Помни меня

      Брок говорил про «Озарение» лишь однажды, больше они эту тему не поднимали. Баки тогда не слишком внял его словам, многого не понял, многого не знал. Но чем больше он привязывается к Броку, тем больше «Озарение» занимает его мысли. Теперь Баки невольно прислушивается сам. К тому, что происходит вокруг. К тому, что говорит Стив. Ведь Стив занят «Озарением» постоянно. И раньше был занят, но Баки не интересовался, не вникал особо и потому не лез. А теперь он начинает слушать, замечать, анализировать. Стив говорит с кем-то, Стив говорит с ним, Стив пишет, Стив читает, а Баки неизменно рядом, сначала случайно, а потом уже целенаправленно собирает «Озарение» по крупицам.       И он начинает понимать, чем обусловлены опасения Брока. Дело не в самой идее мира без войн и конфликтов – это действительно кажется вполне благородным и вполне в духе Стива, каким Баки его знает. Но Брок как человек циничный и приземленный задает логичный вопрос о способах построения такого мира. Он сосредоточен не на цели, а на средствах – геликерриерах, которые после запуска «Озарения» должны будут уничтожить двадцать миллионов одномоментно.       Стив этот факт не то что бы умалчивает, но и внимание не акцентирует, а Баки и не задумывался никогда, как тот планирует создавать свой идеальный мир. Как планирует избавляться от тех, кто не соответствует представлениям об идеале. Теперь Баки начинает понимать. Неясно лишь, как Стив, всегда сражавшийся щитом, а не мечом, дошел до идеи геноцида и дискриминации неугодных. Впрочем, Брок прав: это очень в духе человека, опустившегося до обнулений.       И все-таки Баки не может этого принять. Он знает Стива с детства, они всю жизнь вместе и не оставляет ощущение какой-то чудовищной ошибки, ведь Стив, его Стив, не может быть таким, пусть все факты и свидетельствуют против него. И Баки необходимо с ним поговорить. Узнать его версию «Озарения».       И он ищет удобный момент. Аккуратно начинает высказывать интерес к текущим миссиям, к самому проекту «Озарение», – Стив не против. Наоборот, кажется, только рад. И наконец в один из более-менее спокойных вечеров Баки решается. Подходит к нему в гостиную. Стив что-то читает, вокруг раскиданы стопки документов. Баки коротко обнимает его со спины и устраивается рядом на диване. Закидывает ноги ему на колени, несколько пересиливая себя, – чтобы все казалось между ними как прежде. И это работает. Стив улыбается и растирает пальцами его голени. А Баки разглядывает раскиданные по полу документы. Подгребает бумаги к себе, ожидая реакции, но Стив не обращает внимания, – якобы у него секретов нет. И Баки наконец задает вопрос, который никак не дает ему покоя:       – Стив, а вот про «Озарение»… В этом идеальном мире смогут жить не все желающие?       – Почему же? Все желающие. Никакой дискриминации, – рассеянно отвечает тот, не отрывая взгляд от документа, который читает.       – Зачем тогда геликерриеры с пушками? Ведь все же захотят жить. Разве нет?       Понимая, что разговор предстоит долгий, Стив откладывает листы рапортов на журнальный столик и делает знак подвинуться ближе. Баки подчиняется, и чувства смешанные. Его нежит в объятиях потенциальный мировой диктатор, а Баки все равно чувствует какие-то фантомные отголоски абсолютной любви к этому человеку. Любви, которая способна простить все.       – Родной мой, не все хотят жить в мире без войн и конфликтов. Звучит странно, но если ты задумаешься, то поймешь, что это действительно так. Политики говорят о свободе и справедливости, а потом начинают бомбить сопредельные страны. Кому-то драться, убивать и дестабилизировать обстановку необходимо как воздух. На свете полно маньяков, жаждущих причинять боль, жаждущих власти, жаждущих уничтожения целых народов или групп населения. Полно людей, переполненных ненавистью. Провокаторов и зачинщиков конфликтов. Они не желают жить в мире.       – Значит, не будут жить в принципе? – уточняет Баки.       – Считаешь это несправедливым?       Да нет, пока все звучит достаточно складно. Но это обертка. До сути они еще не добрались.       – Вот представь, если бы мы имели возможность превентивно избавиться от Гитлера… – говорит Стив, и вот она суть – в превентивности.       – Задушить пуповиной, да? – скептически интересуется Баки.       Стив смеется и взъерошивает ему волосы.       – Бак, мне надо было перед всеми конференциями репетировать выступления перед тобой. Ты всегда любил пообломать мне крылья и указать на просчеты в планах. Но в этот раз все продумано идеально.       – Ну, посмотрим, – Баки невольно смеется. Он действительно вечно влезал в Стивовы стратегии с критическими замечаниями – весьма по делу. И есть в этом что-то такое неуловимо ностальгическое, что Баки, забываясь на мгновение, прижимается к нему ближе.       – Так что насчет убийства всех младенцев мужского пола в поисках потенциального Гитлера?       Стив, как в детстве, дергает его за нос, чтобы не задавался.       – Никто не собирается убивать младенцев, Бак. Ты же сам понимаешь, что это бред. Ребенок – это tabula rasa, чистый лист, перед ним весь мир и миллионы выборов. Но к определенному моменту выбор уже сделан. В тридцатые в Гитлера спокойно можно было стрелять, не промахнулись бы. Представь, сколько жизней можно было бы спасти, сколько судеб… Ты только представь. И мы бы с тобой счастливо жили в Бруклине, не было бы этих семидесяти лет ужаса в советских застенках для тебя, Баки. Подумай только, весь мир погрузился в кошмар из-за одного человека. Считаешь милосердие в его отношении уместным?       Нет. От милосердия Баки избавился давно, еще в сороковых. Стив всегда был более жалостливым, чем он. Гитлера Баки и сам четвертовал бы собственноручно. Как и своих хендлеров. Их он бы еще и пытал. Долго пытал и с удовольствием – они же его и научили наиболее эффективным пыткам и издевательствам над человеческим телом и психикой. Баки уже давно не моралист и всегда хотел, чтобы и Стив жестче смотрел на реальность. Но тот в своем стремлении к миру без насилия дошел до какой-то монструозной идеи наказания до преступления.       – Стив, родной, послушай. Судить Гитлера постфактум – легко. Но ты ведь говоришь о превентивном убийстве. Стреляя по нему в начале тридцатых, вы не могли предвидеть будущее. Гипотетически Гитлер мог в любой момент переосмыслить свою жизнь, стать художником, влюбиться до безумия и уехать в отдаленную деревушку в Альпах, где прожил бы до конца своих дней, так и не развязав Вторую мировую. Убивая его превентивно, вы лишаете его выбора, клеймите преступником, которым он не факт, что станет.       – Баки, любой выбор обусловлен множеством объективных факторов. Он не бывает случаен. А если кажется, что случаен – то лишь от недостатка информации. Не было у Гитлера другого пути, другого выбора. Из-за особенностей его биографии, воспоминаний детства, отношений со сверстниками, собственных убеждений, круга общения, черт характера, психологического портрета… Он шел к тому, к чему должен был идти. Ни единого аргумента в пользу мирной жизни в Альпах. Зато миллион в пользу страшной мании больного превосходства одной нации над другими.       Баки упрямо качает головой:       – Откуда ты можешь знать? Невозможно знать наперед. Невозможно прочитать человека наперед.       – В начале двадцатого века действительно. Было невозможно. Сейчас ситуация изменилась кардинальным образом. Компьютерные технологии и их потенциал буквально поражают воображение. Мы научились вычленять и использовать каждую переменную жизни человека: биографические данные, запросы в поисковиках, личную переписку, банковские истории, психологические тесты, пройденные в интернете от скуки, прочитанные статьи и книги, оставленные комментарии – все имеет значение. На основании огромного комплекса данных нашими учеными разработан алгоритм, нацеленный на выявление элементов, которые представляют угрозу мирному сосуществованию либо могут потенциально представлять такую угрозу в будущем.       – Хорошо, Стив, – Баки высвобождается из его объятий и садится так, чтобы смотреть ему в лицо. – Вот на моем счету тысячи жизней. Я представляю очевиднейшую угрозу мирному сосуществованию. Ты, получается, просто произвольно исключишь меня из расстрельного списка своим решением? А почему я должен быть равнее остальных? Тогда расстреляй и меня, раз ты в это веришь.       Кажется, голос у него все-таки дрожит, потому что недовольная морщинка у Стива на лбу разглаживается, и он ласково притягивает Баки к себе.       – Ну что ты надумал себе, родной? Конечно, ты не в списке, Бак. Что за глупости? И это не мое произвольное решение, как ты выразился. Все честно. Я же сказал тебе, там сложный алгоритм, который исследует не только арифметическое количество жертв, но и мотивы, вероятность совершения преступления в перспективе, вероятность раскаяния за совершенное по страшному стечению обстоятельств и так далее. Иначе бы мы по умолчанию перестреляли всех ветеранов и военнослужащих, а это же абсурд. Какая в тебе угроза, родной? Ты лучший человек на земле, – улыбается ему Стив и осторожно целует в губы. Баки отвечает. Не может не ответить. Но не углубляет поцелуй, не дает ему продолжаться и шепчет:       – Это просто твое субъективное мнение.       Стив отстраняется, ласково поглаживая его по щеке, и говорит:       – Не только. Посуди сам. Объективно. Ты вырос в любящей семье, неплохо учился, да хулиганил – но какой мальчишка этого не делал, у тебя было много друзей, ты к людям всегда относился максимально доброжелательно и они к тебя тянулись, ты защищал слабых, до одури любил своего хилого бруклинского приятеля Стивена Роджерса, всегда был рядом, в любых обстоятельствах, ушел на фронт, чтобы защищать родину, убийства на войне – это убийства на войне, да, это ломает, но с тобой этого не произошло, убийства Зимнего Солдата – не твои, после освобождения никаких вспышек агрессии ты не демонстрировал, ненависти ни к кому не испытываешь, даже мысль о мести своим мучителям ты не высказываешь, хотя и та не пошла бы тебе в счет, да и мертвы они все, а их семьям ты мстить не станешь. Программе не за что зацепиться, Бак. Ты чист. В тебе нет угрозы.       – А если кто-то использует код?       – А кто использует код после «Озарения»? Уже никто, – довольно улыбается Стив, поймавший его в логическую ловушку. – В том-то и смысл, Бак. Не ты виноват, а хендлеры. «Озарение» уничтожит всех, кто мог бы допустить саму мысль о том, чтобы использовать код. Ты чист и без моей протекции. Тебя это беспокоило все это время? Почему ты раньше со мной не поговорил, родной?       Баки неопределенно пожимает плечами. Ладно. Про себя он понял. И заодно понял, как Стив вычленяет «благонадежных». Звучит вполне логично. Человека определяют условия, в которых он вырос, отношение к другим людям, мечты и устремления. Баки и на войну-то в отличие от Стива рвался, скорее, для того, чтобы потом щеголять на танцах красивым военным костюмом и медалями. Его всегда больше прельщала мирная сторона жизни. Он действительно не склонен к насилию. В этом Стив прав.       Но вот что тогда с Броком. Если построить такую же логическую цепочку по нему, то получится, что это человек, выросший по сути без семьи, с самого детства вовлеченный в криминальную деятельность, жестокий, агрессивный, предавший своих же. С точки зрения алгоритма в нем есть потенциальная угроза. Да есть она действительно и отрицать это глупо. Какие бы теплые чувства Баки к нему ни испытывал, Брок остается главой СТРАЙКА. А что творит СТРАЙК – Брок сам ему объяснял. Самое мерзкое и страшное – это всегда мы. Баки видел его возвращавшимся с миссий буквально залитым кровью, причем не своей. СТРАЙК – это отряд элитных убийц и Брок стоит на вершине этой иерархии, добровольно служит ГИДРЕ и не высказывает каких-то угрызений совести по этому поводу. И лица убитых по ночам не снятся, горло человеку перерезать – дело обыденное. Баки сам не святой, он прошел войну, но зверства Зимнего Солдата мучают его кошмарами по ночам, добровольно он бы на это не согласился, не выдержал бы. А СТРАЙК – наемники, убивающие, чтобы убивать. Профессиональные киллеры. Есть ли им место в идеальном мире Стива? Баки бы и сам ответил однозначное – нет. Конечно, нет. Но Брок. Ребята из «альфы». Когда упираешься в конкретных людей, а не в абстрактное понятие, все переворачивается с ног на голову. А если Стив намерен честно решать их судьбу на основании алгоритма, то «Озарение» уничтожит весь СТРАЙК.       И Баки решается спросить:       – А СТРАЙК, Стив? Им есть место в мире после «Озарения»?       – Необходимость в военных формированиях отпадет.       – А люди? Сами люди. Ведь алгоритм посчитает их неспособными к мирному сосуществованию.       – А ты считаешь они способны? К мирному сосуществованию? – смеется Стив и звучит это жутко. Потому что возразить ему Баки не может, но точно знает, что смерти он никому из СТРАЙКА не желает. А мысль о том, что Брока могут уничтожить, буквально разрывает изнутри. Брок не заслуживает смерти. Вопреки всем алгоритмам и формуле справедливости. Не заслуживает. Потому что наряду со страшной личиной гидровского наемника в нем есть и светлая уязвимая сторона, которую видит Баки. Возможно, только он один и видит. Но она есть.       И Баки буквально задыхается от ужаса, осознавая собственное бессилие. Он готов валяться у Стива в ногах, умоляя пощадить Брока, но беда в том, что его просьба может, наоборот, стать для того смертным приговором.       И он лишь жалко лепечет:       – Но я же общаюсь со СТРАЙКОМ, Стив. Я с ними подружился. Так нельзя, Стив. Так нельзя! Они же действуют по приказу!       И хочется добавить – «по твоему приказу», – но Баки не в том положении, чтобы обвинять. Ему нужно убедить Стива пощадить СТРАЙК.       – Ведь это твои люди, так нельзя… Нельзя…       Стив смотрит на него пораженно. Такой реакции он явно не ожидал.       – Родной, успокойся. Никто их не ликвидирует вот так просто, одномоментно. Уничтожить СТРАЙК, вынесший на своих плечах «Озарение», было бы в высшей степени аморально, никто из руководства на это не пойдет, спасая собственную совесть. Со СТРАЙКОМ поступим как со всеми военнослужащими – проверим на возможность жить в мире без войны. Но речь не об этом. Меня больше интересует ваша… дружба? Ты пытаешься с ними дружить?       Стив смотрит так, будто Баки сказал нечто совершенно невероятное. А Баки не может понять, что такого удивительного в его дружбе с ребятами из СТРАЙКА.       – Я с ними общаюсь ежедневно, особенно с «альфой». Естественно я к ним привязан, – оправдывается Баки, хотя почему он должен оправдываться, совершенно неясно. Стив по-прежнему смотрит на него странно.       – Баки, я рад, что ты становишься прежним и к тебе возвращается твоя суперспособность заводить дружбу с самыми неподходящими для этого людьми. Но СТРАЙК – это особая статья. Я понимаю, что круг общения у тебя ограничен, выбирать не приходиться. Но будь аккуратнее, они тебе не друзья. Имей это в виду. Чтобы не было разочарований. Они – мои подчиненные, не более того. Не привязывайся.       – Я не понимаю…       Стив поджимает губы и закидывает голову наверх. Ищет подходящие слова.       – Понимаешь, Баки… Я не хотел тебя в это особо посвящать, но, наверное, лучше тогда тебе знать. Что такое СТРАЙК и как он формируется. Сразу скажу – это не моя идея, я работаю с тем, что мне дали. А реформировать систему смысла нет. После «Озарения» в ней просто отпадет необходимость. Так вот, СТРАЙК – это не просто профессиональные бойцы, это люди с определенным складом характера и с определенными психологическими характеристиками. Их отбирали и продолжают отбирать специально, именно вот таких. Проблемных. Наиболее агрессивных. С примитивными жизненными установками и без особых идеалов. С пониженным уровнем эмпатии, неспособностью к развитию долгосрочной привязанности и выстраивания адекватных межличностных отношений. Это помогает ими управлять. Как сворой бойцовых собак, нападающих по команде «фас». Они не задумываются перед прыжком. Действуют исключительно в своих интересах. Моральными дилеммами не отягощены. Подчиняются тому, кто сильнее. И это делает их идеальными убийцами, профессионалами в своем деле. В ЩИТЕ тоже есть свои группы поддержки, я успел с ними поработать, это как правило бывшие силовики и военные. Мне с ними было проще, понятнее, да я сам военный, это были мои люди и мы действовали как команда. Здесь я все равно что хозяин псарни – они грызутся между собой, могут позволить себе оскалиться в мою сторону – и пресекать это приходится жестко, тут не прощают ни малейшего признака слабости. Дашь слабину и не сможешь ими управлять. Это тяжело. Вначале было очень тяжело. С моральной точки зрения. Потом я как-то привык, втянулся, – отрешенно улыбается Стив и продолжает:       – Именно за счет своей жестокости и беспринципности гидровские головорезы в разы превосходят боевые группы ЩИТА. Это страшная армия, невероятная и ужасающая в своей эффективности. Такой эскадрон смерти, созданный не пытками и обнулениями, а отобранный из маргиналов, которые иначе стали бы боевиками и террористами. Не скрою, мне несколько претит эта идея, но ведь, и правда… У них и без нас не было будущего. ГИДРА просто нашла им применение. Пустила эту жажду разрушения на благо человечества. Так что не умеют они ни дружить, ни любить, Баки. Они демонстрируют доброжелательность по отношению к тебе, подчиняясь моему приказу. А ты просто представь на секунду перспективу попасть в их компанию без моей протекции. Посмотри, как они общаются между собой. Как псины грызутся. Они вот такие, Бак. Их не изменишь. Бояться их смысла нет, но и дружить с ними глупо. Чувство искренней привязанности им незнакомо.       Баки всегда верил Стиву. Поверил бы и в этот раз. Испугался бы и поверил. Но Брок. Баки знает, что Брок его любит. И не сомневается в этом ни на секунду. Да, он вот такой. Именно такой, как Стив и описывает. Это все о нем. Кроме одного. Он способен любить. Стив в это не верит, а Баки не может ему рассказать. Но вся эта чертова схема ломается о Брока.       – Мы вернулись к тому, с чего начали, Стив. Человек может измениться в лучшую сторону, а ты лишаешь его шанса.       Но Стив качает головой. Не соглашается.       – Это абсурд. Красивая религиозная сказка, которая разбивается о действительность. Блудный сын снова уйдет. Предатель снова предаст. Дикий зверь будет смотреть в лес и рано или поздно, но укусит приласкавшую его руку. Если ты вырос с волками, то вырос волком, иначе бы тебя загрызли. А попав в общество домашних псин, приученных любить и следовать неким нормам поведения, ты будешь с ними грызться – в этом твоя порода. Ты, может, и не виноват, таковы обстоятельства, это страшно, но… Люди, рожденные в жестокости, уже не могут без жестокости. Это необходимо принять. Необходимо смириться. И вырастить поколение новых здоровых людей, которые привыкли решать все словами, а не кулаками. Всем будет дан шанс. Просто не все им воспользуются. СТРАЙК провалится в первую очередь. Разве что их сдержит страх перед пушками. Хотя я не уверен.       Сил продолжать этот разговор больше нет. Баки необходимо осмыслить услышанное, он вернется к этому позже. Не сейчас. Оглушенный и дезориентированный, он неловко поднимается с дивана. Замечая его состояние, Стив встает следом и ласково привлекает Баки к себе.       – Не вникай в это, родной. Тебе это не нужно. Я разберусь сам. Это не твоя забота.       Баки прижимается к нему и шепчет, не уверенный, что на его вопрос имеется ответ:       – Почему мы вообще в ГИДРЕ, Стив?       – Чтобы потом оказаться в Бруклине. Где нам ничего не будет угрожать, – отвечает тот спокойно и уверенно. Но буквально через мгновение сжимает его в объятиях сильно-сильно и шепчет в какой-то болезненной беспомощности:       – Ты осуждаешь меня, Бак?       И Баки не знает, что ему сказать. И выдыхает лишь одно – то, что точно останется неизменным:       – Я с тобой до конца.