Бывшие — нынешние

Ночь прошла охуенно. Настолько, что для её определения Кенма выбрал именно это слово, потому что… ну, действительно охуенно. Спокойно, нежно, тепло. Сон в кои-то веки оказался крепким, сладким, и что тому способствовало — горевшая половину ночи свеча или истерика — было непонятно. Делал ставку ещё и на то, что в двадцать пятый раз сошлись, но аргумент немного не дотягивал. Всё же, в том мешочке от бабки панацею принёс. — «Что это за хуйня? Новый вид светильника? Призыв секса с Божьей помощью?» — «Куро, ты совсем дурной, что ли? Никакого секса, у меня всё болит. А свеча пусть горит, не обломишься». — «Ага, уже обломался». — «Куро…» — «Ладно-ладно, просто ляжем спать. Иди ко мне». Кенма, кстати, проснулся раньше. Выбравшись из объятий Куроо, аккуратно, чтобы не потревожить его сон, спустился вниз, в ванную. От вида своего отражения чуть не полопались глаза, которые, к слову, выглядели как пирожки. Опухли — пиздец, да и лицо отекло не менее катастрофично. Набрал горяченькой водички и, прилепив на почерневшие мешки патчи, отмокал в ванне. Иногда переключал песенки из давно приевшегося плейлиста, но в остальном — ничего, как такового, не делал. Только пальчиками на ногах шевелил, мелодично отбивая ими бит о поверхность воды. Выходить не хотелось. Разве что, к Куроо спешить следовало, но он до сих пор спал. Заключение, сделанное на основе полной тишины в доме. Ни топота по лестнице, ни оров «Кенма, где ты?!», ни хлопанья дверей — ничего, что нарушило бы утреннюю идиллию с собой. А это, между прочим, дорогого стоило. Редко проводилось, а потому — ценно было. Рассматривал налипшие на плечи пряди, думая, чего бы можно сделать с волосами. Однако быстро догнал, что заморачиваться с этим делом не хочется — и так сойдёт. Обрадовался даже, что сгоряча ничего себе не состриг, когда с Куроо в очередной раз поругался. Да и теперь можно было что угодно заплетать — длина позволяла, а это, несомненно, огромный плюс. Кенме нравилось. Куроо, кстати, тоже. Опять-таки, из личных наблюдений заключение. Из любимых моментов в сексе, когда он, в порыве страсти, грубо хватал Кенму за волосы и притягивал к себе. Засиделся, походу, в ванной — голову от пара не напекло, но вот мозги потихоньку расплавило. Смутился. От своих же мыслей. Даже внизу живота немного потяжелело, когда на коже вдруг появилось ощущение его касания. Занятно. Поднялся, закутываясь в полотенце. Подошёл к раковине, выдавливая зубную пасту на щётку, и удивился преображению — вид лица превратился в здоровый. Розовый румянец так красиво горел на щёчках, что Кенма провёл по запотевшему зеркалу ладонью ещё раз, чтобы убедиться, что в этом определённо что-то есть. Завернув волосы в полотенце, вышел из ванной. Сменную одежду с собой никакую не брал, а потому — поднимался до комнаты абсолютно голеньким. Расчёт был на то, что Куроо до сих пор спал, и риск, вроде как, оправдан. Оставшиеся на теле капельки соскальзывали по коже, вызывая мурашки — сегодня Кенма как-то предельно чувствителен. И удачлив, ведь краснеть лишний раз перед Куроо не пришлось — спал, зарывшись от дневного света лицом в подушку. Стянул со спинки чёрного кресла его футболку, надевая её на себя, а за боксерами — полез в шкаф. Делал так всегда. Носить на себе его вещи — старая привычка, острая необходимость, знак принадлежности, зависимости от него, проявляющаяся в подобной мелочи. В кровать идти не торопился. Затаив дыхание, смотрел на Куроо, на его оголённую спину и бёдра, на плечи, руки, обнимающие не его — подушку. Глупости… ревновать к нему чёртову подушку — глупости, но ведь сам виноват, что лишил себя объятий. Стянув с головы полотенце, бросил его неаккуратно, мокрым, на кресло, наконец-то возвращаясь в кровать. Лёг рядышком, пытаясь ухватиться за одеяло у ног, но Куроо не позволил. — Как ты мог оставить меня одного? — почти неразборчиво фыркнул, заменяя подушку животом Кенмы. — Дал тебе выспаться, — ответил, запуская пальцы в его волосы. — Ты же знаешь, я без тебя плохо сплю. Потёрся щекой о низ живота, устраиваясь у Кена между ног поудобнее. Обхватил руками его поясницу, будто бы намереваясь спать дальше, но за последний час полного одиночества понял, что четырнадцати до этого — хватило, чтобы выспаться, сполна. — Опять ты мои футболки таскаешь, — проговорил с улыбкой, вдруг замечая, как несправедливо надетая на Кенму вещь прячет его тело. — Таскал и буду, — усмехнулся, смущаясь. — Законом не запрещено. — А аренду ты чем платить будешь, м? — вытащил руки из-под поясницы, перемещая их на бока. — Какие предложения? — начал играться, во избежание дикого пожара в трусишках стараясь не думать над его ответом. — Предлагаю обмен… Задрал футболку, ныряя под неё головой, опаляя горячим дыханием розоватую после водных процедур кожу. — …я тебе футболку, а ты мне — всего себя. Как завещал Эдвард Элрик — если обмен, то только равноценный. Иначе — пиздец, можно и тела лишиться… Так вот, в какой момент своей жизни Кенма проебался настолько сильно? Когда согласился с Куроо на отношения? Когда сошёлся с ним? Или когда только познакомился? Нет, когда позволил распоряжаться собой этому хитрому коту как угодно. Когда позволил ему прикоснуться к себе по-настоящему. Когда позволил ему поцеловать себя по-взрослому. Когда позволил ему снять с себя всю одежду. Когда позволил ему овладеть собой. Нежные, словно бархат, поцелуи остаются на покрытой мурашками коже. Тело дёргает, щекотно, приятно. Куроо гладит его бёдра, оставляя горячими ладонями ожоги. Выбивает из Кенмы тихие стоны, заставляя ёрзать под собой по когда-то идеально заправленной простыни. — К-куро… — сбивчиво шепчет, — не надо… м-мне… а-ах… будет… больно… Пытается его оттолкнуть, но Куроо слишком настойчив. Не поддаётся. Однако вылезает из-под футболки, смотрит на Кенму жадным, горящим похотью взглядом и, навалившись всем телом, шепчет на ухо: — Тебе будет охуенно… Слизывает с шеи упавшие с волос капельки, поднимаясь повыше, прикусывая мочку уха. Обводит языком каждую серёжку, скользя ладонью под футболку к груди. Гладит, проводит большим пальцем по набухающим сосочкам, по очереди их сжимает. Дышит горячо, жарко, возвращаясь губами к шее, целуя оставленные на коже засосы с укусами. И делает всё настолько убедительно, что Кенма ему тут же поддаётся. Верит его словам. Верит аргументам в виде поцелуев, касаний и нежных поглаживаний. Верит губам, накрывшим его губы сверху на секунду или две. Дразнит, заставляет просить ещё, умолять, но проигрывает сам, вновь целуя нетерпеливо. Опускается ниже, к шее, влажными следами от кончика языка. Целует ключицы, задирая футболку кверху. Гладит, лаская соски, сжимает их губами, обсасывает. Покрывает грудь, рёбра поцелуями. Сдавливает бока, чтобы Кенма не дёргался, не отстранялся, а Кенма лишь тихонько смеётся, шепча: — Щекотно… Куро, щекотно… Улыбается, нравится реакция. Останавливается, покусывая низ живота, обводя контур лапок — парной татуировки, — заводясь от того, как Кенма сжимается, ещё больше. Ведёт языком ниже, изводяще медленно, игнорируя препятствие в виде резинки трусов. Опаляет горячим дыханием спрятанный тканью член, целуя основание, поднимаясь к головке. Забавляется, когда Кенма поджимает колени, обхватывая его голову. Невесомо касается внутренней стороны бедра, играясь языком с головкой, и, ещё немного помучив, оттягивает резинку боксеров зубами. А Кенма почему-то думает: «Лучше бы их не надевал». Тает, тает, растекается, когда Куроо стягивает бельё с бёдер, медленно подводит к коленям и легонько цепляется ими за щиколотки. Забывает, как правильно дышать, когда мягкие губы оставляют поцелуи на влажной головке, и не понимает, зачем вообще людям лёгкие, а в воздухе — кислород. Опускается вдоль основания. Щекочет кончиком языка яички, вбирает их в рот, обсасывая, целуя. Вновь поднимается к головке, делая с ней то же самое. Особое внимание уделяет уздечке, скользящим движением играясь с ней большим пальцем. Кенма дёргается. Толкается бёдрами навстречу, приподнимая поясницу, и делает позу для Куроо ещё удобнее. Свободная рука проникает к ягодицам, сжимает их, раздвигая. Пальчики пробираются к сжатому колечку, гладят его, ласкают. — Мгх… К-куро… Вскрикивает, сводя ноги вместе, не пуская, но тут же даёт продолжить, когда член начинает тереться о влажную горячую щёку с внутренней стороны. Куроо сосёт ему, плавно двигая головой, обводя головку языком, параллельно надрачивая. Всё внутри начинает сводить. Охуенно настолько, что в сочинении на тему «Как я провёл полдень» только одно слово — пиздец. Самый настоящий — эпитет, красочное определение. Тянется рукой за подушкой, сжимая её, умещая её на своём пунцовом лице, и от оставшегося на ней его запаха с ума сходит. Но быстро выпускает её из рук, когда Куроо вдруг останавливается. Смотрит на него умоляюще-недоумевающим взглядом, но в следующую секунду от смущения закрывает глаза. Куроо обхватывает его бёдра, приподнимая их, посильнее раздвигая, и ведёт языком по промежности к копчику. Затем — обратно. Возвращается, останавливаясь у колечка, и целует его. Касается там кончиком языка, обводя каждую складочку, и лижет, вылизывает. А у Кенмы — гореть начинает всё. И внутри, и снаружи, словно в лаву нырнул, предварительно кислоты напившись. Щекотно. Ему так щекотно. Приятно — не то слово. Да блять, из букв подходящее невозможно составить. Кусает губы, пытаясь не стонать, но Куроо всё же своё получает. Толкается языком внутрь, оглаживая пальцами промежность. Находит на ней нужную точку, надавливает, вышибая из Кенмы весь воздух. Массирует простату с внешней стороны, проходится по ней по кругу. Трахает его языком, добавляя к нему палец. — Блять… Не сдерживается. От удовольствия почти плачет, глотая жадно воздух, чтобы не задохнуться. Получается плохо — у лёгких появляется лимит на объём. Ёрзает, ёрзает, сминая под собой и ладонями простынь. И, кажется, что ещё охуеннее быть не может, но Куроо опровергает и это. Надавливает на бугорок и внутри, продолжая массировать его снаружи. Чувствует, как Кенма начинает сжиматься, задыхаясь. Обхватывает губами его член, заглатывая, поддерживает у основания другой рукой, скользит языком по головке. — Тецуро… мгхм… м-м… Те… ха-ахм… Тецуро… Выстанывает его имя, впиваясь зубами в ладонь. Зажимает его голову бёдрами, пытаясь заставить его остановиться, пытаясь предупредить, что он вот-вот… Но Куроо не останавливается. Заглатывает его член поглубже, пропуская головку к горлу, и продолжает ласкать основание языком. Работает пальцами чуть быстрее. Почти впадает в безумие, когда дикая пульсация ударяется о подушечки, о язык, когда вместе с ней — Кенма изливается в его рот, когда он зарывается пальцами в его волосы, потому что не знает, куда ещё себя деть. Чуть ли не кончает сам, когда его малыш долго приходит в себя, пряча горящее смущением лицо за ладонями. С удовольствием ждёт, ложась ему обратно на живот, чувствуя, как бешеный пульс раздаётся по всему его телу. — З-зачем ты… — вновь прикусывает губу, не убирая от лица ладоней. — …я же… предупреждал… — Чтобы футболку не испачкать, — ухмыляется Куроо, оглаживая тело Кенмы ещё раз. — Мне же сейчас ещё за продуктами ехать. — Ч-что? — наконец-то показывает лицо, приподнимая голову. — Ну, как «что?», завтрак-то готовить надо. Зажимает пальчиками края футболки и тянет вверх, снимая её с Кенмы. Надевает пахнущую им вещь на себя, утягивая парня в глубокий долгий поцелуй и отстраняется, выискивая глазами штаны. — А как же… ты? — спрашивает, обессиленно роняя голову на подушку. — Как болеть перестанешь — отработаешь. Натягивает хитрую ухмылку, вставая с кровати, и, поднимая с пола штаны, одевается. — Куро? — отчего-то коротко смеётся, прислоняя предплечье ко лбу. — М-м? — вопросительно мычит, не отрывая глаз от Кенмы. — С Божьей помощью… — облизывает искусанные губы, широко улыбаясь. — Всё-таки призвали секс с Божьей помощью.