***
— Нужно ушить на талии. Когда ты успела похудеть, лобастая? Ино крутит меня, как куклу, перед высоким зеркалом. Ее рот полон булавок, поэтому речь можно разобрать с трудом — Ино деловито закалывает прямо на мне недошитое платье, отмечая для себя, где проложить стежки. После войны Ино серьезно увлеклась шитьем и вовсю тренируется на моем гардеробе, утверждая, что она одна — мое спасение от серости и сорока кошек в старости. Честно говоря, получается у нее здорово. Ино, конечно, не отказывается залезть в голову клиентки и посмотреть, чего именно той хотелось бы на самом деле. Не то что бы я за это ее не осуждала… Но вот же: стою перед зеркалом, и на мне вместо повседневного красного с символом Учих на спине платья — роскошно вышитое кимоно. Узор из осенних красных листьев по белому шелку смотрится замечательно, и я понимаю теперь, почему Ино запросила на пошив два месяца и такую сумму денег. Вышить всё это вручную, да еще и личной жизнью при этом не жертвовать… — Повернись, не стой столбом, — командует Ино. — Ты уверена, что тебе нужны рукава такой длины? — Ну, я всё же не на миссию платье собралась надевать, — язвлю я. — Да и в таких широких рукавах весь арсенал Тентен поместится при нужде. — Тебе-то зачем теперь? Все знают, что ты - послушная женушка, сидишь у окошка да мужа с миссий ожидаешь. Хвостик на затылке, тоска во взгляде — где же ты, мой Саске-ку-у-у-н… Я не делаю никаких особенных движений, но под каблуком вдруг начинает трещать доска. — Ой-ой, только пол мне не ломай, пожалуйста, — фыркает Ино. — Повернись. Нет, здесь нужен пояс. Без пояса никак. У тебя нет сисек, кимоно не будет смотреться. — Успеешь до вечера? — я глотаю оскорбление привычно: еще бы на правду обижаться. — К нам придут мои родители на ужин. — Ну, не знаю, — Ино с сомнением на лице крутит меня вправо-влево. — Нужно докупить ткани, вышить уже ничего не успею, конечно. — Не нужно. Простой красный пояс подойдет? Мне тоже нужно на рынок. Сходим вместе? Ино аккуратно снимает с меня недошитое кимоно и вешает на манекен. Вздыхает, закатывая глаза: — Раз тебе так нужно… На рынке сегодня людно — ярмарка в самом разгаре. После окончания войны, когда деревни, наконец, начали нормально взаимодействовать, торговые отношения стали куда активнее. Ино отходит к ряду, где продают ткани, а я набираю в корзинку овощи и мясо. До самого вечера хлопот будет невпроворот: приготовить ужин, десерт, убраться, и на самом ужине выглядеть бодрой и отдохнувшей. Учитывая, что я только-только вернулась с двух суточных подряд дежурств, это будет не так-то просто. Главное, чтобы Саске понравилось. Тогда, возможно, он забудет спросить про анализы… Набрав ингредиентов для сукияки, возвращаюсь за Ино. Еще на подходе к палатке слышу жеманный смех подруги и фыркаю — в своем репертуаре. Иногда мне просто жалко Сая, честное слово. Ино крутится перед зеркалом, выгибаясь кошечкой, а молодой торговец носится вокруг нее с отрезками тканей, прикладывает то так, то эдак, и сам не знает — то ли товар нахваливать, то ли слюни с пола подбирать. Выглядит парнишка, конечно, так, будто его вот-вот хватит сердечный приступ. Ино, соглашусь, эффектная девушка, только вот так бессовестно пользоваться своей внешностью… Видимо, на моем лице достаточно укора, потому что торговец краснеет до самых ушей, вручает Ино сверток с тканью и отходит за полог — якобы, сложить ненужное. Ничуть не смущенная же Яманака, хихикая, показывает мне коробочку с иголками и набором ниток: — Подарок, — подмигивает она. — Учись, Сакура. — Не стыдно? У тебя Сай есть, а ты перед каждым парнем хвостом крутишь, — фыркаю я, напустив на лицо осуждение. Мы неспешно идем к мастерской Ино. Утро только началось, и на улицах малолюдно. С тоской оглядываюсь в сторону городских стен: где ты, Наруто? Я не видела его целый месяц и волнуюсь ужасно… — Ничего ты не понимаешь, лобастая, — прерывает мои размышления Ино. — Женщина должна чувствовать себя желанной. Старость начинается не с морщинами, как ты думаешь, а с отсутствием комплиментов. Вот скажи, Саске-кун тебе комплименты делает? — Конечно, — вру я, глазом не моргнув. — Как часто? Раз в месяц? — фыркает проницательная подруга. — Ой, не делай такое лицо, не боюсь. Легкий флирт изменой не считается. Я, можно сказать, свои женские чары тренирую. — На невинном мальчишке? Он еще ребенок почти! — Не только на нем, — не моргнув, отвечает Ино. — Я способна уронить к своим ногам любого мужчину от пятнадцати до пятидесяти. Спорим? Хочешь, охмурю любого джонина на спор? А проиграешь — отдашь мне Саске-куна. — Губу-то закатай. Скажешь тоже, любого джонина. Сдалась ты джонинам. — Котетсу с городских ворот меня два раза на свидание приглашал. — Котетсу вообще ни одной юбки не пропустит. Не показатель. — Хм… Эбису-сенсей краснеет, когда я мимо хожу. Устроит? — Ты еще скажи, что Какаши-сенсея можешь охмурить, я посмеюсь. — Ну, — Ино пожимает плечами, — Какаши-сенсея не смогу. У него книжки есть с картинками. И вообще, Сакура, мы с тобой от темы отошли. Ревность — полезное чувство, запомни это. Если твой мужчина тебя ревнует, он никогда не уйдет. Они все по природе своей охотники. Никогда нельзя позволять мужчине чувствовать, что добыча в руках. Поэтому мой тебе совет — носи платья почаще. Джонинские штаны тебе совершенно не идут.***
В одном Ино была права. Джонинские штаны красивыми не назовешь, но они очень удобны. Пока мясо тушилось с овощами в горшочках, я, стоя на коленях, драила пол. Волосы, чтобы снова не лезли в лицо, я собрала в хвост, а вместо платья натянула пресловутые джонинские штаны и старую футболку Саске, которую тот уже не носил. В отсутствие мужа дома я часто надеваю его футболки, и иногда в них сплю — и мне кажется, что это Саске обнимает меня во сне… Это очень легко представлять, потому что на самом деле Саске во сне меня не обнимал никогда. Он приходит ночью, в распахнутом на груди домашнем кимоно, заставляет меня кричать и бросает в постели одну — голую, растрепанную, тяжело дышащую, иногда в слезах. Не раз я просила его остаться, но получала отказ за отказом. Возможно, это и к лучшему. Зачем ему видеть, как я плачу в подушку… Через два часа придут родители, и нужно быть лучше всех. Улыбаться, шутить, с обожанием смотреть на Саске — вот последнее будет проще всего, наверное. Делать все, чтобы родители верили: не зря они отпустили единственную дочь на самую ответственную в ее жизни миссию: быть Учихой. Возможно, они, взрослые, прожившие вместе двадцать лет, люди, видят в Саске что-то такое, что заставляет маму всякий раз спрашивать: — Сакура-химе, все хорошо? Да, мама, твоя принцесса в порядке. Улыбается, шутит. Вот внуков смогу ли подарить тебе — не знаю. Саске отказывается сдавать анализы, а у меня все на месте: и гормоны, и физиология. И — никак. Год уже не могу понести наследника. Я обещала Саске помочь ему восстановить клан, и не могу сдержать свое слово. Хотя бы раз. Хотя бы один раз — сделать то, что обещала! — Сакура. От неожиданности я подскакиваю и бьюсь головой о столешницу, забыв, что полезла протереть под столом. — Саске-кун… — теряюсь я. — Так официально, — усмехается Саске. Он стоит, опираясь на косяк двери, скрестив руки на груди, и мне больно дышать, глядя на него. Саске успел снять свой дорожный плащ, его светло-сиреневая рубашка наполовину расстегнута, взгляду открывается рельефный торс. Саске так красив, что хочется отвести глаза в страхе ослепнуть, и я со стыдом своим вспоминаю, что стою перед ним в испачканной соусом футболке, старых растянутых штанах и с половой тряпкой в руке, со стола еще не убран бардак после нарезки овощей. — Ты рано сегодня, — я не выдерживаю и все-таки отвожу глаза. — Закончил пораньше. Вздрагиваю. Закончил пораньше — звучит, как «убил побыстрее». Последний год Саске, в отсутствии Наруто, защищает Коноху от внешних угроз — шиноби, желающих крови. Он часто приходит в испачканной темной кровью одежде и не объясняет, чья она. Как шиноби, я прекрасно понимаю: Саске — главное оружие деревни, пока Наруто не вернулся, а как женщина, как его жена, я извожусь каждую ночь, когда мужа нет дома. Даже зная, что Сусаноо — это практически абсолютная защита, я не могу прогнать из головы образ — Саске ранен, при смерти, а я не знаю об этом и не могу помочь… — Что? — Саске, вероятно, замечает, что я несколько побледнела, представив его раненым. — Н-ничего, — сглатываю я, отводя взгляд от его рельефных грудных мышц. Саске истолковывает этот взгляд по-своему. Он расстегивает ремень, на котором висит за спиной его клинок, заменивший утраченный Кусанаги. Ножны с глухим стуком падают на пол. Саске подходит все ближе, а я невольно пячусь, парализованная его взглядом. Кажется, что сейчас он моргнет — и чернота зрачков сменится краснотой Шарингана. Задеваю стол спиной и вздрагиваю, поперхнувшись вдохом. Саске подошел настолько близко, что я чувствую запах травы и крови, преследующий меня всякий раз, как муж возвращается с миссии. Саске грубо хватает меня за талию и рывком сажает на столешницу. — Саске, мои родители скоро придут, — пытаюсь сопротивляться я, но Саске не слушает. — Сделай так, чтобы я успел, — хрипло отвечает муж. Мои джонинские штаны падают туда же, куда и половая тряпка, выдернутая из рук, и сорванное безо всякой осторожности белье. Саске опрокидывает меня на стол, и я морщусь, понимая, что лежу в луковой шелухе и каплях соуса. Сделать так, чтобы ты успел, Саске-кун… Да как, если ты не даешь перехватить инициативу? Короткая резкая боль заставляет закричать, вцепляясь в края стола, ломая ногти и кусая губы — Саске, больно, почему так больно, остановись!.. Саске принимает мой крик за знак страсти, поэтому лишь ускоряет темп. Задрав на мне футболку, он одной рукой вцепляется мне в обнаженную грудь, сжимая пальцы все крепче, вырывая из горла крик за криком. Я чувствую, как его ногти входят мне в плоть, как теплая кровь проступает на коже, и понимаю — завтра опять будут синяки. Второй рукой Саске держит меня за лодыжку, закинув ее себе на плечо, как раз там, где косточка — и металлические пластинки на его перчатке вминаются в нее. Бешеный напор заставляет стол жалобно скрипеть и шататься, я кричу, не в силах сдержаться. Он никогда не понимает, что причиняет боль, ни разу, Саске, остановись! Из-за стоящих в глазах слез я почти его не вижу, но смаргиваю раз за разом, не в силах зажмуриться. Саске не смотрит на меня, его глаза закрыты, тяжелое дыхание рваное и хриплое, штаны приспущены ровно настолько, чтобы суметь войти в меня. Под лопаткой поворачивается забытый на столе нож — я снова вскрикиваю, когда напарываюсь на его лезвие. Я, задыхаясь, смотрю туда, где наши тела соединяются, на то, как он двигается, не заботясь о том, что мне больно… Когда Саске вжимается в меня полностью, в последний раз, его рука стискивает мою грудь в судороге. На несколько мгновений он замирает, а я чувствую воспаленным измученным лоном, как он наполняет меня. На лице Саске написано удовольствие. Что написано на моем, я не знаю. Наверное, отчаяние. Несколько секунд, проведенные в неудобной позе, кажутся вечностью. Саске выходит, оставляя мне липкое ощущение между ног. — Умойся, — бросает он мне, поправляя штаны. Я, смаргивая слезы, прикрываю глаза, ускоряя движение чакры, чтобы немного залечить ранки на груди и саднящее лоно. — Я не хочу, чтобы ты сводила мои отметины, — говорит Саске. Я останавливаюсь, не замечая, как слезы стекают к ушам. Ино была права, когда шила кимоно с широкими длинными рукавами. В конце концов, в них можно спрятать что угодно.