Лекарство от печали

Богемской печалью взмокшие локоны, некогда пшеничным блеском озарявшие поутру, ниспадают на мальчишеское заплаканное лицо, перекрывая мазню пунцовой краски, давая надежду еще не вконец завершенной сказке о доброй колдунье, однажды полюбившей и породившей двух столь желанных детей. Флер изгари окутывает силуэт, расторопно пересекающий тонущие в огне стены, по которым медленным адским маршем плетутся рогатые черти. Смеются. Решетчатая гладь скрывает от материнского взора спасенного, оставляя тому не имя, а порушенное в мгновенье счастье и одиночество, имеющую вкус жгучего пепла, встрявшего у основания языка. Под тонкой тканью запятнанной рубашки дрожит хрупкая грудь, хранящая чистое, невинное. Он еще долго станет очухиваться от забвения, опрокидывая в себя чего покрепче и ютясь в конуре пустующей. Бархат голоса матери еще гладит по влажным щекам, призывая не скупиться на слезы. Ева зовет старшего сына, минуя узоры кошмарного пламени, терпя вгрызающихся в уже босые ноги, скидывая с плеч палантин с распустившимися бутонами, совпавшими с окраской ткани; охрипшее горло степенно глушит гнусавость, пока массивная конечность зловещей твари размашистым ударом не роняет жертву, которую настигают и другие существа, принявшиеся раздирать перламутровую от легших намешанностей кожу. Разнузданная дама, где-то и когда-то повстречавшая Спарду, поддалась искушению заиметь могущество, позволяющее той творить волшебство — так молвили некоторые, цедившие оное явно не с благими намерениями. Твердили как миниатюрные жемчужины сыпятся по телу окаянной, яростно зажимающей губы, как ею овладевает сам Дьявол, извлекая целомудрие и куски верности Богу, воспетому в религиях, что заключены в мире людском. Габитус величавого белокурого никак не сходился с истинным обликом монстра. Он и не был таким. Сокрушавший полчища равных себе по природе и оберегавший человечество — славный муж и отец. И всему тому есть причина. Любовь — квинтэссенция, чуждая мрачным душам. Источник громадной силы и такой же слабости. Вторенные не раз имена близнецов теснились теперь в пустоте звука из-за разорванных связок, пучками волокон торчащих; гнилые зубы рвут фарфоровую плоть, вынимая внутренности со звериной дикостью и разбрасывая сегментные слизистые ленты, ошметки невзрачных фигур, доселе связанных одним конгломератом. Засеянное волдырями и анафемскими ожогами полотно режут впопыхах штабели клыков, окропляя авторскими кляксами, распарывают, наружу дергают ребра в попытках едва бьющееся достать. В малахитах потухших маревом отражаются трое, пока чудовища наяву продолжают в пляске ликующе терзать остатки бренного. Лишь пряди все так же украшали бездыханное. С розовой атласной полоской так трогательно вплетенной. Спутанные беснующимся круглые сутки торчащие вихрами теперь все чаще мастерски уложены в хвост или косу, несмотря на ранние протесты патлатого, мол, имидж портит. Даже будучи смазливым, Неро не смахивал на девчонку, однако копна серебристых, что волочилась сзади, дубася по лопаткам, изрядно заебывала, а желание отсечь ношу мечом лишь крепчало. «Ты такой красивый». Этими гребанными фразами он ширяется ночами, заглатывая самоличное ликование от адресованного исключительно ему, а наутро ловит насмешливое: «Эй, парниша, ты под чем?» Лучше бы он и впрямь пускал в бой ноздри, чем проводил реванши с тем, кто его, черт возьми, породил. Грубым мазком по рдеющему ведет пясть, следуя точно к затылку белобрысому, чтобы резво высвободить шевелюру из-под хлипкой ткани, а затем оную швырнуть мимо взора неразборчиво качающегося. Совсем щенячьего. Он барахтается в тягучей пучине, пачкаясь непотребствами. Стоит лишь прильнуть к роже, по которой не так давно намеревался проехаться костяшками, до кучи втащив парой армейских ботинок. Финиш один — разодранные колени.