mother love

Дверь внизу глухо хлопает, и до чуткого слуха Оливии доносятся крадущиеся, явно неуверенные шаги. Роман опять явился под утро. Наверняка вновь пытался выжрать весь запас виски в любимом пабе и перещупать всех чирлидерш, оказавшихся поблизости. Одной из них, определённо, повезло больше. Оливия ясно представляет, как её сын на ходу прячет в карман пиджака трусики очередной своей шлюшки и проводит по губам тыльной стороной ладони, стирая следы помады. Маленький блядун. Спору нет, Роман вырос идеальным красавчиком и с подростковых лет был окружён повышенным вниманием от людей обоих полов, но это же не повод, чтобы вот так бездарно себя растрачивать на каждую короткую юбку и томный взгляд. Оливия злится. Она прекрасно знает, что ни одна из одноразовых пассий Романа не способна увидеть в нём нечто большее, чем идеальные черты лица и внушительные богатства, которые вот-вот перейдут ему по-наследству. А Роману, кажется, всё равно. Порой ей чудится, что у него действительно нет сердца, потому что ещё ни разу на её памяти Роман не выглядел хоть немного влюблённым или увлечённым очередной своей подружкой. Для него все обожающие его девушки просто ходячие вагины с глазами. Несомненно, в какой-то степени осознание этого утешало её ревность, но и пугало — способен ли её сын хоть на какие-то чувства, кроме желания удовлетворить потребности своего члена? Есть ли в этом её вина? Романа ждёт большое будущее, но пока он преуспевает только в чужих постелях и за барными стойками, как будто и не собирается жить долго, мечтая со дня на день откинуться от передоза, не вынимая член изо рта очередной шлюхи. Накрутив себя до состояния глухой злобы, Оливия потуже затягивает поясок шёлкового халата и распахивает дверь своей спальни, чуть не сбив с ног пошатнувшегося Романа. Он вытягивает руку вперёд, видимо пытаясь ухватиться за воздух, и шипит что-то про «блядскую стерву». Что и говорить, её сыночек никогда не отличался особым уважением к собственной матери. Оливия вздыхает и складывает на груди руки, хотя больше всего хочется хорошенько врезать по красивому лицу с кривоватой хмельной ухмылкой. — Ты знаешь, который сейчас час? — в голосе Оливии звучит сталь, но Романа таким не проймёшь, если он чего-то и боится, то уж точно не материнской истерики. — Час расплаты? — Он кое-как приваливается спиной к стене и смотрит исподлобья, надувая губы, — ты дашь мне пройти или хочешь удовлетворить свои сексуальные фантазии, заставив меня ночевать на коврике под дверью твоей спальни? Сексуальные фантазии! Знал бы Роман, какие у неё фантазии, вполне возможно, не выделывался бы сейчас, пытаясь упражняться в остроумии. — Я просто хочу, чтобы ты понял: либо ты приходишь ночевать домой до того, как на улице начинает светать, либо у тебя больше не будет дома! Откровенно жалкая провокация. Оба прекрасно знают, что Оливия никогда не решится его выгнать, как бы он не доводил её. Слишком сильно любит своё сокровище, так сильно, что скорее сама прикончит, нежели позволит кому-то другому полностью заполучить её драгоценного сыночка. — Не поздно ли ты спохватилась, чтобы выставлять мне условия? — Хмыкает Роман и суёт в губы сигарету. На его лице презрительное выражение, и Оливию обдаёт холодом: неужели он действительно ни во что не ставит её? Есть в нём хоть капелька любви к матери, или всё, что он к ней чувствует, это смесь ненависти и отвращения? В груди становится больно, и горло будто стискивает грубая ладонь, ей не хочется отступать, но продолжать перепалку с сыном она физически не в силах. — Ложись спать, Роман. Утром поговорим, — она разворачивается, собираясь лечь в постель и хотя бы притвориться, что ей всё равно, но Роман вдруг больно хватает её за руку выше локтя. — Нет уж, давай сейчас закончим! — Он точно издевается, сверля её потемневшими глазами и надувая губы, — не хочу засыпать с мыслью о том, что утром мне снова придётся выслушивать этот бред от моей любимой мамочки. В груди Оливии будто что-то трескается, ей кажется, что так рвётся сердце — горячо и страшно, но страх моментально трансформируется в ярость — звонкая пощёчина оставляет красное пятно на бледной щеке Романа. Ладонь обжигает огнём — удар получился слишком сильным, и вспышка гнева тут же гаснет, уступая место типичному материнскому беспокойству. Роман заламывает брови и часто моргает, в больших глазах, чудится Оливии, блестят подступающие слёзы. Как она могла, это же её золотой мальчик, самое лучшее, что подарила ей жизнь самый любимый её ребёнок! Она протягивает руку к его лицу, чтобы погладить, но Роман отшатывается, видимо, ожидая очередной пощёчины. — Прости, — Оливия с болью смотрит на то, как Роман пятится от неё, прикладывая ладонь к горящей щеке. С его лица слетело презрительно-надменное выражение, которое существовало там практически всё время его бодрствования. Он выглядит обычным напуганным мальчишкой, которого несправедливо побили, и Оливии действительно становится его жаль. Но лезть к нему сейчас бесполезно, надо дать время полностью насытиться чувством обиды и унижения, которое он будет смаковать со вкусом эмоционального мазохиста. Оливия возвращается в свою спальню, слыша, как Роман плетётся по коридору и, наконец, громче положенного хлопает дверью своей комнаты. За окном наливается розовым восточная половина светлеющего неба, и робко начинает свою трель первая лесная птица. Через мгновение ей отвечает другая. Оливия смотрит сухими глазами на пересечение оконных рам, представляя, как её сын лежит, уткнувшись лицом в подушку, и тихо скулит, кусая наволочку, упиваясь жалостью к себе. Всё-таки младший Годфри не совсем бесчувственная сволочь. Умеет обижаться и даже плакать, как всегда искренен в своих эмоциях — а это подкупает. Тянущая жалость заставляет встать, снова накинуть халат и неслышно пройти по мягкому ковру до комнаты Романа. Оливия приоткрывает дверь и застывает на пороге, разглядывая красивое лицо, всё ещё хранящее страдальческое выражение. Мягкого света от окна хватает, чтобы увидеть мокрые свалявшиеся ресницы и розовую каёмку вокруг губ — следы недавнего плача. Роман спит или очень искусно притворяется спящим: лежит неподвижно, под тонкой кожей век едва заметное движение зрачков, и обнажённая гладкая грудь мерно вздымается. Убедившись в том, что всё в порядке, Оливия хочет уйти, но какая-то неведомая сила как арканом тянет её к кровати сына, она чувствует острый прилив материнской любви и нежности, нездорово окрашенный сексуальным подтекстом. Осторожно ложась рядом с Романом, Оливия замечает, что её сын всё-таки не спит, потому что он поворачивает к ней голову и смотрит, вновь мученически сводя брови к переносице. — Мой мальчик, — Оливия гладит его по лицу, и наклоняется, чтобы нежно поцеловать в лоб. Невинный жест материнской любви, но Роман чуть приподнимается и ловит поцелуй своими губами. Он целует слишком умело, (ещё бы, желающих попрактиковаться с ним всегда было бессчётное количество), и из робкого поцелуй быстро перетекает в жадный и грубоватый. Оливия чувствует своим языком острые короткие клыки и сильнее впивается в рот Романа. Теперь она понимает всех тех его подружек, которые, после того как Роман задержится у них на пару ночей и как обычно исчезнет не прощаясь, ещё долгое время таскаются за ним, суют в карманы его пиджака записочки и звонят, чтобы молчать и горячо дышать в трубку. Испытав такое наслаждение трудно просто забыть и смириться с тем, что этого больше никогда не случится. А Роман отлично знает, как доставить это самое наслаждение, потому что от одних только поцелуев с собственным сыном, Оливия уже чувствует как внизу живота разливается пульсирующее тепло и клитор начинает приятно покалывать. Возбуждение перекрывает мысли о неправильности происходящего, и даже, если бы она всё-таки смогла остановиться, прислушиваясь к голосу разума, то Роман уже явно не намерен прекращать свои ласки. Он уверенно шарит руками по её телу, отлично зная, где стоит задержаться и надавить, а где слегка царапнуть ногтями нежную кожу. Так и есть, она произвела на свет идеального любовника, прекрасного и искушенного, полностью лишённого предрассудков. Несмотря на то, что Роман целует и гладит её с явно недвусмысленными намерениями, какая-то часть Оливии испытывает особое горькое наслаждение, что он чуть ли не впервые так ласков с ней. Хочется открыть глаза, чтобы проверить, какое на его лице выражение, но пока слишком стыдно. Надо полностью отпустить себя, раствориться в этих нетерпеливых ласках и забыть, что сильные руки, сейчас сжимающие её грудь с напряжёнными чувствительными сосками, принадлежат её сыну. Роман, оказывается, умеет быть нежным и внимательным, сумасводяще сочетая это с требовательной грубостью. Оливия даже не успевает заметить, в какой момент она оказывается полностью обнажённой, прижатой к матрасу телом собственного сына, который вдруг сделавшись сладко медлительным, спускается влажными поцелуями всё ниже и ниже, разводя в стороны её ноги. Конечно же, лижет он тоже потрясающе хорошо. Оливия старается не думать о том, скольких своих партнёрш он успел порадовать подобными ласками, прежде чем достиг такого уровня мастерства. Она гонит от себя ревнивые мысли, чтобы не ощущать ничего, кроме острого наслаждения, которое всё нарастает, по мере того, как Роман широко обводит языком её клитор и проникает внутрь сразу двумя длинным пальцами. Он двигается ритмично, идеально вписываясь в тот определённый ритм, который необходим самой Оливии, чтобы кончить. Наверное, всё-таки причина в их кровной связи, не только в постельных умениях Романа. Они словно настроены на одну волну, с абсолютно точной синхронизацией и способностью моментально угадывать желания другого. Оргазм уже совсем близко, и Роман ускоряется, ощущая, как плотно обхватывают его пальцы пульсирующие стенки влагалища. Оливия стонет, цепляясь за его плечи, давя в себе желание разодрать ногтями эту гладкую влажную кожу до кровавых полос, чтобы потом зализывать их, извиняясь за несдержанность. Но нет, её самоконтролю позавидует любой, потому что даже сейчас, кончая от умелых ласк Романа, она будто наблюдает за всем со стороны, в любой момент готовая прекратить это, если заметит, что её сын очнулся от владеющего ими обоими желания. Но Роман совсем не собирается останавливаться, рывком поднимаясь над ней, и Оливия всё-таки ловит его тёмный взгляд. Он улыбается, показательно вытирая запястьем влажные губы, и наклоняется к ней, чтобы прикусить за шею и резко протолкнуть внутрь высвобожденный из-под резинки пижамных штанов член. Оливия вскрикивает, она не сомневалась, что у её сына большой, но чтобы настолько... Даже после судорог первого оргазма и истекая смазкой, она замечает, как стенки немного болезненно раздвигаются под его напором. Он ещё не вставил до конца, а она уже чувствует себя до предела заполненной. Остаётся молиться, что Роман не начнёт двигаться сразу резко, дав ей возможность привыкнуть к его величине. Роман тем временем снова целует в губы, делясь с Оливией её собственным вкусом и придерживает свой член у основания, видимо, понимая, что теперь действовать нужно очень аккуратно. Наверняка были те, кого он брал без предупреждения, возможно, даже девственницы, для которых первый опыт с подобным размером мог оказаться весьма плачевным. Но сейчас Роман сама осторожность. Он нависает на матерью, плавно толкаясь внутрь, снова подстраиваясь под её ритм и следя за тем, как напряжённое выражение красивого лица сменяется на удовлетворённое. Оливия расслабленно улыбается, укладывая руку ему на поясницу и чуть стискивая кожу. И Роман ускоряется, понимая, что она готова принять его полностью. На этот раз они кончают одновременно, Роман изливается внутрь, даже не потрудившись спросить, не будет ли это опасным. Забеременеть от собственного сына, чтобы плодить генетических уродцев, не входит в планы Оливии, но у неё есть свои способы предохранения, так что она блаженно прикрывает глаза, чувствуя как горячая сперма Романа заполняет её изнутри. Он тяжело дышит и всхлипывает, выскользнув из неё и укладываясь рядом. На лице опять обиженное полудетское выражение, и Оливия, ещё ощущая волны недавнего оргазма, снова становится заботливой матерью, натягивая одеяло на голые плечи съёжившегося сына. Роман сопит в подушку, дыхание постепенно выравнивается, Оливия приглаживает взъерошенные волосы на затылке, накидывает халат и тихо выходит из комнаты, прикрыв за собой дверь. За окном уже вовсю цветёт мягкое августовское утро. Роман снова проснётся ближе к вечеру и само собой, никакой нравоучительной беседы у них не выйдет. Но, Оливия улыбается, глядя на своё отражение в зеркале. Что-то подсказывает ей, что теперь отношение Романа изменится в лучшую сторону.