Перевал

      У Вернона было время подумать, было право на ошибку и две подсказки.       Он попробовал «помощь зала». Бьянка посоветовала ему отдохнуть хотя бы пару недель, Шани даже не посчитала нужным что-либо говорить, а Геральт посмотрел на него с выражением крайнего отвращения на своем страшном изуродованном какой-то меткой лице. Вернону казалось, что он медленно сходит с ума — настолько инородной и неоправданной ему казалась реакция его соратников на предложение поработать на больничном. Удивительно, — на самом деле, не очень — что единственным понимающим человеком стала Йеннифэр.       С ней невозможно было сблизиться, и Вернон это ненавидел, пока она не назвала его другом, что было по-настоящему странно. Слишком неожиданно. Она пришла вместе с Геральтом, с дурными вестями, с запахом сирени и отблесками черного шелка, с надменным тоном и железным взглядом. Она интересовалась, выпытывала и не жалела его нервные клетки, но помогала отточить их план. Йен была заинтересована в успехе, потому что на политическую арену должна была ступить нога ее дочери. Но для успеха ей не нужно было отмазывать Иорвета и помогать Вернону — и это осознание пришло к мужчине не сразу. Позже, перечитывая её имейл (и сетуя, что она до сих пор не вынесла его номер телефона из черного списка из-за глупого розыгрыша Лютика) с ответом на свой вопрос и подписью «твоя подруга Йен», он визжал от радости где-то глубоко внутри. Ему недоставало друзей вне работы и еще сильнее не хватало подруг.       Он бы приударил за ней, если бы был чуточку другим. Но это было неосуществимо и не входило в список его интересов на данном этапе жизненного пути, хотя Йеннифер, пожалуй, повеселили бы подобные мысли. Даже слишком повеселили бы. Но даже веселье его новой подруги не было достаточным поводом проворачивать такие эксперименты. Не теперь, когда он не был одинок в том самом смысле этого слова.       Огрубевшими пальцами Вернон потер переносицу, тяжело вздыхая. Со всех сторон окруженный больничными стенами и стопками отчетов, протоколов, в полном осознании налипшей на него бюрократической чуши, он чувствует себя удивительно спокойно. Ему позволено думать — ему позволено дышать. Он не дышал полной грудью достаточно долго, чтобы оценить этот подарок. Нет нужды больше выполнять приказы, его мнение наконец-то приоритетно и весомо, потому что теперь он знает.       Мать Мелитэле, он наконец-то знает, что делать. Он знает.       От этого осознания ему хочется заплакать: что-то в нем клокочет и поет, освобожденное от оков и не стесненное больше ничьими кирзовыми сапогами или берцами. Он может ощутить свою свободу. Он наслаждается. Даже если это наслаждение дарит ему работа, оно остается прекрасным и ощущается совершенно невероятно — потому что именно работа последние несколько лет была ему ненавистна. Этот контраст Роше находит потрясающим, и он действительно не может оторваться от своих бумажек. Даже когда приносят обед, он не приступает к нему сразу же, дожидаясь момента, когда свежее дело не будет надлежащим образом просмотрено.       Очередной документ, который, очевидно, будет облизывать вся номенклатура нового режима, оказывается внезапно коротким за неимением деталей. Роше вчитывается в каждое клише, не понимая, в общем-то, что ему это даст.       Но он так давно не занимался чем-то нормальным. Обычное дело — он всегда работал с бумагами, но сейчас они кажутся ему другими. Он сам воспринимает их иначе.       Документ оказывается таким же пустым, каким был и на первый взгляд, но в этом вновь находится такое невероятное облегчение. Командир понемногу привыкает к этому чувству полного контроля над происходящим. Возможности. Теперь он видит их, и они не кажутся ему призрачными. Вернон Роше ставит свою подпись: неровную, размашистую и неказистую, ведет дрожащей рукой по листу. В голове у него впервые за многие годы настоящая пустота, и он прислушивается к тому, что называется сердцем. Убеждает себя: это за неимением других вариантов. Это только потому, что ему больше некого послушать.       То, что привело его в эту точку, было чувством долга; отчаянным желанием исполнить последнюю волю своего короля; то, что привело его в эту палату, управлялось неожиданностью и потому было неотвратимо. Позади Вернона неказистыми кляксами расползаются мать, Фольтест, убитые командиры Врихедд и партизаны-нелюди. Он с удивлением обнаруживает, что забыл лицо своего наставника, названного отца и господина. Он помнит только его глаза — и, воскрешая их в памяти с поразительной ясностью, не может нащупать там ни грамма настоящей доброты. Только злое желание истинного величия, достигаемого силой. Он видит все обстоятельства и детали так четко, что на мгновение ему хочется смыть с себя этот образ, порочащий имя его короля. Потом он начинает препарировать свои воспоминания и консервировать старые, однобокие суждения. Теперь нет резона оправдывать никакие приказы Фольтеста. Он чувствует себя таким чертовски свободным, когда понимает, что ему наконец разрешено не соглашаться.       Откладывая эту картинку, Вернон переключается на Флотзам. Осознанно и впервые без желания навредить себе, неловко просматривает документальную картину всех событий. Он понимает, как устал именовать в своей голове Геральта и его ганзу (текучка кадров в ганзе была похлеще, чем в «синих полосках») и иорветову шайку (там никакой текучки не было ввиду завидного везения и поразительного долголетия эльфов) просто случайными знакомыми. Он давно уже понял, что они все до того друг другу примелькались, так часто оказывались в одном и том же месте, стояли перед одними и теми же препятствиями, что это нельзя было считать совпадением. Но сейчас Роше с кристальной честностью может признаться себе в том, что они знают друг друга настолько, насколько никому другому их узнать не удавалось. Он никого не подпускал к себе так близко, как подпустил Геральта и Иорвета. Только Бьянка могла бы их перещеголять, но отцовские отношения с ней не могли сравниться с дружбой. Полное равенство сторон. Даже когда они были врагами, они оставались равны друг другу — и это было прекрасно, потому что было действительно хорошо наконец-то найти кого-то себе под стать. Он искал своего истинного врага долго, мечтая о встрече с тем, кому по силам было бы его одолеть или сломить. Сладчайший вздох срывается с его губ: он до сих пор полагает, что в мире нет ничего прекраснее противостояния, ведущего к победе; но не менее чудесной оказывается ничья.       И как только он вспоминает, что отныне никогда не будет одинок, телефон на тумбочке начинает призывно мигать и пищать. Этот звук стал родным и желанным за несколько недель его больничного заточения: он понял всю прелесть социальных сетей только тогда, когда оказался в изоляции.       Раньше почти все его знакомые были подписаны в мессенджерах слишком официально, не по-человечески. Нужда в изменениях заставляет его немедленно пересмотреть эти механически записанные «Геральт Ведьмак», «Иорвет (не брать трубку)», «Талер Работа», «Шани Работа» и прочие безэмоциональные контакты. Записанные, очевидно, командиром Роше, а не той личностью, которой он являлся.       Он хмыкает себе под нос и меняет имена друзей на какие-то паскудные клички, чувствуя себя младше на несколько десятков лет. Волчара. Продавец говнодавов. Богиня медицины. Непутевая дочь. Обосранный герой. Друг обосранного героя.       На него накатывает приступ необъяснимого светлого веселья, и он развлекается, меняя названия общих чатов еще некоторое время до того, как телефон не начинает буквально разрываться от сообщений. Вернон читает диалог с Геральтом с кривой, лишенной злобы улыбкой. «Иорвет ужасно, просто отвратительно себя чувствует, поэтому тебе лучше навестить его» «Серьезно, тебе стоит поторопиться» «Утихомирь этого сумасшедшего» «Или посади на цепь» «Я уже подал жалобу в техподдержку твиттера» «МЫ ВСЕ подали жалобы» Отвечает: «Рад слышать, что ему хреново» «Я удалил твиттер и вам советую сделать то же самое. Вряд ли Иорвет станет переживать одиночество без возможности бесконечно постить свои умные мысли»       А затем выслушивает длинное голосовое сообщение с выкриками Цири и Йеннифэр о том, что если атака эльфа на соцсети не прекратится, они убьют его и лично сдадутся полиции с уверенностью, что приговор будет оправдательным.       Раньше Роше и вправду думал, что по Иорвету никто не заплачет.       И сейчас он бы не плакал.       Потому что от мысли, что эльф умрет, ему самому становилось до ужаса пусто. Потому что представляя себе мир без своего главного врага, он представлял регресс: Иорвет столько в него вложил. Удивительно, как сильно человек может измениться, какие решения он может принять только потому, что ненавидит кого-то. Вернон привык недооценивать силу чувств, но его злость на эльфа была воистину торжеством иррационализма. До смешного глупым было бы отрицать масштаб их влияния друг на друга — ужасным кощунством было бы отделять одного от другого, пытаться изобразить независимость. Прикрыть это доводами разума, сделать косметический ремонт черепной коробки. Эта въедливая натура Иорвета растворила бы в себе всё. А сейчас пропала какая-либо нужда ее отрицать. Отрицать то, что между Флотзамом и Новиградом располагался самый прекрасный из перевалов, по которому он пришел в эту точку. И Иорвет неизбежно следовал за ним, дыша в затылок и отстреливаясь. «Я прогуляюсь по отделению, но это не ради вас»       Ответ от Геральта заставил его стиснуть зубы, чтобы не расхохотаться во весь голос. «Он выучил гимн Темерии и запостил видео в твиттер» «Так что ради ВСЕХ НАС» «И измени название рабочего чата обратно» «Что за хрень с вами двумя вообще»

***

      В глазах Фольтеста, то и дело всплывающих на страницах с портретами северных самодержцев, отсутствует нечто человеческое. Этот вывод Иорвет делает третий раз за день, и не приходит таким образом ни к чему существенно новому.       Монархи все одинаковы. Иорвет точно знает, какие бывают люди, какие поступки они совершают — знает он и о том, что делает власть со своими носителями. Вся биография последнего темерского короля исполнена красивых поступков — пестрит этой светлостью и благодатью изо всех щелей, будто вышедшая из-под пера реданского пропагандиста. Бессмысленные действия, сделанные ради рейтингов, общественного признания или мнимого искупления, угадываются эльфом с точностью. Он читает о прекрасной Темерии, окруженной военными декорациями и удивляется сильнее прежнего: на страницах книг бойни эффектно перекрываются неэффективными, но достаточно либеральными реформами. Либеральными ровно настолько, чтобы успешно обелить милитаризм. Иорвет мыслит здраво, препарирует каждую крупицу информации: гораздо меньше в Фольтесте было действительно доброты — актов, направленных на реальное улучшение чего-то.       Иорвет, конечно, и сам не сторонник благотворительности со стороны государства, но он твердо убежден, что хорошие дела приносят пользу обеим сторонам. Неважно, красивые они при этом или нет. Никакое восприятие не могло отменить выгоды правильных поступков. Он уверен, что Вернон Роше думает абсолютно так же: именно этот нездоровый прагматизм заставлял его в прошлом делать ужасные вещи. Потому что он, с этой позиции, по другую сторону баррикад, делал то, что должно было улучшить положение его страны. А потом его страна разрушилась, и он увидел её со стороны, как увидел и мир за её пределами: слишком разный и сложный, чтобы не вызывать в нем чувства вины.       Иорвету это знакомо. Ему знакомо это чувство: когда ты вроде как совершил непростительную ошибку, которая для тебя выглядела как единственный верный вариант, и потом пытаешься осмыслить содеянное с разных ракурсов. Профессиональная проблема всех палачей: грязные руки во имя чистого дела. Удивительно, что никакая благая цель, оказывается, не требует работы палачей. Переворот был просто реакцией на кровавый режим, но то, что они с человеком вершили до этого, было во славу таких же кровавых режимов. Убийства чародеек ничем существенно не отличались от убийств людей и нелюдей.       Он отойдет от дел. Теперь у него есть шанс дистанцироваться от всего этого ужаса, действительно завязать, не так, как до этого — до этого, в перерывах между тихими убийствами во славу старших рас, он вел информационную борьбу и точно так же устраивал террор, культивируя какую-то ненависть в социальных сетях и на новостных порталах. Больше ему не требуется воевать.       Вокруг и внутри пора навести порядок, потому что мусор вынесен. Остается только отмыть всё от налипшей, засохшей грязи и потемневшей крови.       Он постит в твиттер очередную заметку о том, что его мышление перестало быть черно-белым, когда он встретился с «Синими полосками». «Наступает синяя полоса» Через секунду Бьянка и Геральт (их социальная активность в последнее время пугала и одновременно с этим вызывала детский восторг) одновременно ретвитят его каламбур: «в твиттере вообще можно блокировать? я просто до этого никогда не пользовалась такой функцией, но ЭТОТ ТВИТ…» «Можешь еще раз намекнуть нам, что тебя трахает Вернон Роше? А то в предыдущих двадцати постах было непонятно написано. Мы с Йен очень переживаем за твою личную жизнь»

***

      Когда Иорвета выписывали, Новиград выглядел приветливее, чем обычно. Весна надвигалась на них неминуемо, и даже попрошайки на улицах прониклись этим настроением. Из отделения он унес только флейту и три книги: «Историю Темерии» — монографию о родном государстве возлюбленного; «Уход за растениями» — подарок Бьянки в напоминание о его мечте; и, как ни странно, «Независимое сопротивление: Дол Блатанна, Брокилон, Синие горы, Махакам и Верген». Последнее произведение оказалось сборником статей и разного рода очерков под редакцией Францески и включало в себя всё то, чем они занимались последнюю сотню лет: образовательные программы, корреляции между ненавистью к старшим расам и уровнем преступности, законодательные проекты и социальную жизнь разрозненных государств, населенных нелюдями. Он с удивлением обнаружил там исследование Исенгрима о том, как информационная война Иорвета повлияла на уровень самоидентификации эльфов. Исенгрим признавал его вклад. Исенгрим отмечал его выдающиеся способности к тому, чтобы вдохновлять всех вокруг.       Это было лучшим из того, что он слышал о себе в информационном пространстве за последние несколько лет.       Вернона выписали чуть раньше. Иорвет видит его фигуру, как только оказывается во дворе больницы. Он, Киаран, Геральт, Седрик, Бьянка и Мориль стоят и курят у забора, недалеко от припаркованного фургончика с надписью «Федеральная служба безопасности Темерии». Они улыбаются (даже Геральт!) и машут ему.       Сердце Иорвета колотится быстрее, когда они усаживаются в машину и включают эльфийские баллады по всеобщему желанию.

***

— Выжимка из новой статьи про нас, — Вернон подпирает прямой подбородок кулаком. — Пишут, что нашими руками была очищена дорога к миру. Нильфгаардский журнал, кстати.       Иорвет лающе смеется, расплескивая свой апельсиновый фреш — сразу после выписки он твердо решил взяться за свое здоровье, и его медикаментозная схема лечения биполярного расстройства не терпела вмешательства алкоголя. Бьянка кривится и кладёт голову на плечо захмелевшей Мориль, пытаясь — безуспешно — сдержать колкость. — Очевидно, к миру без Северной конфедерации. Тем лучше для карьеры моей дочери.       Йеннифер хихикает в кулак, становясь от этого простого действия будто моложе, сбрасывая всю спесь, и это дорогого стоит. Её черная блузка, лишенная каких-либо дополнительных украшений, свидетельствует о том уровне доверия, который возник между ними всеми. Она впервые предстает перед ними не при параде — сам факт такой — несомненно интимной для чародейки — близости делает присутствующих счастливыми, хотя сами они ни за что не признались бы в этом. — Ха-ха, — отмахивается Роше и продолжает листать новостную ленту, зачитывая им самые выразительные заголовки. — О, смотри! — он пододвигвет кресло Иорвета к себе и не убирает руку с колена эльфа, и всем, вроде как, всё равно. Иорвет улыбается так, что скулы сводит, и пусть в его арсенале улыбок нет ни одной обворожительной, он выглядит таким восторженным и вдохновленным, что кажется прекрасным принцем. — У «Вестника новой Темерии» вышла заметка про тебя! Удивительно хорошая, кстати, чем ты это, интересно, заслужил? А, ясно, — он пробегает глазами в конец страницы и приподнимает брови. — Ты хороший только потому, что мы трахаемся. — Я хороший, потому что я спас вашу страну, идиот. Тут про тебя одна строчка, и та про то, что ты меня отлично дополняешь. Так что это ты хороший только потому, что мы трахаемся. — Я вас умоляю, — Геральт устало прячет лицо в ладонях, справляясь с неистовым желанием завыть от осознания новой политической видимости, напрягающей его больше положенного, — я вас очень прошу, перестаньте это читать. Над вашим имиджем работает какой-то идиот, потому что теперь мир ждет от вас династического брака. Принц независимого Вергена и протектор зависимой Темерии. Та пара, о которой мы не мечтали и не просили. Что вы будете делать с приглашениями в стиле «давайте дружить семьями»? — У них не династический брак, а межэтнический секс, — Киаран пинает Иорвета в голень. — Я практически уверен, что все люди, которые их поддержали, просто ксенофилы. И звать их никуда не будут: все же знают, что они мудаки. — Мы спасли Реданию, неблагодарный! — Роше шутливо бьет себя в грудь кулаком. В словах Киарана есть рациональное зерно: никто из них не может быть уверенным, что одобрение отношений двух мужчин разных рас не является позитивной дискриминацией. Особенно тогда, когда о них пишут с таким благоговением и пиететом. Пошлость — вот что Вернон на самом деле думает обо всей этой журналистике, но держит эти мысли при себе, потому что открытость его личной жизни — беспроигрышный вариант легитимации его политической деятельности. — Да, запости это в твиттер. — Закатывает глаза Бьянка, пьяно ухмыляясь. Футболка с горным троллем, подаренная Иорветом, невероятно идет ее новому имиджу. Вэс нагоняет свои упущенные подростковые годы, тратя длинный отпуск на протест и стремление к контркультуре. Их с Мориль одинаковые стрижки, покрашенные волосы и проколотые уши смотрятся удивительно гармонично. Смотрятся нормально. Теперь ни одна живая душа не отберет у этих девушек право на самовыражение. И они его действительно заслужили — чтобы в новом прекрасном мире эту свободу не нужно было заслуживать. Они сделали это за всех остальных. — А если серьезно, — Роше наконец брезгливо отодвигает от себя телефон, блокируя его, — если серьёзно, то нахрен это всё. Протектор Темерии и регент Анаис может позволить себе удаленку?       Иорвет с нескрываемым весельем и обожанием смотрит на командира. Ему приятно знать, что их желания совпадают, что Вернон тоже вымотан этим всем до смерти и хочет жить в покое и гармонии, начав заботиться о себе. Начав сначала — при условии, что им есть, откуда начать.       Йеннифэр поднимает глаза, загадочно улыбаясь. — Конечно. Эта работа в принципе не требует твоего постоянного присутствия в офисе. Маргарита Ло-Антиль, — она пытается изобразить для них ее образ с помощью жестов, обрисовывая внушительных размеров грудь и длинные ноги. Выходит плохо, но умилительно, и она просто продолжает, — практически никогда не бывает в Аретузе. Я, конечно, там тоже не бываю, как и в Нильфгаарде, ко двору которого буквально приписана, как какая-то крестьянка. Ладно, это всё не так важно. Я лишь хочу сказать, что знаю, кто может продать вам землю по относительно низкой цене. В окрестностях Вызимы, например. Или здесь, в Новиграде, восхитительно близко к городу. Лучший вариант. Правда, придется мириться с тем, что именно на этом конкретном клочке земли какой-то ублюдок посадил розы, не имея никакого юридически обозначенного разрешения на это… Знаете, красивые такие, эльфские. Произведение искусства, а не цветы. Прямо как знал, что уважаемый Вим Вивальди захочет отблагодарить этой землёй эльфа, который так сильно чтит традиции. — Так сильно чтит, что пёр цветы аж из Флотзама, предварительно попросив Трисс Меригольд зачаровать их в стазис. — Киаран чешет у себя за ухом. Мориль дает ему «пять» под пристальным взглядом Геральта: любое упоминание роли Трисс в их бывших приключениях всё ещё доставляет ему явное неудовольствие. Личный интерес не чужд ведьмакам, как не чужды и обиды.       Вернон с каким-то неверием глядит на Иорвета и по-деловому прокашливается. — Мы пока не планировали жить вместе. — Вы вообще редко планируете свою жизнь. А когда планируете, выходит какое-то дерьмо. Не спорю: дерьмо отборное и высококачественное, но всё ещё. — Отборное, не отборное. Пропорции условны, границы размыты. Если я должен выбрать из меньшего и большего дерьма, я предпочту не выбирать вообще, — декламирует Геральт. Старая любимая шутка разряжает обстановку, оставляя вопрос о совместном быте открытым.       Открытым настолько, насколько это только возможно, потому Роше практически слышит звук крутящихся в голове эльфа шестеренок.       Для начала: им требуется курс психотерапии. Долгий. И это ясно всем.       Чтобы начать что-то новое, требуется попрощаться с прошлым. Не так, как они прощались до этого, а по-настоящему. И неизвестно, помогут ли им врачи и таблетки: вполне возможно, что они уже прошли через точку невозврата, но они хотят попытаться изменить что-то в своих головах. Сдвинуть этот камень с места.       Совместная жизнь — невозможная роскошь для таких травмированных людей. Они предпочли бы гостевые отношения, в которых чисто физически было невозможно систематически выводить друг друга из себя.       Наверное, когда-нибудь, думает Роше. Когда-нибудь мы купим этот клочок земли около Новиграда. Будто читая мысли, Йеннифэр полушепотом обозначает: — Вивальди попридержит землю. Он, конечно, краснолюд без стыда и совести, но какие-то принципы у него есть.       Геральт с восхищением смотрит на жену и подмигивает Вернону.       Жизнь теперь не кажется безнадежной. Жизнь теперь вообще никакой не кажется, потому что у них нет желания её осмыслять: она впервые настолько реальна, что ни у кого не возникает сомнений в её значимости. Огромные объемы работы не пугают ни Иорвета, ни Роше: если они выдержали столько всего, справятся и с тем, что ждет их в будущем.

***

Около полугода спустя

      Новиград встретил Геральта приветливее, чем когда-либо ещё. Должно быть, дело было в том, что теперь ведьмак немного иначе смотрел на мир в принципе, но ему было приятнее списывать смену настроения на воцарение долгожданного мира и смену власти. Потому что перемены не могли произойти так быстро — не после настолько разрушительного периода. Но воздух был другим. Даже не так — воздух просто был. Приятное нововведение, которое казалось подарком.       Вернон Роше работал над собой.       Это было удивительным. Геральт не помнил, чтобы командира вообще волновали такие вопросы, как поведение в обществе, забота о себе и проработка ПТСР. Правильное питание и утренние пробежки. Это было настолько не в его стиле, что все эти несколько месяцев по праву считалось главным маркером начала нормальной жизни для всех вокруг. Потому что если уж «Синие полоски» медленно, но верно и совершенно целенаправленно втягивались в эту повседневность, апокалипсис вполне можно было считать завершенным. Апокалипсис отменялся, если Федеральная служба безопасности чувствовала себя хорошо.       Геральт уже не помнил, сколько долгих месяцев, проведенных под протекторатом Радовида, Роше не расфасовывал стопку бумаг, лежащую на полу, но сейчас ее там не было, поэтому ведьмак немного паниковал. Помещение теперь казалось ему цивильным, правильным и очень достойным звания кабинета — раньше, положа руку на сердце, оно напоминало скорее подсобку. Непривычно статусным и неприлично стильно обставленным: даже стеллаж теперь был собран.       На столе больше не было неизменной фоторамки с совместным портретом командира и покойного короля.       Ладно, если говорить начистоту, Геральт сильно паниковал.       Никто еще не имел дела с просветленным Верноном Роше.       Просветленный Вернон Роше сидел за своим новым столом и неуверенно, приподняв брови в удивлении, смотрел на застывшего в дверном проеме ведьмака. — Эй, ты чего? — спросил, отодвигая кресло. Его рубашка была идеально выглажена. Он был в галстуке. Геральт почувствовал, что близок к обмороку. — Я в порядке. Выглядишь… свежо.       Человек усмехнулся, потягиваясь. Он был хорош — казалось, он стал моложе на десяток лет, хотя еще полгода назад был чертовски стар. Теперь его можно было назвать красивым безоговорочно, так ему шла нормальность. — Я вообще неотразим. — Как вампир? — Геральт садится на стул, вытягивая ноги, ожидая момента, когда до Вернона дойдет смысл шутки.       Вернон Роше хохочет над этой шпилькой. Геральта одолевают разные чувства: от ужаса до благоговения. — Ты чего пришел-то? — интересуется. — Причин много, — ведьмак возвращает себе рабочее настроение, — первая — это, конечно, Эмгыр. Вторая — мой мальчишник. Закрепляем наш с Йен брак законами Нильфгаарда. Третья, разумеется, касается Каэдвена и Каэр Морхена.       Вернону кажется, что некоторые люди неизменны.       Геральт всегда приходит с бедой. Но на этот раз он готов простить ему эту вредную привычку. — Независимый Каэр Морхен? Просто центр для всех оставшихся ведьмаков, не прикрепленный ни к одному из государств? — Да. Абсолютно верно. Все выпускники любых ведьмачьих школ получат возможность приходить в отстроенное заново пристанище, зимовать там, не тратя лишние деньги на съем дорогого жилья. Я ведь знаю, сколько у обычных ведьмаков денег. Совсем немного.       Геральт откашливается и показывает Вернону экран телефона: белокаменные стены Каэр Морхена целые и невредимые, рядом — Кейра Мец и Ламберт, Лето из Гулеты и Эскель. Подпись под изображением — «открыты снова» — звучит так невозможно и хорошо. Ведьмак неловко добавляет: — Когда я был в Туссенте, я нашел старое подземелье. Исследования мутагенов и трав. Секреты наших создателей живы, Вернон. Чудовища никогда не закончатся. Я понимаю, как это негуманно по отношению к детям, но есть ведь и сироты, для которых ремесло охотника на монстров может стать билетом в другую жизнь. Нужно только подготовить почву, сделать всё прозрачным и безопасным. Йеннифер и Трисс сказали, что современная медицина способна не просто снизить количество смертей во время испытания травами — она способна свести потери к нулю. Кейра считает точно так же. Она ведь занимается врачеванием уже сотню лет, и они с Ламбертом хотят учить детей. Нельзя только вести их в мир, который будет считать ведьмаков чудовищами, как считал до этого. Потому что настоящих чудовищ еще больше. Гораздо больше, чем тех, кто способен их убить.       Вернон смотрит на наручные часы и улыбается одним уголком губ. Забирать выбор у мальчиков — не самое приятное занятие. Но он понимает. Ему кажется, что он понимает, что это своеобразный трамплин. Сироты редко бывают конкурентоспособными, но убийцы чудовищ, в тех случаях, когда им удается наткнуться на покровителя, способны сделать своим школам имя. Способны повысить значимость их работы. Белый волк не раз доказывал то, что его цех может многое, что он может не только убивать монстров. — Скажи, Геральт, а были уже случаи, когда ведьмаки отказывались от своего ремесла? Смогут ли эти сироты отступить? — Были. Немало. Если люди будут готовы их принять, проблем не будет: ведьмаки выносливы, быстры и умны. Мы изучаем науки. — Сделать новых ведьмаков, не обрекая их при этом на вечные скитания и одиночество? Подготовить мир к тому, что это — абсолютно такие же люди? Я полагаю, что у меня есть друг, которому бы понравилась эта идея.       Иорвет всё ещё занимался рекламой и освещением подобных инициатив, но без прежней агрессии или безумной жажды мести. Он поддерживал некоммерческие организации, писал вполне сносные статьи и регулярно ездил на места реставрации эльфских дворцов. У него возникали мысли помочь отстроить Махакам и Верген, и после событий с Радовидом он обрел мощнейшую способность привлекать к себе спонсоров и меценатов. Его борьба за справедливость перестала быть вечным полем боя.       То самое поле боя он теперь вспахивает и засеивает.       Ещё немного — и у него получится прекрасный сад, полный новых цветов с ароматом искупления. — Мать Мелитэле. — Геральт представляет, с каким рвением их общий друг отреагирует на эту затею с ведьмачьей школой. — Иорвет — это беспроигрышный вариант.