Саундтрек: Grandson — Blood // Water.
Мигает. Пульсирует. Скручивает в узлы. Затхлость. Плесень. Ссохшиеся сгустки крови. Чисаки бесцельно смотрит в потолок. Белый, до рези в глазах чистый. В воздухе витает запах медикаментов. Люминесцентные лампы разрывают своим ярким светом пространство и, кажется, вот-вот поглотят его полностью. Но Кай не двигается, не смыкает веки, хоть покрасневшие белки нещадно жжёт. Он по привычке морщит нос в отвращении. Даже несмотря на то, что его влияние растоптано, что он теперь всего лишь жалкий калека и без пяти минут заключённый, он продолжает возвращаться в прошлое. В мыслях размытыми контурами всплывают обрывки воспоминаний. Его пребывание в стане Якудза. Эри. Смех Шигараки, бьющий набатом в ушах. Рассыпающиеся в пепел руки, в которых заключалась огромная мощь, которые устраняли все преграды на своём пути. И заново собирали по кусочкам. Меняли и создавали новое. То, что было бы выгодно ему. Ещё недавно Чисаки имел власть, пешек, безоговорочно выполняющих любую грязную работу. Цель. У него было все. И сейчас, лёжа на неудобной койке, он уже ничего не ждёт. Он не жалеет себя, однако где-то на подкорке отпечаталось гниющими буквами: «Проиграл». Вонь. Она разъедает нос. Его окружают белоснежные стены, но стоит лишь моргнуть, как грязные пятна вспышкой начинают рябить перед глазами. Тухлые ошмётки с чавканьем соскальзывают по гладкой поверхности, а кровь струится из-под потолка. Свет беспорядочно мерцает и искрится. Кай жмурится. Иссиня-фиолетовые кляксы мельтешат сквозь темную завесу. Он задерживает дыхание… Тихий стук каблуков, отдающийся эхом в его голове. За мутным стеклом мелькает тень, и вскоре ширмовая дверь отъезжает в сторону. Она натягивает резиновые перчатки и средним пальцем поправляет очки в глянцево-чёрной «кошачьей» оправе. Чисаки не нужно видеть, чтобы предугадать каждое её действие. В одно и то же время, в одном и том же врачебном халате и рабочей обуви. С одним и тем же выражением лица: спокойным и, в какой-то степени, безучастным. Парень презирает девушку больше остальных в этом проклятом месте. Просто потому, что с ней он наиболее остро ощущает себя слабым. «Донгмей» — гласит бейдж, прикреплённый к аккуратно выглаженному воротнику. Фамилию Кай решил не запоминать. Даже если она и говорила с ним, то на ломаном японском, с неприятным для его слуха акцентом. Чаще всего их диалог напоминал «игру в одни ворота». Он, в основном, молчал, изредка отвечая на прямые вопросы.«Есть жалобы?» «Как самочувствие?»
Фальшь. Сплошная, беспросветная фальшь. К чему такие формальности по отношению к злодеям?(Нет. Кай не считает себя злодеем.)
Она была первой, кого увидел Чисаки после пробуждения. Возможно, благодаря ей он и остался жив. Однако этот факт его не прельщал. «Гнить в тюрьме» не равно «жить». Бывший лидер Якудза выдыхает спертый воздух в потолок и поджимает потрескавшиеся губы. Донгмей возится с ампулами и аппаратом для переливания крови. В сознании вспыхивают багровые брызги на щеках. Они зудят и окисляют кожу. Запах железа… Даже её причуда запятнана. Скольким она переливала свою кровь? Скольких вытащила с того света? Её кровь исцеляет. Однако она не вернёт ему его силу. Не вернёт все то, что он потерял. (Похоже, навсегда.) Лишь закупорит кровоизлияние. Особенно мерзко он себя чувствовал, когда она кормила его. С ложки. Как немощного. Чисаки не хотел признаваться себе в том, что являлся таковым. Как же ему хочется зарычать от досады. Она наклоняется к нему, и из обычно строгой прически выпадает тонкая рыжеватая прядь. Она щекочет её скулу и приковывает все его внимание. Кажется, Чисаки снова дурно. Девушка вздыхает, что-то подмечая в отстраненном, пустом взгляде. Её верхняя губа влажно поблескивает от бледного свечения. Кай сглатывает ком в горле. — Я открою окно, — скорее самой себе говорит Донгмей. Резко развернувшись на пятках, она семенит к окну и распахивает настежь толстые створки. Стёкла пуленепробиваемые — это ведь не просто какая-то больница. Парень изучает её напряжённую спину и немного ссутулившийся плечи. Девушка приглаживает светлые волосы, — всегда чистые и сияющие медовым оттенком, — достаёт новые перчатки и антисептическое средство. Она всегда выполняет свою работу с хирургической точностью. Скрупулезностью и, можно даже сказать, одержимостью. Не такой, как у самого Кая, конечно, но достаточно заметной. Иной раз он задумывается, что привело её сюда? Белоручка, которая намеренно разгребает комья грязи. И это её постоянное лицемерие… раздражает. Со стороны юноша не выглядел озлобленным — скорее, выжатым, потерявшем интерес к миру. Пустым. Однако, когда он видел эту медсестричку, в его груди зарождался червячок какой-то неясной эмоции. Противоречивые чувства: отвращение, смешанное с нуждой. Он цеплялся за неё, хоть сам того не осознавал. У него не могло быть весомой цели. Его лишили такой возможности. Но он мог вытрясти душу из этой девчонки без помощи причуды. Донгмей вводит шприц в вену и на долю секунды прикрывает веки от колкой боли. Чисаки жадно ловит трепыхание её белесых ресниц. Она сосредоточенно хмурится, морща лоб. Столько изъянов. Девушка больше ничего не говорит — лишь наблюдает за его состоянием. И почему-то её взгляд останавливается на чётком профиле и латунно-жёлтых глазах, в которых плещутся серебристые блики ламп. Когда Чисаки отворачивается к окну и втягивает носом свежий, пропитанный озоном воздух, Донгмей завершает процедуру, но почему-то не может сдвинуться с места. Она сама попросила у начальства приставить её к нему. Она не знала, зачем, ведь о симпатии и речи не шло. Какая, к черту, симпатия? — одергивает она себя. Странная формулировка. На мгновение светловолосой кажется, что пациент уснул. Сняв перчатки, она словно выпадает из реальности, протягивая тёплую ладонь к его лбу. Стылый. Может, стоить измерить давление? — Что ты делаешь? — хриплый голос пронзает тишину, до этого нарушаемую лишь мерным жужжанием приборов. Кай уворачивается от подушечек пальцев, как ошпаренный. Она открывает рот, чтобы что-то ответить, а Кай уже наперёд знает, что это будет… — У вас, возможно, перепады давления. — Чушь. Донгмей сжимает кулаки на коленях. Эта его упёртость начинает её нервировать. — А я убеждена, что стоит… — Не могла бы ты оставить меня одного?Пожалуйста.
От его слов веет промерзлым холодом. Он говорит твёрдо, с напором, через напускную вежливость сочится яд. Девушка опускает лицо. Щеки неистово плавит жаром. Вскоре она покидает палату, напоследок плотно закрывая окно. Чисаки до последнего не смотрит в её сторону — только вслушивается в удаляющиеся все дальше от дверей шаги. С её уходом скрипучие железные ножки кровати словно начинают ржаветь. Капельница над головой отвратительно пищит и давит на мозг. Он закрывает глаза. С её уходом мир снова покрывается удушливым слоем копоти.***
Запустив пятерню в волосы, Донгмей оттягивает мокрые, спутанные локоны и подставляет лицо под жаркие лучи солнца. Приятное покалывание щиплет кожу. Подносит к сухим губам стакан. Вода в нем, всколыхнувшись, отскакивает от потолка солнечным мерцанием. На этой неделе у неё выдался внеплановый выходной. И девушка была несказанно рада: слишком уж много на неё свалилось в последнее время. Просроченная аренда, постоянные дедлайны и экзамены. Работа на полставки, на которой она уже получила строгий выговор за опоздания. А дальше… увольнение. Она еле поспевает за этим бешеным ритмом, да ещё и родители разрывают своими частыми звонками телефон. Ноги уже отваливаются от вечной беготни в неудобной обуви, от волос буквально несет формалином и прочими лекарственными препаратами. И метро. Она ненавидит запах метро. Причуда, ко всему прочему, добавляет масла в огонь — благодаря быстрой регенерации клеток эритроцитов острая анемия* ей не грозит, но допускать превышение лимита также не следует. А она, похоже, заигралась в щедрого донора… Поступая в один из самых престижных медицинских колледжей Японии, она никогда бы не подумала, что будет проходить практику в госпитале для преступников. В ней никогда не было столь благородных помыслов — что иронично, ведь она уже совсем скоро станет квалифицированным специалистом. А для чего люди идут в эту профессию? Ради спасения жизней, конечно. Донгмей хоть и не отличалась обостренным чувством справедливости, каждый раз задавалась вопросом: «Стоит ли вытаскивать злодеев из той ямы, в которую они сами себя загнали?» Порой такие мысли пугали девушку своей аморальностью: в больницу попадали отпетые выблядки, достойные, по меньшей мере, казни на электрическом стуле, а не пожизненного разложения в камере. Шипучая таблетка тает под языком, и Донгмей раскладывает на кофейном столике папки с материалом для дипломной работы. В голове снова и снова всплывает разговор с матерью… «У тебя все хорошо?» «Все прекрасно, не волнуйтесь», — отвечает девушка, бросая на чёрную столешницу какие-то рекламные буклеты и письма от арендодателя. Массируя виски, девушка откидывается на спинку софы. Ей дали отсрочку на ещё одну неделю, но вряд ли её выручки хватит, чтобы оплатить квартиру. «Послушай, Мей, — на экране ноутбука появляется отец и мягко оттесняет пылко щебечущую о чем-то своем мать. — Если у тебя проблемы с деньгами, не молчи. Хватит отказываться от нашей помощи». «У вас и без меня полно забот, пап». Возможно, стоило согласиться. Хоть раз не притворяться взрослой и самостоятельной. Они — её родители. Они гордятся ею и любят… и наверняка бы вошли в её положение. Девушка закладывает маленькую морщинку на переносице. Хмуриться уже вошло в плохую привычку. Сложно расслабиться, когда обстоятельства сдавливают тебя со всех сторон. Нет. Вспоминая трёх младших сестёр и брата, Мей сразу развеивает эфемерную дымку ожиданий. Лучше уж она поживет какое-то время впроголодь, чем её семья. Она знала, на что шла, когда сходила с трапа самолета в другой стране. Бегая глазами по строчкам, Донгмей не замечает, как случайно задевает стакан, и тот расплескивается на кипу бумаг. Печатные буквы плавятся чернильной смолой. — Вот чёрт, — слетает ругательство с губ, и Донгмей начинает судорожно промокать конспекты первым попавшимся полотенцем. Где-то под кучей подушек раздаётся вибрация. В спонтанном порыве злости девушка смахивает папку со стола и выплескивает оставшуюся воду в раковину. Говорить с кем-либо нет никакого желания и моральных сил. Но если кто-то может себе позволить проигнорировать звонок, то ей — непростительно. Вечно всем от неё что-то нужно: куратору и однокурсникам (чёрт её дернул стать старостой!), врачу, под попечительством которого она проходит преддипломную практику, даже надоедливой соседке. О полноценном дне отдыха можно даже не заикаться! — Да? — Донгмей проводит ладонью по лбу и вымученно вздыхает. — Чен-сан, прошу Вас приехать в госпиталь. Срочно. Хочется взвыть.***
Трясёт. Мороз пробивает сосуды и капилляры; кажется, что он уже не чувствует ног. Чёртова девка. Дрожь во всем теле не даёт набрать в лёгкие побольше кислорода. Зуб на зуб не попадает. И слабость… дикая слабость накрывает его, как цунами. Чисаки думает, так ли себя чувствует заядлый наркоман, корчась в ломке? Он жил среди грязи, в пыльном подполье, и много раз видел это жалкое зрелище. Но не мог представить, что когда-нибудь окажется на месте этих мерзких токсикоманов. Перед глазами все скачет, а яркий свет давит тяжелым платом. А в мыслях крутится лишь одна фраза. Чёртова. Девка. По щекам ударяют кисло пахнущей тряпкой, когда веки вновь начинают тяжелеть. На его лице играют желваки. — Не смей отключаться. Чисаки тошно. Не только от коматозного состояния, но и от той лжи, которой пропитан даже здешний воздух. Кого они обманывают, пытаясь спасти его? Ответ прост: себя. Гнильё, — плевок в лицо всем этим уродам, что мнят себя добродетелями. Небось, в голове каждого из медбратов промелькнуло едкое: «И поделом». Главврач исчезает за дверью его одиночной палаты, попутно набирая чей-то номер. Трясущимися пальцами, оставляющими потные отпечатки на сенсоре. Внутри Чисаки все сжимается. Он знает, кому они пытаются дозвониться. Донгмей. Все дело в ней. В её крови. Парень облизывает холодные, болезненно-белые губы. Его знобит. Время течёт убийственно медленно. Кай уже давно провалился в беспамятство — пограничную, зыбкую дрёму. —… я не понимаю, — долетает до него знакомый женский голос. — Такого раньше никогда не было! Моя причуда не может причинять вред, — с каждым словом уверенность сочится сквозь пальцы, как песок. Чисаки хочется открыть глаза. Он чувствует, как она невесомо касается его шеи, проверяя пульс. — Ведь мой резус-фактор подходит всем, без исключений. Это особенность. — Думаю, он здесь ни при чём. — Тогда?.. Её рука скользит выше, к скуле. Донгмей хочется отдернуть её, словно бы она дотронулась до трупа — настолько юноша был бескровным и ледяным. Но сделать это ей не даёт еле уловимое движение. Чисаки утыкается чуть вздернутым кончиком носа в ложбинку её ладони. Чен на долю секунды замирает. Странное действие и странная реакция. Сердце хаотично бьётся в груди. Влажные волосы, наспех собранные в неопрятный хвост, скрывают горящие уши. — Есть вероятность, что Ваша кровь… вызвала у него привыкание. Как от любого сильнодействующего препарата. Девушка отступает на шаг, неловко потирая запястье. Кай, кажется, сейчас мало соображает — лишь смотрит на неё нечитаемым взглядом. В здравом уме он никогда бы не позволил к себе прикасаться. Почему-то становится не по себе. Смятение? Волнение? Или страх? — Надеюсь, Вы помните, что давали клятву Гиппократа? — зачем-то напоминает врач, приготавливая систему для переливания крови. — Ему сейчас необходимолекарство. (ты)