soulmate! au, в котором мысли в голове звучат голосом родственной души.
Первый раз он зазвучал, когда ему исполнилось четыре. Картавый, детский, слишком звонкий и раздражающий. Даже тогда, будучи ребёнком, Лайт не любил тему родственных душ. Но как бы он не старался, изгнать девчонку из своей головы не получалось. Все вокруг только и делали, что искали его. Человека, предназначенного судьбой. Потеряв, сами уходили следом; находя, чуть ли не сразу бежали под венец. Ягами не понимал, почему все настолько помешаны. Ослеплены. Разве не может соулмейт оказаться подонком, который растопчет твоё сердце? Или человеком, неспособным на светлое чувство? Он рос. И голос, декламирующий его мысли, становился более ровным, запуганным и сиплым. Словно бы с застрявшей поперёк горла костью. Через силу, через дрожь — а ведь ей было десять. Всего десять. Однако такой Лайта устраивал намного больше. Не было резких скачков и зигзагообразных звуковых волн, ударяющихся о стены черепной коробки. Ему некогда было задумываться над тем, почему девочка из активного и жизнерадостного дитя превратилась в зашуганного зверька. Просто потому что было плевать. Родители, глядя на гениального ребёнка, с лёгкостью впитывающего любой материал, качали головой. Его глаза отливали стальной холодностью и, такой нетипичной для детей его возраста, строгостью. В то время, как сверстники вовсю представляли, какой же все-таки окажется их родственная душа, Лайт внимательно изучал формулы и графики, изредка бросая на тех недобрые взгляды. Он не терпел шум. А мать все ждала хоть одного вопроса: «Мам, как думаешь, какая она?..» Но Ягами лишь отмахивался. «Поговори об этом с Саю», — умело скрывая нервозность, отвечал Лайт и исчезал за дверью своей комнаты. Он был таким же странным, таким же особенным, как и девчонка в его голове. И чтобы увидеть это, ему нужно было открыть глаза на многие вещи. Проснувшись одним солнечным декабрьским утром, мальчик вдруг осознал, что остался один. Собственный голос показался ему инородным, каким-то чужим. Он звучал монотонно, пронзая ледяными шипами виски. Не так, как в жизни. И вроде бы без неё все должно было стать проще. Лучше. Ведь кто будет ближе к нему, если не он сам? В ком он может быть стопроцентно уверен? Только в себе. Задумчиво провожая взглядом серебрящиеся в утренних лучах снежинки, Лайт подпирал рукой щеку. Сегодня он не писал в тетради примеры, не следил за тем, что говорил учитель. Первый снег срывался с льняного небосвода, и Ягами вдруг показалось, что внутри что-то надломилось. Затрещало, словно вырванное с корнем дерево. И, может, Лайт и был гением, но понять, почему в душе засела глухая тоска, он так и не смог.***
Прислонившись лбом к изголовью кровати, девочка прижимала к себе жидкую перьевую подушку. Крупные слёзы скатывались по румяным щекам, она задыхалась в рыданиях, горло сдавливало от каждого стона. Девочка до крови впивалась зубами в нижнюю губу. Алая струйка стекала по подбородку и шее, оставляя на белом воротничке сорочки багровые разводы. Боль. В каждой клеточке тела. Ожоги там, где к ней прикасались грубые мужские руки. Сначала она пыталась вырваться: брыкалась и пиналась, в надежде, что это поможет избежать унижения. Однако вскоре она поняла, что на мольбы о помощи никто не придёт. Что она слишком слабая. Она дрожала в истерике. По внутренней стороне бедра разлилась тёплая кровь. Он продолжал вдалбливать девочку в матрас, издавая отвратительные, грязные хрипы и рычание. Наматывая на кулак длинные взмокшие пряди, мужчина задрал её голову на себя. — Что же ты, Амайя, посмотри на своего папочку, — с придыханием проговорил он, с хрустом разрывая ткань на её спине. Его влажные губы оставляли отметины вдоль позвоночника и на худощавых, словно сломанные крылышки птицы, лопатках. Он выходил из неё, оставляя в узком лоне лишь головку члена, а затем снова толкался во всю длину. С жаром, быстро, без остановок. Животное возбуждение. Ногти впивались в бледную кожу, царапая, истязая до синяков и кровоподтеков. Амайя тихо скулила. Ей казалось, что она уже не чувствует своего тела — оно превратилось в одну сплошную вспышку боли. Мужчина ускорялся, закатывал глаза от удовольствия. Мерзко, пошло. Он был на пике. Вырвав из рук девочки подушку, он заключил её кисти в тиски над головой и кончил ей на лицо. Амайя в отвращении поджала губы и попыталась увернуться. Липкая серовато-белая жидкость заливалась в уши, пачкала темные нити волос, смешиваясь с соленой влагой. Когда он, одевшись, вышел из её комнаты, девочка забилась в дальний угол за платяным шкафом. Она еле передвигалась — он порвал её всю изнутри. После той ночи тринадцатилетняя Хаякава Амайя не проронила ни слова.***
Богу Нового мира не нужен соулмейт. Это вызвало бы лишь кучу ненужных проблем. Лайт все чаще ловит себя на подобных мыслях. Что это? Самовнушение? Юноша заносит в тетрадь имя очередного ублюдка, о котором трезвонят по всем новостным каналам. В его глазах горит яркий азартный блеск.«… в течение трёх лет после смерти матери насиловал свою падчерицу. Также обвинён в ряде преступлений, связанных…»
Дальше Ягами не вслушивался. Отчёт пошёл. Десять секунд. Пять. Три. В его Новом мире не будет места для такой гнили.«… Сама девушка проходит курс лечения в психиатрической клинике. Диагноз: мутизм, психологическая немота».
— Каким чудовищем нужно быть, чтобы сотворить такое с шестнадцатилетней девочкой? — печально вздыхает его мать, протирая полотенцем чистую посуду. Лайт, отводя взгляд в сторону окна, кивает: — Ужасно. Сумрачные лучи пробиваются сквозь молочные занавески, а солнце у горизонта раскалывается племенным ядром. Амайя залезает босыми ногами на холодный подоконник и смотрит вниз. Люди с такой высоты кажутся крохотными букашками. Голос в голове слышится, словно через толщу воды. В детстве, как и все, она мечтала встретить свою родственную душу. Узнать, почему он всегда такой серьёзный… Она фантазировала: быть может, они встретятся на концерте её любимой музыкальной группы; а, может, он окажется старшим братом её лучшей подружки. Вот только когда все девочки думали о развлечениях и мальчиках, заводили друзей, она… жила в вечном страхе. Отчим забрал документы из её прошлой школы, а нарушение речи все списывали на стресс после маминого… ухода. Школьные психологи не помогали. И почти каждый вечер он вжимал девочку в кровать и говорил, что не дай Бог она «проболтается»… Подол больничной рубашки вздувается пузырем, а локоны от влажности закручиваются кудряшками. Её глаза больше не излучают свет. Хаякава не чувствует себя живой. Она больше не хочет чувствовать что-либо. Сидя на пыльном от городского смога карнизе, она подумала, что все её мучения разом закончились бы, шагнув она навстречу морозным порывам ветра. Навстречу забвению. Возможно, там она бы снова утонула в маминых объятьях. Как раньше. Внизу мигает пожарная сирена, а человек с громкоговорителем пытается докричаться до неё. Запертая дверь за спиной трещит от хаотичных ударов, голоса растворяются где-то на задворках сознания. Костяшки пальцев рук и ног немеют и шелушатся. Слёзы застыли тонкой ледяной коркой на щеках. Девушке кажется, что, даже если она не спрыгнет, то просто околеет от холода. Его голос просит взвесить, подумать. Он всегда был рассудительнее её. Словно… словно был второй её личностью. Каждый раз старался вдохнуть в неё жизнь. Но проблема была в том, что её у неё уже давно отняли.***
Вот и пробил твой час, Лайт.
Небесный шатёр вспыхивает тревожным золотым заревом. Сломанную руку пронзает сотня раскалённых игл, а сердце трепещет под рёбрами. Впервые он так явственно ощущает дыхание смерти. Он, Ягами Лайт, тот самый Кира, от имени которого содрогаются все преступники мира, сейчас бежит, не оглядываясь. Страх? Или верность принципам? Мимо пролетают серые груды металла, ярко контрастирующие на фоне багряного заката. Голос в голове молчит — парень слышит лишь свист ветра и гулкий шум, как из старого приемника.Я же тебе говорил в самом начале нашего знакомства, что наступит день, когда я запишу твоё имя в свою тетрадь. Это правило, действующее для Бога смерти, который передал тетрадь в мир людей, и того человека, который первый взял её в руки.
Лайт сглатывает горькую желчь. Он задыхается, как от удара под дых; по трахее и венам разливается горячая лава. Но он не останавливается, хотя силы уже на исходе.Если тебя отправят в тюрьму, то кто знает, когда ты умрешь? Если честно, мне неохота ждать.
Сквозь окно в потолке в складское помещение проникают ржаво-красные лучи. Ослепляя до рези в глазах. Лайт остановился у крутой бетонной лестницы.С тобой все кончено. Умри же здесь. Должен тебе признаться, я довольно неплохо провёл время в твоей компании.
Костлявая кисть склоняется к бумаге. Бог смерти, не отрываясь, смотрит на необъятную панораму пылающего в небесном пожаре города. Башни, высотки, шпили и гигантские дома — все постепенно тает во мраке ночи.Мне даже было весело.
Сердце сдавливает в тиски, и Лайт чувствует, как проваливается под лёд. Холод окутывает тело, а рука замирает, судорожно сжимая рубашку на груди. Перед глазами мелькают лица. Места. Моменты из детства. И юноше даже кажется, что он вдруг слышит голос. Тот самый. Её. Он словно бы застрял в этой тонкой полоске света. Блике, мгновении между смертью и жизнью. В глубине души он всегда знал, что обречен. Его взгляд застыл на рваных, сизых облаках, затягивающих сияющее полотно.***
— Это ты? Лайт открывает глаза. Он ведь… умер? Вокруг него царит тьма. Тёплая, густая, липкая — она обволакивает его всего. Кажется, сделай он шаг — провалится в бездну. Рюук как-то сказал, что владелец тетради никогда не попадёт ни в Рай, ни в Ад. Так об этом месте он говорил? Блуждание во мраке. Без шанса найти выход. Чьи-то ледяные пальцы касаются его щеки, задевая отросшую челку, и Ягами вздрагивает. Почему-то он не может найти в себе сил обернуться. Изнутри его пробивает мощный разряд тока. Что-то подсказывает парню, что это она. И если бы раньше он отбросил подобные мысли, то сейчас жаждал ответить на прикосновение. Потому что больше у него ничего не осталось от (уже) прежней жизни. — Смотря, кого ты хочешь увидеть. Хаякава вышла из тени. На фоне вязкой черноты она казалась привидением. Эфемерным, неживым. Паутинка узловатых вен под усталыми глазами и худые плечи, покрытые бледно-розовыми шрамами от затушенных сигарет. Юноша был уверен, что десять лет назад слышал именно её голос. Но с того времени кое-что изменилось. Он сам. Ягами Лайт погиб на той самой лестнице от сердечного приступа. Но, быть может, умер он гораздо раньше. Тогда, когда его рука дрогнула над тетрадью, а Амайя сделала шаг с карниза.