Пятьдесят оттенков Демона

            Серый и синий в её глазах, как первые низкие облака на ясном пока что небе.       — Ты должен позвонить Николаю. Мы должны позвонить Николаю. Сейчас. — Она говорила тихо, спокойно, мягко, стоя спиной к окну, и её маленькая ладошка сжимала плечо Мстислава. Он качал головой.       — Старик с ума сойдёт, Мила. — Ладошка сжалась крепче. Мстислав перехватил её, бережно стиснул в своей — сильной и большой. Пальцем погладил запястье, успокаивая себя и её, как мог. — Ты когда-нибудь видела, чтобы демон был настолько разумен?       Она покачала головой.       — Мы должны ему позвонить.       — Мила. — Прядь на её лице. Мстислав отвёл свободной рукой, аккуратно заправив за ухо. — Послушай, за всю жизнь на Разрыве я ни разу не видел настолько могущественных тварей. Понимаешь, ни разу. Я не знаю, кто это — африт, марид, джинн. Но я понимаю, что оно не могло прийти оттуда.       — Но Николай должен знать.       Мстислав взял её за обе руки, повёл за собой. Шла, как ребёнок — такая боевая всегда, сейчас вздрагивала пережитым ужасом. Как в тот далёкий-далёкий, почти позабытый Мстиславом вечер, когда встретил её впервые, когда впервые заглянул в эти невероятные глаза. Как в тот почти позабытый ужасный вечер, когда впервые нет, не осмыслил дар, а только его коснулся.       — Ник отправил нас сюда в безопасность, — Мстислав опустился в кресло. — Если я сейчас позвоню ему… Мила, он не железный. — Она кивнула, взобравшись на колени, прижалась тесно. — Ты когда-нибудь видела, чтобы демон притворялся человеком? — Мстислав гладил её волосы. Макушка под ладонью качнулась. — Вот и я — нет. — Он говорил ласково, как с ребёнком — маленькой, милой Милкой. — Но я хочу, чтобы ты уехала к отцу. Ладно? Уедешь?       Бдительность усыпить не вышло. Как всегда стремительно, жена вскинулась, синие с серым глаза сверкнули.       — Слава, с ума сошёл?!       Бакулин шёл сквозь морозный вечер и улыбался, вспоминая вечер другой, недавний — как Мила колотила кулачками в грудь, как, зная, что сильная, что способна и вправду причинить боль, только делала вид, что бьёт. Но злилась по-настоящему.       — Думаешь, я уеду после этого? Думаешь, я тебя оставлю?       — Оставишь. Потому что знаешь, что это правильно.       Он был прав. Отвёз на вокзал с работы — метро, перрон. Целовал у вагона яростно, долго, до головокружения, до подкашивающихся коленей — так, будто в первый раз. Мила цеплялась пальцами за рукав. Лишь за минуту до отправления заставил отвернуться, слегка подтолкнул: «иди». Как делал уже однажды. Это было правильно. Оба знали.       Мстислав шёл сквозь поздний, расцвеченный оранжевым и жёлтым снежный крещенский вечер. Морозы в этом году ударили, что надо и снега насыпало, будь здоров. Мстислав шёл стремительно, размашисто, тем самым пружинящим, чётким, экономящим силы шагом, который освоил ещё в пятнадцать, который в далёком детстве увидел у Николая.       Он должен был позвонить ему. Должен. Не стал. Почему не стал?       Мстислав снова и снова возвращался в тот день. К собственному позорному ужасу, к демону на пороге. Шесть лет. Вот уже шесть лет, как Мстислав уехал, как Николай заставил его уехать. Шесть лет мирной, спокойной жизни без постоянной опасности, без сирен. Лишь, глядя на щупальца и глаза, Мстислав внезапно осознал, насколько эти мирные годы его расслабили.       В кармане у Мстислава лежал пистолет. Всегда. Это была дань прошлому, дань профессии, дань той жизни, которую оставил по двум причинам. Мстислав чувствовал Милку рядом. Она, как всегда, понимала его без слов. Она ведь прошла ту же школу и ту же жизнь. Тревожная кнопка в её ладони, тяжесть пистолета в кармане. Мстислав никогда не промахивался. Мстислав никогда прежде не видел настолько ужасных, настолько огромных, настолько разумных тварей.       Он отпустил демона, впервые в своей жизни — он отпустил, прогнал. Потому что слишком размяк, потому что милая Милка стояла рядом. Мстислав был готов выстрелить, но, в страхе за жену, хотел избежать стрельбы. Николай научил Мстислава бороться. Ради любимых он же научил отступать. И Мстислав отступил. Это было верно.       Это было слишком непохоже на всё то, что Мстиславу было известно прежде. Он отправил жену в другой город, в безопасность, отправил, потому что ничего не понимал. Вечером пальцы дрожали над радиотелефоном. В последний раз Мстислав слышал голос Николая совсем недавно — коротко поздравил на новый год. Тогда поскандалил. Как было почти всегда. Поскандалил потому, что хотел вернуться, потому, что возвращаться Господин Главнокомандующий строго ему запрещал. Опять.       Пальцы дрожали в сомнении. Мстислав так и не набрал знакомые наизусть цифры. Он знал классификацию демонов. Он знал: это существо не могло прийти от Разрыва. Но если не от него, то откуда оно тогда?       Рентгеновские снимки, история болезни. Демон просил помощи. Демон просил Мстислава.       Мстислав был целителем. Мстислав боролся с демонами. Первое вступило в противоречие со вторым. И первое проиграло. Но лишь отчасти.       Где существо сейчас? Может ли Мстислав снова почувствовать себя в безопасности? Может ли позволить вернуться Милке? Он не понимал. Он ничего не знал. Это пугало, это на самом деле его пугало. Ведь это выходило за грань нормальности.       Мстислав бы так хотел поговорить с Николаем. Но Старик сделал всё, чтобы оградить своё сердце, чтобы в своей бесконечной борьбе знать: те, кого он любит, находятся в безопасности. Мог ли Мстислав отнять у него иллюзию? Мог ли лишить покоя?       Бакулин стремительно шёл от метро домой. Мысли крутились в голове, наталкивались друг на друга и, сталкиваясь с воспоминаниями, то и дело сменяли вектор. Фонари раскачивались, снег серебрился, поблёскивал под ногами. Мстиславу всегда нравились пешие прогулки. С детства, с самого начала, с того позабытого времени, когда в жизни Мстислава не было ни Милки, ни дара, ни Николая. Когда мир ещё казался таким простым, а о Разрыве Мстислав лишь слышал порой на улице, да видел загадочные отряды донельзя серьёзных демоноборцев.       Жизнь переломилась несколько раз. Мстислав помнил, как в этом самом районе, в этом самом городе впервые столкнулся с демоном, впервые столкнулся с Милкой; как впервые осознал свой дар и своё призвание.       Мстислав был целителем. Целителем он родился. Мстислав долгие годы спасал жизни тех, чьи ауры и тела искажало пагубное влияние Разрыва. Там, где сотни людей каждый день воевали с демонами, Мстислав воевал со смертью. Он был волшебником, и даже сейчас, в безопасности и спокойствии, Мстислав продолжал носить форменную куртку с кошачьей мордой. Это было правильно. Было важно.       Свой маленький кабинетик, медицинское образование, которое наконец сумел получить как положено, официально. Мстислав был терапевтом. Но это была лишь верхушка айсберга. Изо дня в день, преодолев долгую дорогу, к нему от Разрыва приезжали изувеченные бойцы. В этом была настоящая работа Мстислава, работа, за которую не платили, работа, не выполнять которую он бы никогда, ни за что не смог.       Снег за спиной хрустнул. Задумавшись, Мстислав пропустил движение. Шесть лет безопасности и покоя притупили его ощущения, снизили реакцию, отучили от постоянного, напряжённого ожидания.       Мстислав знал, что что-то произойдёт. После того, как демон возник на его пороге, Мстислав ожидал беды. Но он перестал быть бойцом. Он утратил навыки. Он не успел обернуться, он не среагировал, не выхватил пистолет.       Мощный толчок, падение, жуткий смрад. Глупость какая. Ведь это — всего-то гуль, гуль, которых когда-то отстреливал набегу.       Когти и зубы. Руки прижаты, оружие не достать. Как же это глупо — умереть просто потому, что пистолет в кармане. Глупо умереть. Умирать — это ведь вообще, если подумать, глупо.       Боль в плече, холод под спиной, свет фонаря — в лицо. Мстислав обратился к магии, вспомнил защитную форму, ударил головой, отбивая морду. Если ранит, у Мстислава будет исчезающе мало шансов. Гули — ядовитые твари. Одни из самых подлых и самых опасных.       Зубы на горле. Больно. Да чёрт возьми.       В последнюю секунду подумал о Милке, о Николае. Единственные близкие, самые дорогие. Сможет ли Милка без Мстислава? Как переживёт, как сможет принять старик?       Мстислав принялся барахтаться и отбиваться с новой силой. Он не собирался сдаваться. Он мог рассчитывать только на свои силы. И он рассчитывал.       А потом расклад внезапно переменился. Где-то вне зоны видимости хрустнул, примялся снег, и бодрый, даже какой-то излишне весёлый голос окликнул:       — Э-эй! Я тут!

***

      Сегодня в Союзе был очередной до крайности странный традиционный праздник, а именно — Крещение. День, когда люди зачем-то совмещали два самых отвратительных явления, которые только можно себе представить — мороз и воду. В смысле, сначала долбили лёд, а потом едва ли не голышом окунались в прорубь. Я из любопытства слетал — поглядел. Ничего интересного — синенькие, стучащие зубами простолюдины, на девяносто процентов состоящие из мурашек. Жалкое, мокрое зрелище. А как ещё, если мороз под двадцать? Праздник не впечатлил. Вот если бы они лбами об лёд стучали… мечты-мечты. Тем не менее, в рамках программы приобщения к местному колориту, Мендрейку я не преминул устроить Крещение на дому в особенно жёсткой форме, разбудив пацана горстью ледышек под одеяла. Нат, как и я, праздник почему-то не оценил — долго визжал, матерился и почему-то угрожал. Почему-то — мне. Хотя я-то тут причём? Все вопросы вообще-то исключительно к малороссийским традициям. А я самый белый. И самый пушистый.       И в доказательство я превратился в кролика. Меня тотчас схватили за уши, принявшись с остервенением их таскать. (за этим я ему руки восстанавливать что ли помогаю? Эх… неблагодарная он скотина. Ещё и природу не любит. Абсолютно. Особенно маленьких милых кроликов). В отместку я его радостно покусал. Понравилось. Мальчишка взвизгнул, а я, наплевав на совесть, куснул ещё раз. После этого он со мной не разговаривал. Целых пятнадцать минут. Рекорд.       Помимо крещенских извращений, сегодняшний день был знаменателен ещё и грандиозным закрытием новогодней ярмарки, которую мы с Мендрейком едва благополучно не проворонили (сперва в больнице, а потом где-то в закоулках моей депрессии). В итоге я подумал и мы решили: сегодня идём на ярмарку (решение принималось в те драгоценные минуты, когда мальчишка ещё дулся, так что его молчание было сочтено за согласие. А нечего меня игнорировать. Подумаешь, цапнул — тоже мне проблема. Мог бы вообще сожрать).       Ярмарка галдела, смеялась, пила и пела, пахла кострами, глинтвейном и шашлыками, сыром, разогретым над углями, шоколадными зайцами на деревянных палочках, имбирными пряниками и яблоками, запечёнными в карамели. Несмотря на мороз, людей было, как на восточном базаре — не протолкнуться. Все краснолицые, шмыгающие носами, все закутанные в шапки-ушанки, шарфы и шубы, но все исключительно счастливые. Искреннее умение радоваться, демонстрируя эту радость всем и всему вокруг — это вообще исключительная способность такая Малороссийская. Многим (и кому-то очень противному и всё ещё надутому в особенности) стоило бы этому поучиться.       Показного недовольства Ната хватило тем не менее на пару минут от силы. Вскоре мальчишка безостановочно крутил головой, как перепуганная сова, и постоянно распахивал рот. Мне в него аж что-то засунуть хотелось. Ну я и засунул. Яблоко. В карамели.       Дальше были шашлыки, дымный зефир и грибы на гриле. Нат превратился в ребёнка. Восторженного ребёнка, который едва не подпрыгивал в кресле. Если бы мог, тормошил бы за руку. Всё ему было интересно, всё ново. Если бы мог, канючил бы с хором прочих малолеток «купи, купи». К счастью, из этого возраста мой персональный ребёнок вышел, так что только озирался да задавал вопросы «А это что? А это куда? А туда пойдём?» Это почему-то не раздражало. Мне вообще было как-то светло и тепло внутри, как-то до странности уютно. Глядя на сжимающего стаканчик с глинтвейном Ната, я никак не мог разобраться в ощущениях. Что-то как будто щекотало, но одновременно с этим болело в сущности. Чего-то хотелось. Чего-то для меня абсолютно нового.       К счастью прежде, чем я погрузился в это, глинтвейн пацана закончился. Сыто икая, Мендрейк (о чудо), заявил, что уже ничего не хочет, а если даже хочет — не может. Ну разве что только пряник. С собой. На завтра. И яблоко ещё. И можно шашлык. На ужин. Я, хохоча, потыкал его в живот. Впрочем, через многослойность своей одёжки он это вряд ли вообще заметил.       Вернулись домой оба довольные и оба абсолютно пьяные почему-то. Всё-таки вопреки глинтвейну Мендрейк замёрз, так что первым местом, куда его следовало засунуть как можно скорее — конечно же была ванна. Ванна у нас имелась теперь удобная — не то, что прежде — с ручками для того, чтобы волшебник мог себя самостоятельно приподнять, с изобилием разнообразных баночек и флакончиков, оставшихся на память ещё от Лизы, со съёмным практичным душем.       Привычно растирая мальчишку большой мочалкой, я внимательно его разглядывал — слабые, тонкие ножки-палочки, тощее тело, руки с застарелыми венами-синяками, хрупкие длинные пальцы, бледная кожа. М-да… не красавец на первый взгляд. Тем не менее видел я и другое — острые, но вместе с тем вполне привлекательные черты, красивые правильной формы губы. Рано или поздно он вполне может превратиться в достаточно симпатичного мужчину. Рано или поздно он мог бы. Если бы не ноги. Если бы не то, что не сможет встать.       Разбирая и аккуратно прочёсывая тёмные пряди гребнем, я почему-то продолжал думать о нём — о лице и теле, о непредсказуемом, но постепенно меняющемся характере. Думал об улыбке, думал о том, что пацан наконец научился смеяться по-человечески. Думал. И снова тепло разливалось в сущности. Он не был красив, не был примечателен. Он был исключительно отвратительным, был исключительно мерзким — этот дрянной волшебник.       Я для чего-то коснулся его лица. Тёмные глаза.       — Всё хорошо? — Он смотрел изумлённо. — Ты просто… М…       Странное тепло. Жгучий комок внутри. Снова желание — будто голод. Голод. Возможно? — нет.       — Да. Я закончил. С волосами.       Пальцы на скуле, на щеке и шее. Неужели я действительно хотел бы его сожрать? Или, если нет, чего же тогда мне надо?       Он судорожно вздохнул. Губы приоткрылись, веки сомкнулись.       — М…       Я наклонялся. Я наклонялся медленно.       А потом вскочил, практически оттолкнув от себя мальчишку. Он вскрикнул — может в изумлении, а может в испуге. Стоя над ним и сжимая зубы, я пытался совладать с необъяснимым голодом.       — Нужно улететь.       Нат приподнялся на локте с трудом.       — Ты… что? Поздно. Куда?       — Яйца. — Я стоял у окна. Меня почему-то вело. Слишком хотелось наброситься, слишком хотелось коснуться снова. Слишком хотелось…       — Боже, какие яйца?       — Яйца. — Какие, я и сам до конца не знал. — Там… кажется закончились. Надо купить. Если захочешь. На завтрак. А яиц и нет.       Нат от изумления даже на второй локоть сумел подняться.       — Поздно, — повторил. — Бартимеус, какие яйца?       Я чувствовал себя по-дурацки. Чувствовал просто чертовски плохо.       — Яйца. На омлет. Ты засыпай. Без меня.       И, больше не оглянувшись, я улетел в окно. Мне требовалось срочно отвлечься. Хотя бы на что-то. Даже если этим «чем-то» окажутся вправду яйца.       Несколько часов я бестолково кружил над городом. Я не хотел понимать. И думать не хотел. Даже несмотря на то, что подумать следовало. Я больше не мог доверять себе. Только не после того, как едва не сожрал мальчишку. Или не сделал что-то совсем другое. Что-то, из-за чего меня неотвратимо к нему тянуло.       Что-то неправильное, что-то болезненно горячее всё ещё жестоко терзало сущность. Распахивая клюв в беззвучном крике, я подставлялся горлом навстречу ветру, я позволял подхватывать и швырять.       Почему мне хотелось касаться Ната? Почему нравилось расчёсывать его волосы? Почему я хотел?..       Мысли по кругу без перерыва.       Я не вернусь, пока не успокоюсь. Я не вернусь, пока не найду ответ. Я не вернусь.       Но вернуться придётся. Скоро. И объясниться. Как?       Снизившись, я медленно поплыл над крышами и фонарями. Кончики крыльев слегка дрожали. В остальном же птица, которой я сейчас был, оставалась полностью неподвижной. Только глаза безучастно смотрели вниз. Может, я просто голоден? Может потихоньку схожу с ума вдали от Иного места?       Редкие машины и фонари. Тёмная фигурка — какой-то человек, крохотный, ничтожный, такой до смешного маленький с высоты.       Может быть мне стоит его сожрать? Я никогда не любил людей, но ведь зачем-то же это нужно. Если для безопасности Ната придётся…       Тень за спиной человека — лохмотья, даже отсюда — вонь. Надо же, ирония. Кажется, и без меня кого-то сейчас сожрут.       И почему я приземлился? Зачем я рванул на помощь? Дурацкий какой, однако же, альтруизм.

***

      Гуль обернулся. Резко. Тяжесть сместилась, и это позволило Бакулину сделать короткий вздох. Кожу саднило, но кажется рана была не глубокой. Кажется, не до крови. Царапина — всего-то. Слишком знакомый голос: «давай, приятель. Хочешь поразвлечься — начни с меня. Ой! извини… у тебя же кишка тонка». — Мстислав наверняка его слышал. Слышал недавно. Только когда? И где?       Яростный рёв. Рывок. Гуль, позабыв о предыдущей жертве, бросился к новой. Кто бы не отвлёк внимание от Мстислава, стоит доброхота вне всяких сомнений теперь спасать.       На несколько мгновений Бакулин всмотрелся в небо. Звёзды — далёкие, колкие, ледяные. Звёзды, которые настолько Мстиславу нравились. Всё-таки жив. Всё-таки может смотреть на звёзды. А, если пошевелится, если заставит себя подняться — даже увидит Милку. Если в мире и было что-то прекраснее этих далёких звёзд — только она. И только мыслями о ней Бакулин заставил себя подняться.       Шею саднило. От выброса адреналина дрожали руки. Он тем не менее вскинул пистолет. Вскинул, направил вперёд…       И только тогда наконец-то вспомнил, почему голос неведомого спасителя показался настолько ему знакомым.       Гуль испарился бесследно.       Жуткая тварь стояла и ухмылялась. Жуткая тварь — та самая, что нагло заявилась к Бакулину в кабинет.       — Не подходи. Убью. Пули — серебро.       — Эй, ты мне это брось. Брось, говорю.       Пальцы дрожали на спусковом крючке. Вот она — тварь, непонятное существо. Он наконец вернулся. Снова пришёл. Чтобы… зачем? Если убить, почему же спас.       Просто нажать курок. Просто ведь. Как учили.       — Слушай, опусти. Это тебе не игрушка. Давай же. Брось. Я помог тебе, а ты дай мне уйти. Разойдёмся, как в море корабли. Опусти же. Ну?!       Сощурившись, Мстислав мог видеть, кем притворялась тварь — привлекательный мужчина — смуглая кожа, пухлые губы, лыжная куртка, ботинки, глубокий взгляд. Слишком темно. Но Мстиславу хватало света. Слишком темно для простых людей.       Его продолжало колотить. Гораздо яснее он видел хвосты и зубы, щупальца, лапы, шипы, отростки — всё извивалось, клубилось, перетекало.       Пальцы вспотели. Милка была права. Нужно нажать курок. Нужно, отбросив колебания, сделать это.       — Почему ты помог мне? — Оружие выплясывало в ладони, но Бакулин не сомневался: выстрелы будут точны. В нужный момент рука не подведёт и рука не дрогнет. Если момент настанет.       Медленно, осторожно, будто сквозь сопротивление водной толщи Мстислав опустил пистолет — дуло смотрело в землю. Это тем не менее было не больше, чем просто жестом. Оба — Мстислав и демон — прекрасно знали: выстрелить Бакулин успеет. Вскинет — и не промажет. Это ведь дело навыка. Почему тварь не пыталась применить никаких уловок? Почему не пыталась умчаться на птичьих крыльях? Боялась ли, что в спину нагонит пуля?       Демон собирался ответить. Точно собирался. Но тень некого неясного осознания вдруг промелькнула в нём.       — Лицо у тебя знакомое. И эти глаза… Бакулин… Мстислав. Доктор Бакулин. — Демон расхохотался. — Не важно уже, почему. Я пожалел, что помог тебе. — И он принялся отступать. Сделав два шага спиной вперёд, медленно развернулся на пятках. Бросил угрюмо: — стрелять не вздумай.       Бакулин знал, что должен поднять пистолет и выстрелить. Николай бы сказал: стреляй, Милка бы сказала: стреляй. Но Мстислав не мог. Как это было глупо, как глупо, как опрометчиво. Вопросы оказались сильнее страха.       — Эй! , — окликнул Мстислав даже для себя самого внезапно. — Этот твой… брат… — он выделил слово саркастической усмешкой, — действительно существует?       Демон остановился, резко обернулся, будто Мстислав его за верёвку дёрнул. Тёмные глаза. Может быть надежда, а может — гнев.       — Да. Существует, — выплюнул враждебно. — Тебе-то что?       Мстислав поднял руку с пистолетом. Через мгновение тяжесть оттянула его карман. Протягивая вперёд раскрытые ладони, он чувствовал себя последним идиотом, но в тоже время знал, что именно так поступить и должен. Пусть даже никто из родных сейчас бы его не понял.       — Завтра в двенадцать у выхода метро к площади Независимости. Если это в моих силах, я попытаюсь помочь вам, Борис… Могутен.       Демон недоверчиво хмыкнул.       — Я должен тебе поверить?       — Это справедливо. Ты спас меня, а я — помогу тебе. — Мстислав не стал говорить, что справился бы и сам. Мстислав ведь и сам до конца был не уверен в этом.       Бакулин, отвернувшись, быстро зашагал по заснеженной, щербатой дорожке к дому. Руки всё ещё подрагивали, в голове шумело, адреналин в крови продолжал бурлить.       — Завтра в двенадцать у выхода метро к площади Независимости, — донеслось через несколько мгновений Мстиславу в спину. — Я буду ждать… доктор Бакулин. Там.