✱✱✱
Лифт доставил Сакакибару на лестничную площадку. Последний этаж. Небоскрёбы в центре Токио редко бывают способны издать хоть звук: педантичные жильцы этих лакшери-загончиков обычно проводят досуг тише воды, в чём неоднократно убеждался Сакакибара, глядя на коллег отца во время «деловых собраний» по вопросам обмена опытом с индийскими преподавателями. Звон ключей, хруст в замочной скважине — Сакакибара бросил рюкзак за дверцу ближайшего шкафа. Впереди выходные, времени достаточно. Минута на туалет, десять — на холодный душ. Смывая с себя городскую пыль, Сакакибара по привычке пытался распланировать свой досуг на ближайшие часы. Можно было принять предложение Кавахары и пойти на огонёк к старому классу — а что, вдруг и правда что-то получится? Или пойти в супермаркет за чаем для вечернего марафона по кассетам отца. Может, попробовать тот, баночный? Сакакибара бросил полотенце на перекладину в ванной. Справедливо рассудив, что в своём доме он может ходить как ему вздумается, он вышел в коридор нагим и упал нагим на диван. Шрам зачесался, по спине пробежали мурашки. Окно было открыто, в комнату проникал вечерний бриз. Обычный день перед выходными, но Сакакибара чувствовал: что-то не так. На столе лежал телефон. Пыльные клавиши, чёрный экран — и ни одного пропущенного от отца. После приезда из Ёмиямы тот почти не звонил Сакакибаре, и даже в день встречи не обмолвился с ним и парой слов, ограничившись рассказом о погоде в Индии и парой, для галочки, вопросов о делах сына. Коичи мог бы подумать, что папа на старости лет завёл себе девушку среди индийских коллег. Так уж получилось, что он, его отец, относился к тому типу состоявшихся мужчин, вокруг которых, как считал Сакакибара, заслуженно собирались толпы завистников и воздыхателей. Красив, талантлив, потрясающе упорен, способен находить общий язык с любым, будь то коллега или партнёр. Унаследуй Сакакибара хоть малую толику его харизмы — и ни о каких проблемах с одноклассниками даже думать бы не пришлось. Казалось, из всего перечня достоинств отца Сакакибара заимел только неимоверную амбициозность, которая ежедневно сражалась с его немощностью в порывах защитить Коичи от отбора в новом японском обществе. Результатом этой борьбы, ожидаемо, явились неминуемые боевые ранения. Шрам неприятно чесался, напоминая Сакакибаре о том дне, когда он, затравленный и изошедший на слёзы, вернулся домой с твёрдым желанием провести вечер в постели, но, едва добравшись до кухни, слёг от невыносимой боли в груди. Ветер подул с новой силой, свежесть заскользила по изувеченным лёгким, выбираясь клубами лёгкого пара. И всё-таки что-то странное было в его нынешнем поведении. Неуловимая сладость, которую он открыл в загазованном Токийском воздухе сложилась в коллаж со странным удовольствием от хорошо знакомой еды и интереса к общению с окружающими. Казалось, мир повернулся к нему лицом после долгого бойкота, и даже мимолётная паника от встречи с Кавахарой показалась ему чем-то ярким, ранее невиданным событием. Словно Сакакибара в один миг очистился от запретов и загонов, которые преследовали его в последние годы. Эта мысль не давала ему покоя, призывала отыскать некий вселенский секрет. Ведь что-то должно было случиться, чтобы его мироощущение так переменилось? Какой-то триггер, событие, знак?.. Сакакибара перебрал варианты. Ближайшей разгадкой показались приступы пневмоторакса, пережитые им за прошлый год. Страх перед смертью всегда был лучшим триггером для радикальной переоценки ценностей — а поводов для страха у Сакакибары в те злополучные дни набралось, считай, на всю оставшуюся жизнь. Заряженный собственными мыслями, Сакакибара блаженно потянулся, подтягивая вверх упавшее покрывало — закрыть окно помешало справедливое право на предвыходную лень. Холод понемногу напоминал о себе, заставляя ёжиться от порывов ночи. Диван, большая книжная полка, телевизор и куча интеллектуальных игр для увеселения — здесь было не так, как у бабушки с дедушкой в Ёмияме. А может, всё дело в ней? Странное дело. Класс 3-3, в который он попал при поступлении в Северную Ёми, был самым немногочисленным среди параллелей. По всем законам психологии коллектив должен был сблизиться друг с другом, но и здесь нашлось место для своих персонажей. Мисаки Мэй. Дочка кукольницы, владелицы кукольного магазина «Пустые синие глаза в сумраке Ёми». Холодная, нелюдимая затворница — память о первом впечатлении опустила все эзотерические и паранормальные ассоциации, которые возникли у него после визита на цокольный этаж больницы. Так уж вышло, что Мэй походила на героя фэнтези-хоррора: нездоровая бледная кожа, отдающая пепельными бликами на Ёмиямском солнце; мёртвая мимика с едва заметной улыбкой, механическая походка... и искусственный глаз, вставленный на замену потерянного в четыре года. В тот же день, когда Сакакибара впервые обратил на неё внимание, он заключил: «вот он, выпирающий гвоздь коллектива». Сидит на задней парте, постоянно смотрит в окно, на переменки удаляется в библиотеку и почти ни с кем не разговаривает. Идеальный вариант на роль изгоя. Кажется, в тот год Вселенная задумала со вкусом поиздеваться над любителем ужастиков. Если так, то жертва была подобрана удачно: помимо нездоровой тяги с искусствам, в репертуаре Сакакибары был несвойственный его поколению трепет перед суевериями, предрекающими скорую смерть. Даже школьная страшилка о «лишних», которую ему рассказал Тешигавара, была воспринята Сакакибарой серьёзно. Конечно, он не прекратил общаться с Мэй, осознавая, насколько нелепо звучит эта история. Увы, их странная дружба не двинулась дальше редких визитов в гости. Сакакибара понимал мотив своего интереса к Мэй: в его возрасте было бы странно не перевести общение с девочкой в полярность прогулок под луной, поцелуев и прочей слащавой романтики, пусть сама Мэй нисколько не располагала к подобному. Теперь же о былом напоминал только её номер, соединяющий с телефоном на дне Ёмиямской реки, и подарок, оставленный ему в день их последней встречи. Пачка сигарет лежала на том же месте. Вопреки совету Мэй Сакакибара решил не угощать ими одноклассников: обойдутся. Выбрасывать или использовать по назначению он тоже не стал: первые занятия, переступившие в знакомство с коллективом и заполненную делами рутину, быстро вернули его в строй привычных повседневных забот. Сакакибара был только рад забыть о покинутой Ёмияме. С маниакальной жаждой он вновь сметал пыль с книжной полки отца, выуживал оттуда книгу и возвращал на место в тот же день. В искусстве забивать своё время гедоническими радостями он, как ни странно, завидовал одноклассникам: дымные клубы и вечные разговоры о звёздах шоу-бизнеса наверняка увлекают их похлеще сюжетов Кинга... Коичи вскочил с дивана. Оделся, забрал из шкафа сигареты и вышел за порог квартиры. Этот незакрытый гештальт уже давно требовал разрешения. Будет обидно, если на старости лет злопамятный нрав подбросит ему свинью в виде панорамы воспоминаний об избиениях и издевательствах старого класса. Кресло-качалка, интересная книга и немаленький счёт на банковском счету плохо сочетались с детской озлобленностью на несправедливый мир. Значит — нужно переписать эту историю на свой, справедливый лад.✱✱✱
Эбису Гарден Плейс. Комплекс супермаркетов, ресторанов и отелей, построенных на месте пивоваренного завода в районе Эбису. Туристы собираются под стеклянной аркой, заселяют пятизвёздочный отель, со смотровой площадки любуются на Фудзияму и всё больше напиваются местной достопримечательностью. Достопримечательность — пиво под маркой «Yebisu». Напиток с широкой национальной историей и такой же распространённостью в массовой медиа-культуре, начиная с фильмов и заканчивая сериалом «Евангелион нового поколения». Признаком хорошего тона было купить пару баночек в местном магазине и, разделив их с товарищем, посетить местный музей пивоварения в здании старого завода. То была местная городская легенда, исполнитель которой мог надеяться на большую удачу в будущем, и, пожалуй, единственное суеверие, которое Сакакибара не воспринимал всерьёз. Банка чая в его руках бросала вызов всему гедонистическому укладу Эбису. Делая глоток холодного напитка, он то и дело сталкивался с недоумевающими посетителями, по пьяным взглядам которых можно было сосчитать примерный отрезок времени между очередным глотком и спринтом до ближайших кустов с целью опорожнить содержимое желудка. Место встречи осталось прежним. Площадка за углом музея полнилась одноклассниками Сакакибары. Среди привычного сброда он заметил главу кулинарного кружка, Нозоми Мияму, в окружении коллег по кухонному ремеслу. Странно было видеть их с прочей массой одноклассников. Кулинарный кружок редко появлялся на людях, если дело не касалось межшкольных конкурсов. Раз они здесь — можно надеяться, что встреча пройдёт хорошо. Так и случилось: едва он оказался в их поле зрения, компания подозвала его к себе. Они поздоровались, обменялись любезностями и принялись наперебой рассказывать о приключениях в своих старших школах. Рассказ унёс их по тропинкам Эбису Гарден Плейс. — Никогда не поступай... и-ик, на медицинский, — наставлял Сакакибару подвыпивший дружок по кружку. — Никогда-а, понял? — Почему? Там настолько плохо? — Да я в жизни столько домашки не делал! — трясущаяся рука вспенила пиво в банке. — И пары! Я дома бываю только на пожрать и поспать! Понял теперь? Что бы не говорили — не поступай на мед! — Я не пройду по баллам на математике и биологии. Да и не хочу. Я вообще-то хотел в художку, но тогда пришлось бы что-то решать с отцом... Всё хочет на филологический меня отправить... — И-ик, так пошёл бы!.. Сдалась вам эта академия! Завалят, и не будет времени ни на что! — Будет, если не лениться. И время, и средства, и перспективы... — На глиномесных делах не заработаешь, — включилась в разговор Нозоми, беззлобно улыбнувшись правым глазом. Левый прикрывала повязка. — Слушай, где ты пропадал? Мы с ребятами тебя совсем потеряли... — Где был, туда уже не вернусь, — со вздохом поджал губу Сакакибара. — В Ёмияме. Есть такой город на севере Ивате. Пишется, как «Ад» и «Гора». — Можно попробую? Сакакибара протянул ей банку. Чай, впервые увиденный в гостях у Мэй, не отличался особыми изысками: чёрный, с лёгким малиновым привкусом. Коичи часто покупал его после уроков, когда собирался провести вечер за очередным фильмом. Былая увлечённость Кингом сошла на нет: тематика мрака и приближающейся смерти уже не прельщала его, как раньше. — М-м... Вкусный, — Нозоми вернула банку. — Ёмияма... Это где «Пустые синие глаза»? — Ты была там, Мияму-сан? — Тётя была, привезла сестре куклу. Слышала, у тебя там родные живут? — Бабушка с дедушкой. Тропинка привела их к ресторану. На ступеньках под крыльцом мрачнело обветренное лицо Изаму, скучающе обвивая стеклянную арку комплекса безразличным взглядом. А рядом... — Только его не хватало, — Нозоми сложила ладони в замок, тёртые пальцы сжали кулаком браслет. В толпе покидающих ресторан она смотрела на облако смолянистого вонючего дыма, в который впивались закрученные, будто щупальца из древнего гримуара, локоны из чёрной стали на смуглой коже. Сальное лицо уплотнялось на подбородка с оттопыренной нижней губой, снопы перхоти на чёрной кожанке блестели тараканами в свете из окна ресторана. Страх оплёл Сакакибару кольцами шипящих змей. Вот он — Футо Матсуда. Человек, возведший трагедию с «Мальчиком А» в повод смешивать его, Сакакибару, с грязью без оглядки на хоть сколько-нибудь понятное определение морали. Глоток пьяного воздуха, вонь дешёвого табака тотчас перебила вкус малины во рту. Вот так он всегда и появлялся: в пропахшей сигаретами кожанке, с вечно глумливой улыбкой и неизменной аурой из шуток-издёвок, подталкивающих класс к очередному снятию напряжения за счёт удобного Сакакибары: не ответит же с задней своей парты! Он почти почувствовал тот самый карандаш в ладони, ту ярость, тлеющую в желании расквитаться с ублюдком, что упоминал его покойную мать чаще, чем турист — пиво «Эбису». Лишь однажды эта ярость распалилась, призвав Сакакибару собственноручно покарать обидчика... Но нет! Четырёхлетняя дочка кукольницы, толком не познавшая злобного нрава жизни — вот та, кто по мнению Вселенной заслуживал лишиться глаза больше, чем этот урод! — Коичи-кун? — Нозоми коснулась его запястья. Ночь в Эбису не была ознаменована ночным небом, темноту разгоняли созвездия вывесок и квадратные светила фонарей — но вокруг Сакакибары, казалось, царила самая настоящая ночь. Окоченевшие пальцы с холодной яростью переплетались, змеясь, друг с другом, лицо исходило потусторонней краской со скрипом на зубах, ледяные глаза бесновато прыгали с Нозоми на Футо в поисках линии для атаки и отступления. Из последних сил Коичи заставил себя отвести взгляд от жирного, утопающего в дымчатом смоге борова, по привычке жующего фильтр от сигареты. Его вниманию вновь предстала Нозоми. — Да так, вспомнил одну... персону. — Персону? — Да, персону. Вообще-то, его не принято считать даже собакой. Имя начинается на «С», кончается на «О». Фамилия состоит из пяти кандзи. В свободное время шпионит на западные спецслужбы, жарит детские головы на мангале и трахает маленьких девочек в туалетах... Или мальчиков? Или старушек? — Коичи! — А что, разве не так люди говорят обо мне? — Коичи с пренебрежением кивнул на ухмыляющегося Футо. — Кто его пригласил? Чья идея? Вместо девушки ответил Футо: быстро, точно пустынный мародёр, он сократил расстояние до компании и поприветствовал Сакакибару глумящимся взглядом. — Ну моя, и чё? Страх ударил в горло маятником, стук сердца бил метрономом по ушам. Требовал подчиниться: сжаться, затрястись и исторгнуть нечленораздельное мычание, принести дань самоуничижению и неуверенности в угоду животной радости противника. Изо всех сил сопротивляясь, Сакакибара сжал руки в карманах. Гнев на собственное бессилие испарял воздух шёлковыми полотнами, готовыми затянуться на горле обидчика. По лицу прилетела сальная пощёчина. Сигаретная пачка с треском надломилась. — Пасть открой, к тебе человек обращается. — Вижу, — Сакакибара разжал ладонь. — А позвал-то тебя кто? — Ты чё, ваты в уши натолкал? Я сам себя позвал, прикинь. — Напомни, кто отрезал мальчику голову и зашил в живот изнасилованной девушки? — Ну типо ты, — глаза-угли остановились на Сакакибаре, Футо подошёл ближе. — Или скажешь, вру? Самый умный? — Нет, не скажу. — Тогда заткни пасть и купи мне пива... Сакакибара улыбнулся. Происходящее било по узлам его страха с редкой настырностью. Он почти чувствовал, как дрожь охватывает его ноги. Он боялся. Боялся получить в нос от Изаму — сам Футо никогда не опускался до личных драк, и слыл для Сакакибары трусливым хорьком, гадящим в самый неподходящий момент. Боялся быть осмеянным за свою попытку проявить угасший характер и залатать давнюю рану. Боялся вернуться под крышу отцовской квартиры без долгожданной вендетты за годы унижений, превративших его в худшую версию себя, и снова обвинить судьбу во всех неудачах. Нет, виноват был не он. Виноват отец, не научивший его давать отпор. Виноваты одноклассники, сделавшие из него дешёвую замену клоуну. Виноват каждый, кто вложил в него эту слабость. И только он, Сакакибара, будет виноват в том, что случится сейчас. Кулак нашёл цель. Свиные губы Футо вскинулись в крике, лицо приняло очертания побитой отбивной. Шаг назад, и банка врезалась ему в ухо. Толстяк упал на землю. Следом упал и Сакакибара: опомнившись, Изаму толкнул его на асфальт. Удар в живот: Сакакибара вскрикнул от боли. — Эй, вы чего? Хватит! — закричала Нозоми. Сакакибара вырывался, но удар в грудь заставил его обмякнуть. Изаму запустил руку в его карман. — Ну показывай, чем папочка наградил... Продолжая держать противника, он достал бумажник и мятую пачку сигарет. Первый остался у Изаму, а вторые перекочевали в руки опомнившегося Футо. — О-о, наш Сэйточка разжился штучками для взрослых? — довольно возопил толстяк, потрясывая пачкой импортного дурмана. Носок ботинка врезался в рёбра Сакакибары, выбив из него дух. Одноклассники молчали. Кулинарный кружок стоял поодаль, Нозоми в спешке набирала цифры на телефоне. Посетители ресторана равнодушно доедали свой ужин. Никто не придёт на помощь. Как всегда. — Хороши у тебя сиги, — Футо втянул смолянистый воздух, наслаждаясь продуктом немецких мастеров. — Папеньке большой поклон! Знакомый запах заставил Сакакибару закашляться, судорожные вдохи взорвались громкими хрипами, заставив Изаму ослабить хватку. — Твою мать, перестань! — закричала Нозоми, сделав шаг навстречу. — У него пневмоторакс, идиот! Изаму обернулся, но слишком поздно: смятая банка врезалась ему в висок, сверкнув бликами неона. Хрипы прекратились. Превозмогая боль, Сакакибара встал на колени и с силой, будто пресс, вдавил кулак в лицо обидчика. Послышался хруст, чужая кровь змеями поползла по кулаку. Сакакибара не видел ничего, кроме своих противников. Не доходили до него и крики Нозоми, и гудки телефонов с набранными номерами полиции. Следующим на расправу был толстяк. Оставив Изаму держаться за сломанный нос, Сакакибара бросился на Футо и, врезавшись в того на скорости, придавил к земле. Удар за ударом Сакакибара сбивал спесь с бывших одноклассников, упиваясь дикой радостью от свершившейся мести. Он должен был сделать так уже давно. И сделал бы, если бы они не были такими трусливыми крысами. — Сакакибара, хватит! — сквозь пелену восторга пробились голоса одноклассников, оттаскивающих его от побитого Футо. Коичи опустил голову. Его руки дрожали от боли и судорог, а кожа походила на мозаику из ссадин и чужой крови. До ушей доносились стоны побитых обидчиков. Знакомая картина: когда-то вот точно так лежал и его собрат по несчастью из Америки. Толпа, обезумевшая от науськиваний Футо и стресса на экзаменах триместров, отыгрывалась на бедном гайдзине по любому поводу, и Сакакибара не мог без страха смотреть на побитого беднягу, взглядом ищущего спасение среди немногих благосклонных одноклассников. Теперь этот страх пропал. — Тише, аккуратно, — Нозоми указала на скамейку рядом с насаждениями сакуры. — Потерпи, сейчас вызову скорую... — Не надо, заживёт. — Но... — Нет у меня пневмоторакса. Вылечили. Сакакибара поднялся со скамейки и отряхнул куртку. Толпа, до того шумевшая о произошедшем, затихла, проводив остекленевшими глазами Сакакибару до бумажника, отобранного в драке. Получив своё, он забрал и пачку сигарет: та была настолько помята, что содержимое превратилось в кашу. Коичи бросил их в урну. — Идите лучше по домам. Я удивлюсь, если никто ещё не вызвал милицию. Упоминание рук закона всполошило толпу. Подростки засуетились, и тротуары Гарден Плейс поползли спешащими от проблем головами. Сакакибара тоже поспешил убраться, напоследок пнув Изаму в грудь и харкнув на кожанку Футо. Довольная улыбка сгладила покрытое ссадинами лицо. — Ты больше не подойдёшь ко мне, — холодно утвердил он, глядя на Изаму. — Глаза можно выколоть не только карандашом. — Выколи себе язык, сука... — Свинье не положено говорить, — носок ботинка измазал грязью щеку Футо. — Свинью отправляют под тесак, на сало. — Ты... — Ещё раз услышу про мою маму, — грязь смешалась с кровью от удара, Футо схватился за щеку, — и ты сдохнешь прежде, чем сможешь сказать слово «Сэйто». Уже после, гуляя под сенью обнажённой сакуры в поисках выхода из комплекса, Сакакибара услышал единственное проклятье, посланное ему вслед. Тихое, почти шепчущее, оно растворилось в собственной желчи, обратившись в бессильное шипение покрытого синяками борова. Сакакибара вдохнул полной грудью. Всё вернулось на свои места. Теперь шёпот снова станет прерогативой трусливых хорьков, а он, Сакакибара, сможет построить своё будущее, не оглядываясь на этот эпизод. Если же заученный опыт вновь приведёт его к позиции изгоя... Что ж, клин клином вышибают. «И ты думаешь, они не заявят на тебя?» — Как всегда, — он кивнул сам себе на дорогу, ведущую к побитой парочке, — наврут с три короба и приплетут в свои байки «Сэйточку». Конечно заявят. «Что будешь делать?» — Ну, — Сакакибара почесал лоб, — богатые родители нужны не только, чтобы сигареты из Германии возить... «Ты ему не пожалуешься.» Над головой пролетела арка Эбису Гарден Плейса. Словно дверь, ведущая в параллельный мир, она вывела Сакакибару из территории шумных туристов во владения уставшего от собственной громоздкости и проблем, Токио. Пара шагов, и ветер больно вцепился в ссадины, припорошив их каплями поднявшейся мороси. Дорога до дома пролетела перед взглядом в одно мгновение. Куртка, усеянная блестящими крупицами дождя, улетела в шкаф. Пружины дивана жалобно заскрипели, приняв на себя израненное тело Сакакибары. Волосы слиплись в беспорядочный комок, отдав влагу бледному лицу. Глаза наполнились водой, и Сакакибара закрыл их, до боли стиснув зубы. Он устал. Слишком устал. От себя, от отца, от школы. Какое у него, к чёрту, может быть будущее? Почему он не может жить, как нормальный человек? Почему не может закрыться от этого мира? Весь этот чёртов город... «Ёмияма.» — Да, Ёмияма! — брошенная подушка ударилась в потолок. Он должен был жить там. Среди людей, не знающих, каково это — драться за место под Токийскими небоскрёбами. Среди наивных, добрых людей. Останься его мама в живых, он мог бы вырасти там, вдали от жадных до крови одноклассников. В одном дворе с Тешигаварой, в одной библиотеке с Кадзами, в одной школе с Мисаки. Он мог бы никогда не знать человеческой жестокости. Если бы только мама была жива. Скрипящие половины отзывались хрустом под босыми ногами. В темноте глаз упал на предмет рядом со шкафом. Сигарета. Языки газовой плиты подожгли бумагу. В комнате поселился запах табака. Коичи сделал затяжку. Ещё. Знакомый аромат наполнял лёгкие. Ёмиямским туманом, гроздями алой ржавчины, сырой землёй, серыми облаками. Он слышал натужный скрип петель в квартире над старым магазином. Он чувствовал жар от укрывающих его одеял. Последний подарок от Мэй. По щекам текли слёзы. Он больше никогда её не встретит. Не встретит никого, готового придти ему на помощь. Разделить с ним одиночество, открыть душу, поделиться проблемами. Красные нитки. Повязка. Нож. Будущее. Всё исчезнет. В том мире ничего. Из того мира бегут мертвецы. ...Хотя бы у них есть, куда бежать. «Говорят, они помогают жить. Будешь?» Последний вдох захлебнулся в крови. Сакакибара упал, не добравшись до порога.