покинутый

Прошла неделя, как он, его отец и чужой маленький мальчик пытались жить в этом странном доме, который так сильно отличался от прежнего поместья, где всегда было тепло и пахло выпечкой и акварелью. Мать умела создавать уют. В их крошечном укрытие, вдали от Аликанте, вдали от матери, все было иначе. Пахло сыростью, в стенах были слышны шорохи и писки крыс, с потолка и стен сыпалась штукатурка, а в углах образовались черные дыры плесени, и было холодно, несмотря на огонь в камине. Ни то чтобы это сильно волновало Джонатана. Он жаждал получить ответы на все свои вопросы. Что случилось в ту ночь? Что такое могло произойти, чтобы заставить Валентина жить в этом заброшенном доме, отгородив себя блуждающим магическим барьером, чтоб ни одна душа не смогла шагнуть на эту землю? Утром, когда он пошел с отцом на речку за водой, то решился задать вопрос. Валентин сказал, что это дом его родителей и он не может себе позволить, чтобы он разрушился. Похоже на правду, но Джонатан понимал, это ложь, или малая частица правды. В их семье что-то произошло, это он точно знал. Перед глазами все еще мелькали те сцены, наполненные криками, жуткими ругательствами, насилия и огня. Он помнил как отец с горящими глазами и белым словно мел лицом, весь перепачканный в чужой крови, появился в его комнате и приказал собрать все самые необходимые вещи. Валентин метался по дому, чертя грубые кровавые узоры в углах комнат, и Джонатан слышал как он что-то тихо говорил на грубом языке. А потом дорогу Валентину перекрыли родители матери. Джонатан думал, что у них неплохие отношения, дед называл Валентина своим сыном, они часто вместе засиживались в библиотеке, разговаривая на такие темы, что Джонатана сразу же начинало клонить в сон, но взрослые похоже были всегда увлечены разговорами. Но в ту ночь Гранвиль Фэирчайлд совсем не по-отечески влепил Валентину пощечину, нацелил на него клинок серафима и гневно прокричал что-то про то, что каким же он был слепым дураком, раз впустил такую чудовищную тварь в свой дом и отдал свою дочь. У него до сих пор остался синяк от крепкой хватки Адель, когда она пыталась увести его подальше от мужчин, но Джонатану удалось укусить её за руку, и ахнув, бабушка отшатнулась и удивленно смотрела на него, когда он спрятался за отцом. Мальчик до сих не понимал, как отец проделал этот трюк. Он не дрался ни со стариками, ни с появившимся на пороге соседями. Майкл заботливо держал своего сына за руку, которого как и его, звали Джонатан, и обеспокоенно говорил о том, что похоже туннель, который объединяет их дома, горит. А потом он удивленно спросил, почему отец не на подписание Соглашения. Тогда Валентин улыбнулся, такой нечеловеческой улыбкой, которая сразу же полюбилась Джонатану. С таким выражением лица очень весело было бы убивать. Как и с родителями Джослин, он протянул руку, сжатую в кулак, разжал пальцы, дунул на ладонь в забавной пародии на воздушный поцелуй и черный сгусток с его руки сорвался в сторону Майкла и его сына. Джонатан завороженно наблюдал, как они пытаются бежать и отбиваться от странного дыма, который окружал их, и потом стремительной стрелой, вонзился им в грудь. Как и родители Джослин, они рухнули, забились судорогой и замерли. А потом все вспыхнуло невероятным жаром, и их дом, или точнее, дом матери, поглотило пламя огня, которое вздымалось чуть ли не до небес. В тот момент Джонатану стало невероятно весело как никогда, он заливался смехом и хлопал в ладоши, глядя на огонь, который жадно пожирал дом, где он родился, и вспоминал глупые лица людей, которые в нем горели. Но ему не удалось досмотреть это великолепное зрелище, отец увел его, и его лицо почему-то было мрачным. Тогда Джонатан спросил «Почему ты грустишь? Это было очень весело! Хочу ещё!». После той ночи, он частенько ловил подозрительные взгляды Валентина на себе, которых раньше не замечал. Он сделал что-то не так? Джонатан не знал и старался об этом не задумываться. Юный Моргенштерн глядел в окно, наблюдая как солнце садиться за горизонт, отбрасывая причудливые тени на пещеры, отчего они казались устрашающими сгорбленными мутантами. С самого первого дня его появления в долине, он хотел как можно скорее обследовать эти пещеры, что раскинулись вокруг их домика, но отец не отпускал его в одиночку. Джонатан вздохнул, глядя на месиво в своей тарелки. Он сидел за обеденным столом уже, наверное, целых полчаса, а еда все не кончалась. Он уныло перебирал ложкой овсяную отвратительную кашу, которая вышла совершенно безвкусной. Чужой малыш угукнул за своим детским столиком, и принялся жадно пить смесь из своей бутылочки. Наверное, даже эта молочная жижа была вкуснее чем овсянка. Джонатан решил, что лучше будет если он вывалит сомнительное содержимое в своей тарелке обратно в кастрюлю. Спрыгнув со стула, и оглянувшись, чтобы убедиться, что отца нигде нет поблизости, он поплелся к плите. На полпути он вздрогнул от неожиданности и чуть не выронил тарелку от оглушающего грохота. Даже пол затрясся. Что это могло быть? Обвалилась крыша? Другой мальчик испугался ни на шутку и заревел, отбросив свою бутылочку. Джонатан презрительно фыркнул, и пошел на шум. Он уж точно не станет успокаивать чужого ребенка. Что этот мальчик вообще здесь делает? Очередной секрет его отца? Джонатан яростно не понимал, почему Валентин не может ему все объяснить. Считает, что он слишком мал для серьезных взрослых проблем? В таком случае Валентин ошибается. Джонатан не знал, как так вышло, но он никогда не ощущал себя маленьким и глупым, как тот мальчик. Он смог бы понять всё, что угодно. И без лишних криков и слёз принять это. Он замер в проходе в гостиную, которая изначально выглядела сомнительно и было не по себе проходить через нее. Недалеко от камина образовалась груда камней и среди этих камней был его отец. — Отец? — позвал он, но Валентин даже не пошевелился. — Пап?! Джонатан пробрался через весь этот мусор к Валентину, который то ли умер, то ли просто потерял сознания. Он похлопал его по лицу, пытаясь привести в чувство. Кровавая рана на виске выделялась ярким пятном на бледном лице отца. Почему-то ему показалось это завораживающе красивым зрелищем. Джонатан знал, что раны можно излечить руной иратце, но пока он даже стило в руки не брал, и не знал, что делать. Он вспомнил, что когда ушиб ногу, мать приложила холодный лед на его синяк и боль прошла. Джонатан ринулся к старому морозильнику и схватил первое, что попалось ему под руку. Чужой мальчик ревел все громче — его лицо покраснело и сморщилось, он истерично дергался в своем детском кресле. «Ох, мама, неужели ты мечтала об этом?» — Замолчи, уродец. Я пытаюсь спасти отца, но если он умрет в той груде камней, никто не будет больше о нас заботиться и когда закончится еда, я запеку тебя в духовке с яблоками и с радостью съем. — Зловеще произнес Джонатан, схватив мальца за крошечное личико, которое было все измалевано соплями и слюнями, и поспешил к Валентину. Он присел рядом и приложил ледяной пакет ему на лоб. В комнату залетели две птицы. Бабушка читала ему легенды о воронах, что они могут ощущать смерть и кружиться над мертвым. Но Хугин и Мунин чувствовали лишь запах замороженной рыбы, они летали над их головами, оглушающе каркали, пытаясь схватить рыбину. — Нет, Хугин, Мунин. Это не для вас! — Закричал Джонатан, гоняя птиц по кругу. Валентин очнулся от ора воронов, истеричного задыхающегося плача ребенка, криков Джонатана и ужасной вони, от которой начинали слезиться глаза. Комната плясала перед ним в разноцветных точках, и все двоилось — две ужасные дыры в стене, четыре ворона, два сына. Все громкие звуки оглушали. Что-то холодное и тяжелое давило на его голову. Он попытался сесть и что-то упало с него. Вонючая до жути рыбина. Вокруг все было засыпано камнями. — Я в аду, — пробормотал он, откидывая рыбу в сторону, которую тут же утащили вороны. Сын присел рядом, внимательно глядя на него, с жутким выражением лица, растягивая губы в тонкую линию. Валентин воспринял это за улыбку. — Ты живой! Я уже начал думать, что ты умер. Что произошло? — выдохнул мальчик, дотронувшись до его окровавленной головы, и Валентин неосознанно отшатнулся от резкой неприятной боли. Похоже ему неплохо прилетело. Моргенштерн поднялся, потирая ладонью лоб, и кивнул в сторону потрескивающей стены, где теперь образовалась дыра. — Хотел залатать щели, и оно все рухнуло. Так что, не ходи здесь, пока не сделаю ремонт. Джонатан не смог сдержать смешка, почувствовал как напрягаются мышцы на лице, и изо всех сил старался скрыть улыбку, крепко сжав зубы. Но Валентин всё увидел, неодобрительно сощурив глаза, и пристально на него посмотрел. — Тебе смешно?! Знаешь ли насколько это неприятное ощущение, когда здоровенный камень падает прямо на голову, — возмущенно произнес отец. — Я… не смеюсь. Просто подумал, какая бы это была ирония — сильнейшего сумеречного охотника сразил град булыжников… Вот и всё. — Очень смешно, — нерадостно пробурчал мужчина. Плач ребенка Стивена и Селин набирал обороты, казалось еще немного и стекла полопаются от таких криков. Голова гудела так, будто в нее вбили горячие иглы. — Чего он так плачет? Джонатан лишь пожал плечами. Он в самом деле не понимал, зачем так громко и долго рыдать. Никто в этом доме не станет его жалеть. Но когда Валентин берет плачущего ребенка на руки, что-то в груди Джонатана неприятно сжимается. Он наблюдает за этой неправильной картиной и недоумевает. Маленький мальчик плакал, ревел пуще примитивной девочки, испачкал своими слюнями отцовскую рубашку, а Валентин обнимает его, слегка покачивая, целует в горячий лоб — за такое-то проявление слабости! — и малыш начинает смеяться. Джонатан подумал, что будет, если он тоже начнет лить слезы, поцелует ли его за это отец? Но даже если бы захотел, он не понимал как это делать. Валентин взглянул на него и он уверенно встретил отцовский взгляд таких же как у него черных глаз. — Принеси мое стило, пожалуйста. Джонатан кивает и взбегает по лестнице в спальню Валентина, берет стило, крутит его в руках, рассматривая узоры на нем, и спускается вниз. — Можно я начерчу на тебе иратце? — спрашивает Джонатан. Валентин озадаченно хмыкнул, усадил теперь уже спокойного мальчика в детское креслице и дал ему его недопитое молоко. После он присел на стул, и вытянул руку. — Давай попробуем. Я тебе покажу, как это делать. Джонатан подошел ближе, коснувшись острым наконечником стила руки Валентина, и мог поклясться, что видел как на кончике появился красноватый огонек. Валентин накрывает его руку своей, и они вместе чертят иратце. Он не любил рисовать, но процесс нанесения рун на коже было чем-то особенным. Джонатан замечает, что руки у Валентина прохладные, шершавые, жесткие, они очень сильно отличались от нежных рук матери. Мальчик часто думал о ней, не понимая, что чувствует, он не мог сказать, что скучает по ней. Он никогда не ощущал родства с матерью. Это было так странно. Все это время, когда Джослин была рядом с ним, и усердно пыталась делать вид, что любит его, она брала его на руки и целовала, как Валентин чужого младенца, но в отличие от отца, он видел ненависть в её зеленых глазах, иногда она сжимала его в своих объятиях слишком сильно, отчего он начинал задыхаться. «А ты любишь чужого мальчика? А меня, или тоже хотел бы задушить?» хочет спросить Джонатан, переведя взгляд с законченной руны на Валентина, но молчит. В конце концов, если бы отец хотел его смерти, то оставил бы в горящем доме Фрэйчелдов. — Вот и все. Это просто, не так ли? — говорит Валентин, взъерошив белоснежные волосы сына. Джонатан замотал головой, сморщив нос. Он не мог не заметить, как все это время другой мальчик наблюдал за ними, и сердито сопел. «Не думай, что я отдам тебе своего отца, маленький чужой мальчик». Он не говорит этого вслух, но думает как бы это было весело потренироваться рисовать руны на этом слабом ребенке, поцелованным его отцом.