Доброй ночи, Коичи

      Проклятье отступило. Фигуры из темноты распались на глазах Сакакибары, не оставив после себя и пылинки. Та, что была телом Фудзиоки, исчезла во мраке, когда Коичи почувствовал, как под ногами у него стало пусто. Опоры не стало, и он полетел вниз. Он падал сквозь исчезающие стены больницы, хватался за несуществующие облака и кричал беззвучным криком, пока весь мир превращался в ту самую первозданную пустоту, из которой он выбрался. Тени, лежащие на сплошном чёрном ничем, приветствовали возвратившегося беглеца колыханием и дёрганьем, будто щупальца поймавшего жертву спрута, и медленно затягивали его во тьму. Коичи не падал. Он утопал, хватаясь за чёрное небо. Пытался вынырнуть, но не чувствовал впереди ни лучика солнца. Смерть сковала его своей тяжестью, сжала больные лёгкие до размера горошинки, заставляя барахтаться в ужасе перед подступающим концом. А затем его ноги коснулись дна. Дна, которое существовало в месте, где ничто не может существовать.       Терзаясь в попытках вырваться, Коичи рванул голову вниз и закричал от боли в рвущихся лёгких. То, что он принял за водоросли, оказалось темнейшими, чем любая тень, волосами. Алебастровая кожа была дном, на котором он стоял. Прямо под ним, источая кровь из пустой глазницы, плыла Мэй. Её иссохшее тело погружалось в пустоту, расходясь волнами по чёрному морю. Коичи потянулся к ней: кровь мутила тени, погружала его в алое облако и наполняла лёгкие солёной водой, мешая дотянуться до Мисаки. А когда Сакакибаре показалось, что он вот-вот вырвется из этой мглы — всё его тело сдавило небывалой тяжестью. Не он, а Мэй стояла на нём. Не её, а его кровь растекалась по пустоте из раны, проделанной остриём ржавой кирки. И Мэй вгоняла её всё глубже. С остервенением давила на голый металл, грызла рёбрами ржавчину, пока не вогнала её до основания, заполнив пустоту в лёгких Сакакибары холодной сталью.       Истощённый, Коичи почувствовал, как перед ним размываются оковы навязчивого сна. Резкий, глубокий вдох одуряюще сырого воздуха прогнал затхлость в лёгких, развеял пелену кошмара. Всё вокруг стало реальным, незамутнённым. Немного попыток потребовалось, чтобы открыть глаза. Солнце. День. Реальность. Дождь прошёл, а вместе с ним — и ужас, что терзал Сакакибару. Впервые за долгое время он смотрел на мир свежим, не замутнённым бессонницей взглядом. И впервые чувствовал настоящие, реальные объятия дорогого ему человека. — Мэй? — прошептал он изнурённо. — Это ты?       Девочка лежала, укутанная в юкату, и, кажется, только начинала отходить от сна. Повязка спала с неё: первым открылся кукольный глаз, а следом — настоящий, и оба встретились с бледным лицом Сакакибары. — М-мх... Коичи-кун? — Мэй? Что это было?.. — Сон, — устало ответила она. — Мы видели сон. Теперь проснулись. — Мы же тонули? Или... — Цвета смерти нет. Что-нибудь чувствуешь?       Коичи откинулся на подушку, вздохнул. Она и правда оказалась в его сне, прошла с ним весь этот кошмар. Приглушить внутреннего эгоиста не удалось: Коичи мог думать только о том, как сильно он устал. — Голова болит. И... очень хочу спать... — Да, я тоже.       Руки Мэй обвили закутанного в одеяла Сакакибару. Пусть и холодные, в сравнении с тьмой они казались прикосновениями утреннего рассвета. Заснуть не получилось: небо вгрызлось в веки с редкой настойчивостью, прорываясь через них, как нож сквозь масло. Первой сдалась Мэй: встала, поправила спавшую юкату и принялась освобождать Коичи из-под одеял. — Ты снова убил мертвеца... — Зато мы остались живы. — Я должна была это сделать. Я, а не ты. — Нет уж, обойдусь без самопожертвований, — отрезал Коичи. — И не убил, а вернул к смерти, помнишь? — Никакой разницы. Сестра снова в этом месте. И мы однажды там окажемся.       Коичи вздохнул. Проклятье Северной Ёми уже дважды дало ему понять, что они с Мэй ничто против подбирающейся смерти. Не существует никакого тайного ритуала, правильной жизни, способной защитить от пустоты. Можно лишь попытаться обмануть судьбу и уповать, что старания помогут избежать мучений в смерти. Неродившемуся ребёнку Кирики повезло: она не познала страха. А как ему, Коичи, жить после всего, что он узнал в Ёмияме?       Из мыслей его вырвал запах пота. Ночь не пощадила его: одеяла пропитались горячей влагой, по комнате разошёлся ужасный смрад. Впору было зарыться в простыню и не вылезать: настолько стыдно стало Сакакибаре. Но Мэй будто ничего и не заметила. Лишь покачала головой, избавив его от последнего одеяла. — В ванную справа от выхода, — сказала она вдогонку, когда тот схватил одежду и помчался прочь из комнаты. Напоминание было лишним: отыскав санузел, Коичи рухнул в ванну, предварительно включив подачу воды. Остатки сна смылись вместе с потом, и на смену им пришло осознание. Вот и всё, кошмар окончен. Теперь он будет жить.       После помывки Коичи освободил ванну для Мэй. За ночь одежда высохла и теперь дожидалась своего хозяина на вешалке. Наскоро одевшись, он побрёл в свою привычную среду обитания — на кухню. Потчевать Мэй очередным омлетом не хотелось, и Коичи принялся обыскивать её закрома. В верхнем ящике нашлась упаковка муки, а в холодильнике, зарытый в гору фабрикатов, ютился творог и пара куриных яиц. Несколько минут у плиты, пара манипуляций вопреки дрожащим рукам — и стол украсила порция творожной запеканки. Не бог весть какое угощение, но лучше, чем магазинная отрава. — В реальности твоя еда пахнет лучше.       Из коридора вышла Мэй. На теле — привычная синяя блузка с красной лентой на шее, а волосы — вот так неожиданность — спутаны в мокром беспорядке. Причёска Мэй походила на волосы Сакакибары и отличалась от них лишь цветом, чей тёмный блеск не смогли осветлить даже лучи утреннего солнца. Мэй села во главе стола. Коичи — напротив.       Запеканка получилась сладкой. Глоток зелёного чая сбавил приторный вкус: Сакакибаре стало тепло и сонно, организм потребовал вернуть украденный сон. Коичи задремал, а когда в его сомкнувшиеся веки ударило солнце, на тарелке Мэй уже не осталось ни единой крошки. Теперь, когда их не разделял обоюдный голод, говорить оказалось не о чем. Мэй смотрела куда-то в окно, а Коичи всё не мог подобрать нужные слова. Спросить, как ей запеканка? Банально. Посочувствовать её сестре? Лицемерно, ведь его рука и вогнала ей в сердце нож. Поздравить с побегом из сна? Так ведь и не случилось бы никакого сна, если бы Сакакибара не повторил ошибку класса 3-3. Если бы забыл тётю, если бы убрался из Ёмиямы первым же рейсом... — О чём думаешь? — спросила Мэй, оторвавшись от созерцания пейзажей Ёмиямы. — Думаю, как бы всё было, не нарисуй я тех портретов. Может, — Коичи пожал плечами, — уехал бы к себе, в Токио. Занялся бы учёбой, и не завалился бы к тебе со своими проблемами... — Ты и не хотел, — возразила Мэй. — Я сама тебя принесла. — Ну, велика честь. Занесён на второй этаж подругой — так и запишем на надгробной плите.       Мэй смерила его сухим взглядом. Коичи вмиг протрезвел. — Прости. Просто тебе и так трудно, а тут ещё я... — Не важно. Мы живы, всё кончилось, — прервала его Мэй, отставив в сторону пустую чашку. — Спасибо за еду, — добавила она, не удостоив Коичи даже своей фирменной полуулыбки. Коичи чуял неладное: для него ещё ничего не закончилось. Раздумья отразились на его лице, в его голосе. — И что теперь? — Не знаю, — честно ответила она. — Не знаю, Коичи. — Думаешь, всё правда кончилось? Вот так просто? — Ну, да. Ты же не собираешься выполнять всё, что наобещал мне там?       Коичи ощутил, как по горлу ударило сердце. Больно, неприятно — всё внутри связалось канатными узлами, по которым выхаживала Мэй. Он знал, что она не мастерица считаться с чужими чувствами. И всё же боль не уходила. Осознание не могло справиться с тем, что рвалось из самого сердца. — Мэй, слушай... — Потом поговорим, — добавила она тем же иссушенным голосом. — Тебе пора.       Коичи не стал спорить. Этой ночью произошло слишком многое, чтобы он посмел требовать от неё чего-то большего. Коичи поднялся, по привычке привёл посуду в надлежащий вид и, накинув куртку, пошёл к выходу из магазина. — Только не выбрасывай телефон, ладно? — обернулся он у самого порога. — Посмотрим.

✱✱✱

      Всю дорогу Коичи ковылял, не смыкая глаза. Оборачивался на магазин, а потом на удаляющиеся панели района Мисаки. Нет, Мэй не пошла за ним. Свет из её комнаты казался солнечным бликом, предвещающим лучшие времена — но нисколько не вдохновлял Сакакибару. Он шёл, ощупывая мысли посвежевшим разумом. Спать хотелось так, что даже мокрый тротуар казался ему уютным лежбищем. Он не заметил, как за спиной осталось трое кварталов — и опомнился лишь у порога своего дома. Отсюда началось его путешествие, здесь оно и закончится. Кровать примет его в свои объятия и он отдастся сновидениям, в которых не будет мертвецов. Но сначала — последнее дело.       Коичи вошёл в комнату. Портрет Рейко ждал его здесь — на столе, окружённом скомканными листами. Память о мертвеце — то, что открывает для Рейко и Акадзавы путь в его сны. Мэй была права: мертвецы выберут что угодно, лишь бы не остаться в смертной пустоте. Но именно там должен закончиться их путь.       Коичи взял портрет, сложил в одну стопку вместе со всеми неудачными попытками воссоздать образ Кирики. Пустая картина над окном проводила его к выходу из комнаты. Коичи вышел на кухню, забрал со стола коробок спичек и вышел за порог, на тротуар, ко входу в городской парк. Огороженные ржавым забором насаждения начинались совсем рядом. Дорога уводила их к вершине скалы, с которой открывался вид на пыльные районы Ёмиямы, а чуть дальше — на железнодорожный экипаж, пополняющий Ёмияму всем необходимым для её существования. Коичи сложил портреты на край скалы. Вспышка тонкого пламени объяла исписанную чернилами бумагу, превращая её в пепел. Лицо Рейко истаяло в этом огне. Исчезло, подхваченное ветром, в каменных джунглях Ёмиямы. Больше ей не будет места в мире живых, она не придёт к нему во сне. В последний раз попрощавшись с тётей, Коичи развернулся и исчез за ржавыми воротами.

✱✱✱

— Всё хорошо? — спросил Сакакибара после обмена приветствиями по телефону. Голос его звучал тихо и напряжённо, но спать хотелось гораздо меньше. — Ты уже спрашивал, — отозвалась Мэй. — Я имел ввиду... — Ничего мне не снится. И вчера не снилось, — ответила она будто бы раздражённо. — Ты спрашиваешь одно и тоже. — Я волнуюсь... — Это не повод звонить мне так часто. — Ну... тогда потом позвоню? — Пока, Коичи.       Дни Сакакибары превратились в один беспробудный сон. Отыгрываясь за бессонные ночи, организм усыплял хозяина на долгие десятки часов. В первый день он проспал сутки. Затем — меньше. Кошмары прошли: объятая пламенем гостиница больше не приходила к нему во снах.       Когда здоровье позволило, Сакакибара вышел на прогулку. Гулял по парку, потом — в городе, в торговом районе. Как он и ожидал, здесь всё было, как во сне: многоэтажный торговый центр с открытой крышей, ресторан, людские толпы у прилавков и ларьков. Коичи даже заглянул в тот самый бутик, но знакомого платья там не оказалось. Разочарованный, он вернулся домой: уставший, с плывущими мыслями и диким желанием спать.       Так и проходили его дни. С каждой ночью Коичи чувствовал, как изменяются его воспоминания о Рейко. Сперва исчезла память о занятиях в школе, а затем — он позабыл о её пьяных разговорах на кухне. Страх овладел им: пусть и наученный сном, он не желал расставаться с памятью о дорогом человеке. Взяться за старое он тоже не решался, и наконец, проклятье сделало своё дело. На четвёртый день он с трудом мог вспомнить, что жил с ней в этом доме. На двенадцатый — помнил лишь о том, что в ночь школьной поездки он расправился со своей тётей. Забывала и Мэй: в те редкие дни, когда она принимала его звонки, она могла вспомнить лишь о том, как на её глазах Сакакибара упокоил дорогого ему человека. И вот, на тридцать первое пробуждение Сакакибара не смог ответить, с кем он покончил на вершине горы Ёми.       Коичи не спешил радоваться избавлению. Уверенный в том, что границы его памяти размываются, он стал опасаться, как бы проклятье не лишило его всех воспоминаний о ночи с Мэй. Но что может сделать человек, с рождения закреплённый на механизме смерти, против сил самой смерти? Разумеется, скоро это случилось. Вместе с Рейко в памяти поблекли образы Акадзавы и Фудзиоки. Затем — больница, призрачный город, подвал семьи Сакаки и гостиница. Осталось лишь осознание: в ночь, разбуженный страшным кошмаром, Сакакибара вышел на прогулку, очутился в квартире Мэй и провёл ночь рядом с ней. Такая же судьба постигла и воспоминания о проклятье: всё, что касалось Рейко, было удалено, а остатки смазались в фантасмагорию о борьбе со сверхъестественными силами.       Звонки на телефон Мэй стали для него ежедневным обрядом. Всякий раз, когда трубка отзывалась её голосом, первыми словами Сакакибары становились «Как ты?», или «Сон не возвращался?». При близком общении Мэй оказалась на редкость тяжёлым собеседником. Особенно для Сакакибары, чей опыт общения с противоположным полом оборвался стараниями убийцы с аналогичной фамилией. Наивные обещания, принесённые во сне, улетели в самый долгий ящик. Малейшие романтические мысли разбивались о суровую реальность: теперь Сакакибара не мог назвать Мэй даже своей подругой.       В таком темпе проходил последний месяц летних каникул. Возвращение в Токио стало вопросом времени. Сакакибара не спорил с судьбой: каким бы чутким характером не обладал его отец, он бы не позволил сыну загубить своё будущее в захолустном городке. Когда бессонница сошла на нет, Сакакибара взялся за подготовку к вступительным экзаменам. Погружённый в работу, он бросил ежедневные звонки Мэй. Если сон чему-то и научил его, то безысходность и тоска стала самыми заученными уроками. «Всё нормально», убеждал себя он. «Поскорее бы обо всём забыть», подгонял он проклятье. А оно будто издевалось над ним, стирая малейшие подробности о мертвецах, но обделяя вниманием всё, что к этому привело. Когда наступили последние недели пребывания в Ёмияме, скрыться от осознания стало невозможно. Сакакибара понял: проклятье не избавит его от воспоминаний о Мисаки Мэй.       Сакакибару захлестнула рутина. Вступительный тест он прошёл так, словно прочёл стих перед доской — буква за буквой, без намёка на интерес. Поездка в старшую школу отметилась тем же настроением. Когда спустя неделю к нему пришли результаты, Коичи не смог отделаться от мысли, что пошёл по дороге, которая не была предназначена для его ног. Звонок от отца не исправил ситуации: поздравления и уверения в том, как тот гордится своим сыном, напомнили Коичи о погибшей маме. Положившая начало проклятью вместе с учениками класса 3-3, она оставила их с отцом на попечение остатка жизни, готовой оборваться по первому зову смерти. Что бы она сказала, если бы узнала, что сын пошёл по её стопам? Отец не нашёл покоя в бесконечных командировках, а Коичи не найдёт его в предстоящем пути. Какой смысл искать, если в конце всего не станет?       До отбытия осталась пара дней. В последний раз Коичи вышел на прогулку: от фонаря к фонарю, к парковой ограде и к школе, в которой он познакомился с Мэй. Ржавая ограда с намотанными на неё тряпками вела к спортивной площадке, где занимались первогодки. С трибуны следила комиссия, а рядом собралась толпа зрителей. Собрание походило на соревнования: когда-то Коичи любил проводить время за спортом — культурный отдых помогал ему худо-бедно сходиться с ребятами. Заинтересовавшись, он прошёл на территорию школы. Забрался на холм, остановился на поляне, но не встал в один ряд со зрителями. Обзорная площадка у него имелась другая — и на ней виднелся знакомый девичий силуэт.       Когда Коичи взобрался на крышу, он нашёл у ограждения Мэй. От её уст расходился характерный дым. Она не оборачивалась, но Коичи был уверен, что она заметила его с крыши. — Это сигарета? — спросил он, подойдя ближе. — Ну, да. Ты что-то имеешь против? — Да нет, просто... Обычно я застаю тебя здесь за рисунками... — Я бросила. Портретов не будет в пустоте, мне они бесполезны. — А сигареты чем помогут? — Говорят, они помогают жить. Будешь? — Мэй протянула дымящийся дурман. — Это отца, из Германии. — Да хоть из Америки, я не разбираюсь, — отказался Сакакибара. — И ты не наседай. — С чего вдруг? — Меня может убить одна пачка. Как думаешь, что будет, если ты привыкнешь к ним? Побереги здоровье. — И то верно, — Мэй смяла начатую сигарету и бросила с крыши. Выудила с кармана пачку, украшенную яркой надписью «f6»‎ и парой иностранных слов, из которых Сакакибара понял только то, что это сигареты, и что они немецкие. — Забери, — протянула её Мэй. — Выбрось, или угости одноклассников.       Коичи засомневался. Впору было поверить, что воображение опять играет с ним злую шутку. Взял пачку, ненароком коснулся ладони. Привычный холод, смешанный с порывами летнего ветра. — Я выбросила телефон, — призналась Мэй. — Сказал бы тебе, что лучше бросить, — ответил ей Коичи. — Но ты ведь не послушаешь, как всегда. — Скоро ты уезжаешь? — Скоро... Послезавтра, вечером. Поеду на поезде. Папа просил пораньше, он едет из командировки. — Кирика тоже скоро поедет. Говорит, продала куклы на какой-то выставке. Хочет взять отгул. За городом, в Хинами.       Внизу зашумели аплодисменты. Коичи почти не слышал их за поднявшимся ветром. Сомкнул глаза, втянул холодный воздух. Возможно, он говорит с Мэй в последний раз. Может, ему стоит сейчас взять себя в руки и рассказать, как сильно он к ней привязался? А что толку? Мэй не глупа, она всё понимает. Выходит, не хочет принять. Или считает, что так будет лучше. А может, это и правда лучший выход для них. Разъехаться, не прощаясь — и заняться каждый своим делом... — Что будешь делать в Токио? — Не знаю... — ответил Коичи. — Пока не думал. Хотел записаться на занятия по плаванию, если позволят лёгкие. А ещё... — Что? — Я пока не решил, но думаю, хочу попробовать заняться рассказами. Написать что-то вроде Кинга. Или... ну, про нас в классе. А ты? — Попробую искать мертвецов. Соу-кун тоже будет учиться в Северной Ёми, как несуществующий. Устроюсь на подработку к Тибики-сану, мы с ним договорились, чтобы меня взяли на пол-ставки. — Плохая идея, — возразил Коичи. — Может, лучше я помогу? — А что, ты можешь видеть цвет смерти? — съязвила Мэй. — Тебе и так сильно досталось. Будет жалко, если придётся снова видеть его на тебе. — Представь себе, мне тоже не хочется однажды увидеть твою могилу. — А могилы тех, кто пойдёт в Северную после нас? Если я могу отсрочить чью-то смерть — надо попытаться. — Но почему именно в школе? Отучись на врача и спасай, сколько хочешь... — Это другое. Ты забыл, как устроена смерть.       Мэй подтянулась на ограждении и посмотрела вниз. Несколько этажей простирались к твёрдому асфальту. — Она забирает тех, кто близок к ней, — Мэй уселась на перила. — Будь я такой, я бы сейчас разбилась, как твоя знакомая из больницы, и никакой врач не спас бы меня. Проклятье — другое дело, его можно предотвратить. — И погибнуть самой? Не станешь же ты всю жизнь возвращать мертвецов? — Посмотрим. Надо попробовать.       Несколько мгновений Мэй молча наблюдала за движением внизу. Затем вдруг развернулась и побрела к лестнице, оставив Коичи у ограждения. — Не приезжай сюда больше, — бросила она, не оборачиваясь. — Этот город проклят.

✱✱✱

      На следующий день Сакакибара остался дома. Он не звонил Мэй и не занимался подготовкой к учёбе: день прошёл в попытках убить время. Час на готовку, час на очередной фильм-ужастик по телевизору, пара десятков страниц Кинга... Сакакибара уснул, даже не заметив. Будильник прозвучал многими часами позже, с приходом солнца и ясного неба. Сакакибара проснулся на диване, укрытый пледом. Рядом лежала тарелка коричных булочек в компании стакана остывшего чая, а на экране телевизора застыл беззвучный чёрно-белый мультик. Сакакибара выпил чай, поднялся с постели. Пустоту в мыслях наполнило осознание: сегодня — последний день его жизни в Ёмияме. Коичи не заметил, как в его руках оказался телефон. Набор номера, гудок... Секунда, две, три... Никто не ответил.       Вздохнув, Коичи отложил телефон. Слишком поздно беспокоиться о Мэй. Всё, что можно было сделать или сказать давно потеряло смысл. Закрывшись от мыслей, Коичи начал собираться.       Минута понадобилась, чтобы смыть с лица редкую грязь и начистить от налёта зубы. Ещё минута — на подсохшую булочку со стаканом воды из чайника. Управившись с обедом, Коичи собрал вещи и сложил их в чемодан. Выключил телевизор, накрыл оставшиеся булочки тарелкой и оставил на столе. Дедушка с бабушкой вернутся только через три дня, а никого другого у него здесь не осталось. Сакакибара вышел за порог, отцепил с брелка ключ и положил его под коврик. Взял чемодан, мысленно попрощался с домом и пошёл по ступеням на тротуар, навстречу наступающему дню.       Вокзал встретил его запустелым фойе с рядами проржавевших стульев. Единственный работник раздавал билеты паре попутчиков, которые собирались разделить с Сакакибарой его поездку из Ёмиямы. Кто-то из них, наверное, мог бы рассказать ему свою историю о проклятьях этого города, но никого из них Сакакибара, увы, не знал лично. Ехать ему предстояло одному, разбавляя скуку томиком Кинга и редкими перезвонами с отцом, если в глуши будет хоть какая-то связь.       Коичи получил билет, вышел на перрон. Втащил чемодан в вагон, миновал коридор пассажирского салона и оказался в тесном купе на четыре койко-места, которые сейчас пустовали. Сакакибара занял нижнюю койку справа. Положил чемодан у изголовья, выудил из него постельное бельё, укутался в одеяло вместе с одеждой и достал книгу с закладкой на середине. Сейчас, когда солнце пробивалось сквозь неплотную шторку, а по коридору сновали пассажиры с проводниками и контролёрами, нечего было и надеяться уснуть под страницы книжки, так что Сакакибара свернулся перед небольшим столиком, положил на него книгу и принялся листать, стараясь не смотреть на пейзажи Ёмиямы, с которой он вот-вот попрощается.       Но прошло время. Коичи сам не заметил, как начал вглядываться в уходящую улицу. Дорога змеилась и петляла, прокладывая путь для несуществующей толпы. В такое время мало кто из Ёмиямцев позволял себе выходить наружу. В потрескавшихся стенах Сакакибара искал проблеск знакомой фигуры в белоснежном платье: что угодно, лишь бы заметить в случайной прохожей ту самую, его спасительницу и лучшую подругу. Он смотрел и смотрел, даже когда пейзаж начал удаляться, влекомый железными тропами и грохочущим двигателем. Дома остались позади, исчез силуэт Северной Ёми. Потерялся кукольный магазин, в котором он провёл лучшие дни. Как во сне, Коичи вновь переживал всё, что случилось с ним и Мисаки Мэй за прошедший год. Он отпрянул от окна, по щеке прокатилась слеза. Как же всё так получилось?       Сдержав подступающую печаль, Коичи свернулся клубком на кровати. Книга давно лежала на полу, собирая страницами пыль. Поднять её Коичи удосужился только когда в его купе постучали, и внутрь вошла проводница с нехитрым меню из напитков и лёгких закусок. Расплатившись за булочку с мятным чаем, Коичи устроил еду на столе и в последний раз выглянул в окно, на уходящую Ёмияму. Взору его предстал скалистый утёс, огороженный парковым забором, а на вершине — одинокая фигура, наблюдающая за поездом. Девочка, одетая в яркое белоснежное платье.