и это было проявление участия. Он выразил заинтересованность переживаниями Вернона — кем был бы Вернон, ответив на это плевком? — Радовида нужно убрать. Желательно, легитимно и бесшумно, но, вообще, теперь уже нет абсолютно никакой разницы, народ не будет сильно расстроен в любом случае. — Вместо этого сказал Роше, захлопнув дверь. Он давно над этим думал: Радовид был так вреден для Севера, так отравил все вокруг себя, что другого выхода было не найти. Эта язва сжирала все вокруг, пока не безвозвратно, обратимо, но болезнь чувствовалась во всем. Как огромный нарыв величиной с Реданию. Радовид жег, убивал, репрессировал — такая политика оставила его государство без философов, чародеев и алхимиков. Без всех, чьи мысли были достаточно мудрыми и светлыми, чтобы вызвать королевский гнев. Слова сорвались с языка сами. Вернон не мог их удержать — не тогда, когда ясно понял, что наследие Фольтеста смывают в канализацию с таким рвением и удовольствием. Будущее такого Севера, севера Радовида, предстало перед ним пугающе ясным, и в нем не было ничего хорошего. Полное мрака и террора — такое государство ждало северян и надвигалось на них с ужасающей скоростью. Геральт хмыкнул. Ни один человек не мог так выразительно хмыкать. В этом звуке было кристально ясно всё, но ведьмак посчитал нужным закончить и без того абсолютную мысль. — Я как раз по этому поводу. Как всегда, все складывается самым отвратительным, но подходящим образом. На нас проклятье лежит, не иначе, — то, как ведьмак умудрялся превратить все в общее дело, было недосягаемым талантом, которому стоило бы позавидовать. — Дийкстра нашел Филиппу, и она сейчас жива только по одной причине: они с этим старым хреном спелись на почве ненависти к бывшему воспитаннику. Говорят, что Радовид и пальцем не пошевелит ради народа, пока не почувствует, что весь Север лижет его королевскую задницу. Да и тогда, если честно, сто раз подумает, прежде чем шевелить. А люди — ты сам видел — закидывают его город помидорами, яйцами и самодельными бомбами, пока он выписывает смертельные уколы магичкам и чародеям. Я чудом удержал Кейру Мец от самоубийства: она задумала принести ему лекарство от Катрионы. Радовиду локальные карантины выгоднее, чем любому другому королю, а эта дурная женщина вознамерилась избавить Север от «страшной напасти». — Он с неповторимой холодной иронией изобразил кавычки. — Зашел сейчас в ленту новостей: по меньшей мере десятку чародеев и одному несчастному допплеру-карманнику вменяется по смертному приговору. Интересная картина. Очень кровавая. Надо спросить у нашего общего товарища, в какие времена мы вернулись и чем заслужили это приятное возвращение в родное историческое лоно.       Роше прекрасно знал, что Геральт не любит насилие и несправедливость. Роше также, но с долей скепсиса, предполагал, что насилие не входит в пирамиду потребностей Дийкстры, но глубоко сомневался, что Филиппа с ними солидарна. Её мотивы были понятны в общих чертах, но они нисколько не помогали предугадать методы магички — у кого, как не у материнской фигуры Радовид мог почерпнуть ценные знания о самодурстве? — Догадывался насчет Ройвена. Филиппа хочет возродить Ложу? Геральт уставился на друга со странным выражением на усталом лице. «Сейчас откроются новые страницы, — заключил для себя Вернон, — сейчас мне все станет абсолютно ясно, потому что со мной поделятся тайным знанием. Прекрасный день». Ведьмак провел рукой по волосам и с горечью усмехнулся: — Ха. Она хочет Цири, а Цири её не хочет. У них абсолютная несовместимость. Мы с Йен, — и куда же без вездесущей Йен? — подслушивали их разговор: Эйльхарт свихнулась от долгого пребывания в облике совы и желает мирового господства для Цири-императрицы Нильфгаарда. Естественно, если это будет гарантировать ей место председательницы правительства. Конечно же, с крупным жалованьем и, как мы с Йен успели додумать, приглашением в постель нашей Ласточки. У меня нет догадок насчет того, какими логическими путями Эйльхарт приходила к этим умозаключениям, но одно ясно точно: Ложа её не интересует. — Эмгыр вряд ли соберется на покой в ближайшие годы, судя по обстановке в стране и надвигающейся опасности. Глупо уходить тогда, когда угроза войны нависает просто в метре от тебя. Но госпожа Филиппа сладко поёт, — сплюнул Роше, нахмурив брови, — Цири отказалась? — Она, по-твоему, совсем глупая? Цири бы её ударила, если бы рядом не было Ло-Антиль. Но милая Филь с превеликим удовольствием вернет должок Радовиду, возвращаясь к делу. А я, в свою очередь, знаю того, кто может вернуть должок Филиппе. И я даже не про Эмгыра, который давно точит на неё зуб. Намек был прозрачен и неприятен. Тайное знание принесло новую моральную дилемму. Геральт стоял рядом, выражая своим видом все неизбежное, что надвигалось на них вместе с сезоном дождей. Огрубевшие сильные руки убийцы чудовищ были сложены на груди: эта поза на его языке значила только уверенность в собственной правоте. Вернон удержался от того, чтобы не застонать от досады. — Нет, — отрезал, — Иорвет — это вообще не вариант. К несчастью, оба они понимали, что Иорвет — это единственный вариант. И единственное недостающее звено цепи, запускающей механизм. Деталь катализатора для всего кошмара и ада, которая только там была на своем месте. То, что место Иорвета было в эпицентре, всегда было непреложной истиной. Это от меня не зависит, — и Роше наконец позволил себе гомерически расхохотаться над этой фразой, промелькнувшей в его голове.

***

      Иорвет хоть и был слеп на один глаз, но далеко не глуп. Поэтому, когда Роше просунул руку с чем-то блестящим к нему в камеру, эльф сразу же догадался, что это набор отмычек. То, что его освободят, выписав только штраф, было довольно очевидно — масштабное дело с участием такого популярного активиста было бы совершенно некстати. По правде говоря, у Иорвета имелись некоторые подозрения о личных симпатиях: слишком уж ощутимым был интерес службы Вернона Роше к его персоне (и это он считал лестным, не вполне понимая, впрочем, почему внимание сотрудников правопорядка вызывало у него теплые эмоции). Он только не понимал, почему Радовиду вообще был необходим весь этот цирк с задержанием таких толп: показательные аресты не помогали потушить пламя восстания, охватившего все Северные Королевства. А пожар был везде: на улицах, в сердцах людей и нелюдей, в рядах аристократии и бедноты — негодование не имело границ. Вспыхивали коктейли Калькштейна, его же фейерверки с кричалкой «Радовид — старая курва», всюду были закреплены знамёна и плакаты в защиту представителей других рас, в защиту чародеев и алхимиков. С протестующими не справлялись ни водометы, ни резиновые пули. Показательные процессы над «преступниками» тоже не давали ощутимого результата. Северная Служба Государственной Безопасности имени покойного короля Фольтеста (или, как их называли из-за расцветки формы, «синие полоски» — Иорвет даже считал это по-своему милым) оказалась бессильной перед стенами из живых людей, которые наполнили весь Оксенфурт и добрались уже до сохранявшего нейтралитет Новиграда. Власть Радовида, единственного живого монарха Севера, была поставлена под угрозу.       Все началось через несколько лет после его коронации. Сын Визимира, великого покровителя конфедерации четырех крупных северных королевств, взошел на престол, чтобы вернуть Редании былое величие. Когда империя была воссоздана и возвышена с помощью абсолютной монархии и централизованной экономики, а Каэдвен и Верхний Аэдирн были присоединены и низложены до областей, в Радовиде что-то сломалось. Обида, затаенная на бывшую наставницу, вылилась в ненависть ко всем чародеям, а затем перешла и на нелюдей. Мистицизм, поглотивший разум доселе вполне перспективного короля, играл на руку жаждущим власти священнослужителям. Единственно возможной религией теперь был культ Вечного огня, до этого считавшийся ересью. Духовная жизнь Севера теперь была связана с фетишизмом и политически ангажированными кинокартинами и литературными произведениями. Цензорат его Величества последовательно изымал и сжигал все старые учебники истории и естествознания. Затянутая война с Нильфгаардом продолжалась, унося все больше жизней. Радовид увяз в Темерии, на территории которой то и дело происходили военные столкновения с войсками Эмгыра. Большая часть его армии кормилась засчет разбоя и квартировалась в населенных пунктах, разруха на полях и нехватка рабочих сил провоцировали голод и сильнейшую инфляцию. Военная техника, на производстве которой были заняты даже подростки, шла напролом через деревни и лесные массивы.       И тогда озлобленные усталые люди вышли из своих домов, и тогда объединились они с эльфами и краснолюдами, чародеями и низушками, вооружились плакатами и потребовали прекратить геноцид и разрушительную войну. Радовид ответил отказом. В следующие месяцы, через короткие мгновения, его цепные псы — адепты религии Вечного огня и Орден Пылающей Розы — с новыми силами обрушились на разоренные земли, выискивая неугодных. Вынюхивая. Репрессивный аппарат разросся до размеров гидры — двенадцатиголовая людоедская машина не знала сочувствия и пощады.       Иорвету невероятно повезло: все его сотрудники были слишком умны, чтобы попасться на «стремлении к сепаратизму, экстремистской деятельности и подрыве репутации короля нашего Радовида Реданского». Мысли о команде всегда вызывали у эльфа улыбку: он любил их так, как не любил никого. Опора и поддержка, самые деятельные из эльфов aen seidhe, были собраны им со всех городов и очагов сопротивления. Те, кто умел выживать, те, кому не страшна была смерть, они сохранили свое достоинство даже в этих обстоятельствах. — Свободен, выродок, — негромко сказал Роше. — Хватит с этого места твоего общества. — Ну, хоть какое-то гражданское общество в этой стране, да? — эльф улыбнулся, снисходительно оглядывая обезьянник, намекая на ту самую нищету, при которой банально не хватало средств на вторую скамью для правонарушителей. — Ваша империя рушится, человек. — Пошел ты, Иорвет, ладно? — устало потёр переносицу начальник спецслужбы и еле слышно добавил — это уже давно не моя империя.       Иорвет скептически поднял одну бровь, внимательно осмотрел мужчину и хмыкнул. — Ну вот я и иду. Гордо покидаю ваши хоромы.       В свете лампочки обезьянника лицо Вернона казалось каким-то непривычно землисто-желтым. Седина на висках была практически незаметна, но эльф знал, что она никуда не пропала и даже расползлась к выбритым волосам на затылке: постоянные стрессы давали о себе знать. Ногти были неаккуратно острижены, ремень был затянут слишком туго — туже, чем во время их последней встречи. Фигура человека сохраняла свою внешнюю силу: под рубашкой угадывались очертания закаленных тренировками и боевыми операциями рук. По стандартным меркам Вернона Роше можно было назвать по-своему красивым, если, конечно, речь шла о грубой мужской красоте и тестостероне. Единственной деталью, портящей идеальный небрежный образ настоящего мужчины, была усталость, сквозившая во всем его облике. Иорвет подумал: у этого dhoine определенно ПТСР и кризис среднего возраста. Иорвет был просветлённым — на извращенный современный манер, и уже полгода читал страницы о ментальном здоровье и модные интернет-журналы про саморазвитие и экологию. Лозунги типа «Прекратите убивать эльфов ради эльфо-лукового супа», «Вырубая деревья, вы лишаете дриад их дома» он, конечно, на дух не переносил, но лайкал, если они попадались в ленте — на всякий случай. Цифровой этикет обязывал его оценивать и репостить все посты о деятельности антивоенных сопротивлений и одиноких протестующих. Саския — лидер оппозиционного леволиберального движения — считала, что любой вклад в их дело важен, а Иорвет молча соглашался, потому что помнил про обещание девушки о мире во всем мире. А если во всем не выйдет, то, хотя бы, в Аэдирне. Никаких гетто и резерваций, доступная медицина в общих госпиталях, наличие необходимой квалификации у эльфских врачей, никаких ограничений при приеме на работу в государственные учреждения. Несбыточная в нынешних условиях мечта, ради достижения которой стоило делать всё то, что Скоятаэли делали, не имея до этого никакой созидательной цели.       Существенная проблема была только в одном — в Радовиде. Даже старый содомит Фольтест, который не так давно скончался от руки Лето, был куда дипломатичнее и дружелюбнее, особенно, когда его окружали танки новейших темерских моделей. Сейчас все эти танки были утеряны в результате наскольких бездарных маневров Радовида, и Иорвет даже скучал по ним. — А чья это, по-твоему, империя, человек? — выделяя последнее слово, с вызовом глянул он. Стремление спровоцировать было до того сильным, что у него буквально зачесался язык. Проблемы с самоконтролем настигали его все чаще, хоть нынешняя обстановка и была ему роднее мирного времени. Он чувствовал себя до странного удовлетворенным, когда читал новости. Он чувствовал себя своим — в его жизни никогда не было стабильности, и он был цинично рад, что сейчас этим не мог похвастаться никто.       Роше был единственным (из знакомых Иорвету слуг закона), кто нарушал первое непреложное правило работы с преступниками: не вступать в переговоры с террористами. Иорвет, говоря от чистого сердца, считался главным организатором террористического движения, но здесь требовалось несколько важных пояснений, которые существенно меняли его образ. Во-первых, участники движения — белки — повсеместно любили напоминать о том, что у них в организации горизонтальная система власти, и Иорвет в этой системе стоит на одном уровне с остальными. Во-вторых, это был, скорее, информационный террор, за который их команду неоднократно штрафовали, а сайт блокировали на территории Севера. В пояснениях значилось, будто скоя’таэли поощряют расистские движения, а еще нелегально снимают порнографические материалы с участием дриад. Иорвет тогда смеялся до икоты. Саския, которой они создавали имидж в соцсетях, не разговаривала с ним неделю. — А ты подумай. У руля сейчас психопат, который переплавил золото национализированных ломбардов, чтобы сделать себе красивую блестяшку на нос круизного лайнера. Я темерец до мозга костей, если ты не забыл, дела Радовида были бы мне до одного места, если бы они касались только Редании. Но мы вынуждены сотрудничать, и ты серьёзно затрудняешь мне работу над восстановлением государства, которое умерло, потому что некий ведьмак убил моего короля. И всё это в том числе по твоей вине. — Не по моей, — машинально поправил Иорвет, — я был не против, конечно, люди же, как-никак, уничтожили мою нацию, а? — Ага, как же. Не по твоей, остроухий, — отмахиваясь от второй части фразы, ввернул Роше, посылая Иорвету свой самый свирепый и впечатляющий взгляд, — но Филиппа смылась, как только её тронувшийся крышей ученик в знак любви выжег ей зенки, а остальная Ложа сидит по своим норам и носа не кажет, так что, прости великодушно, обвиняю тебя. Ты приложил к этому руку и принимал непосредственное участие в организации, а срок не отбываешь только из-за того, что умеешь грамотно убрать за собой всё дерьмо. И я начинаю подозревать, что тебя для нас уже слишком много. Вернон Роше никак не мог объяснить свой порыв открыться хотя бы в этом. Ему физически необходимо было понимание в данную секунду, как будто навалившаяся на него ответственность могла вызвать отклик в душе эльфа. Как будто это было дозволительно — вот так сказать обо всём, что происходит. — Ты меня используешь как психотерапевта? — Лениво уточнил эльф, без смущения стягивая повязку и обнажая пустую глазницу. Такое ответное проявление доверия значило куда больше, чем сказанная острота. Трудно было бы игнорировать факт их вынужденного сближения через острое соперничество. Все слабые места с самого начала были на виду. — Я бы потребовал плату за сеанс, но я уже испытываю нестерпимое удовольствие от твоих страданий, dhoine. Попробуйте устроить выборы: можно будет легально убрать Радовида. Очевидно, что все проголосуют за кого угодно, кроме него. Но ваш полоумный самодержец не согласится. Кстати, о руинах славной Темерии: что с маленькими бастардами покойного Фольтеста? Тема была острой — слишком острой даже спустя время. Этот провал Роше воспринимал, как свою личную фатальную неудачу. С детьми Фольтеста все всегда было сложно, со словом «бастард» все было еще сложнее. Иорвет не имел никакого права на упоминание всех триггеров Вернона в одном предложении, и сам прекрасно это понимал. Это была уже чистая провокация, на которую нельзя было не ответить. — Я тебе за «бастардов» второй глаз выколю, свинья. — спокойно сказал Роше, глядя прямо на Иорвета. Внутри было пусто, как после любой их подобной перепалки, которая неотвратимо приводила к демонстрации упертости каждого с помощью игры в гляделки. Как ни странно, эти словесные драки успокаивали, освобождали от любых эмоций. Но сегодня что-то было иначе. Освобождение не пришло. Внутри было почти пусто.       Вернон резко перенесся в прошлое, с удивлением обнаружив в себе силы к рациональным мыслительным процессам.       Фольтестовы дети. Мальчик совсем щенок и вдобавок болен, а вот девочка… Анаис Ла Валетт. Это была отвратительная, совершенно гнусная идея, достойная такого дрянного человека, как Вернон Роше. Но другой у него не было. Не после того, что происходило, не после того, как он понял, что имеет полное основание произойти. Только Анаис, Луиза и их новая нильфгаардская опека. Их политическое убежище. План начал складываться. Все фигуры были расставлены. Не хватало только одной. Чёрного ферзя. Без Иорвета нельзя было начинать — просто из уважения. Просто главным образом потому, что с ним любой сумасбродный и самоубийственный план приобретал шансы на то, чтобы быть исполненным. — У Геральта к тебе дело. У нас с Геральтом к тебе дело, возможно, самое лучшее из тех, что тебе предлагали за последнее время, — и сердце Вернона рухнуло вниз. — А может, самое невероятное и отвратительное. Если я хоть немного тебя знаю, то готов поставить всё на то, что ты согласишься. По правде говоря, я в мире уверен стойко только в нескольких вещах, и одна из них — это твое неудержимое желание влезать в неприятности.       Через час Иорвет сидел на стуле, грозящемся развалиться прямо под ним, в кабинете и смотрел на Геральта и Вернона Роше, как на умалишенных. В глазах читалось крайнее удивление и чистое недоверие. И восторг. Его рот наполнился слюной, как только он вник в тему разговора — это был условный рефлекс. Это была та страсть и жажда, в которую верил человек. Его приглашали в ад. Ему позволяли устроить этот ад по своему усмотрению. Говорил только Белый Волк, но во всем плане чувствовалась рука Вернона, который сидел за его спиной в притащенном из конференц-зала кресле, выкуривая третью сигарету. — То есть, вы предлагаете мне убить многоуважаемую Филиппу Эйльхарт? Могущественную чародейку и бывшую советницу короля? — уточнил эльф, глядя на ведьмака. — Кем многоуважаемую? Покажи мне этих людей, и я их изолирую. Она в международном розыске. По ней плачет эвтаназия Нильфгаарда и пыточная Радовида. Но, вообще-то, да, мы предлагаем тебе её убить. Для всех остальных она мертва уже год, так что ты ничего не теряешь. Ну, или у Роше наконец появится повод тебя посадить. Я не думаю, что кто-то будет всерьез расстроен твоим арестом. Иорвет почесал бровь под повязкой, и этот жест выглядел действительно угрожающе. Как ураган, который ничто не способно покалечить и уничтожить — только приостановить на короткое время. Эти раны он зализал и был готов к новым. Его проблемы со зрением казались очень правильными и идеально дополняли общую картину. Ему шли увечья. С ними он действительно внушал страх, характерный только для серийных убийц. — Я должен решить проблему с Филиппой после того, как она поможет вам убрать Радовида, который переселил нелюдей в гетто и запретил низушкам получать высшее образование? Который считает магию вселенским злом? Этого фашиста, который финансирует огнепоклонничество, а не науку? Я всё правильно понял? Показательное перечисление внутриполитических промахов Радовида было призвано укрепить и без того укоренившуюся идею цареубийства. Если это было настроением, общим для людей и эльфов, имелись все основания полагать, что стремление убрать Радовида — единственное верное в этой ситуации. — Да. Пока мы готовим почву Редании для Эмгыра, отдаем Аэдирн твоей ненаглядной Саскии и устраиваем твои любимые демократические выборы в Каэдвене, потому что королевская династия прервалась. А потом возрождаем Темерию, подписывая договор о вассалитете этой части Севера. Там учреждается Риксрод в качестве главного совещательного органа. Советников выбирает Эмгыр при участии королевы или её регентов: регентом планируется назначить Роше, хоть он и против. И Риксдаг, члены которого будут выбираться народом сроком на четыре года. Анаис — единственная достойная наследница Фольтеста — будет гарантом суверенитета Темерии и её относительной автономии. Она будет символом. Мы обсудим все детали позже, когда обдумаем их в подробностях, но сейчас интересно только одно: ты согласен?       Только сейчас Иорвет почувствовал, как они устали. Он завидовал Вернону Роше, потому что у него была надежда, что эта битва может быть последней из тех, что терпел Север. Борьба Иорвета продолжится еще не один десяток лет, и за эти годы темерец постареет и уйдет на заслуженную пенсию. И, в конце концов, останется только он. Для него нигде не будет места, потому что единственное, что он умеет делать хорошо — это воевать. После казни офицеров Врихедд и поражения в Аэдирне Иорвет не позволял себе такую роскошь, которой сейчас обладал его недруг — надежду. Он не забыл это ощущение, но не смел вновь им обмануться. У него не было ничего, кроме оппозиционного центра, несбыточной мечты о мире без межрасовой розни и его бывшей девушки, которая хотела этот мир построить. Иорвет был реалистом и никогда не жалел себя. Если бы ему предложили умереть за свои идеи, он бы согласился. Если бы ему предложили за них убить, он бы даже не думал над ответом.