*****
В 1925 году, когда Стиву было семь, он выиграл иллюстрированную книгу «Житие святых для детей» за то, что выучил больше библейских стихов, чем другие дети в их классе Воскресной школы (Баки помогал, водя пальцем по странице, пока Стив цитировал Книгу Иова). Это была самая красивая вещь, которую он только держал в руках, с настоящими полноцветными иллюстрациями и прочим. Стив не был до конца уверен насчет цветов, но Бак сказал, что они шикарные, так что все было в порядке. Они с Баки часами разглядывали ее, лежа на животах рядом с теплой плитой на полу квартиры Стива, со всей осторожностью переворачивая страницы, чтобы случайно не порвать их. Баки больше всего нравились кровавые истории. Они напоминали комиксы с ужастиками, которые ему не разрешалось читать. – Там написано, что ее колесовали. Как думаешь, это значит, что тебя привязывают к колесу, а потом просто едут куда-то? Пока все твои кости не переломаются? – Ага, может быть, – сказал Стив, и Баки улыбнулся во весь рот, показывая единственный передний зуб, который еще не выпал. Бак ничего не знал ни о Боге, ни о Библии, ни о чем другом, и Стив иногда думал, что Бак чувствовал себя немного неловко из-за этого, поэтому Баки всякий раз очень радовался, когда правильно понимал что-нибудь. Мама Баки никогда не водила его на воскресные мессы, потому что была еврейкой, а папа никогда не водил его, потому что был обыкновенным пьянчугой, как и большинство других стариков (кроме папы Стива, который был героем и умер), и не особо интересовался церковью в любом случае, так что Бак просто никогда там не был. И он никогда не делал никаких еврейских штук, чем бы они ни были, потому что его папе это не нравилось, так что у Баки вообще не было никакого Бога, даже еврейского. Стив думал, что, возможно, Бак временами немного беспокоился о перспективе гореть в аду веки вечные. Иной раз он просто казался довольным, что ему не нужно надевать пиджак и сидеть на скамье в солнечное воскресное утро. Стив волновался о том, что Баки попадет в ад все время, а не только время от времени, поэтому каждый вечер читал дополнительные розарии за Баки. – Это от Джеймса Б. Барнса, Господь, – всякий раз говорил он. – Он не знает, как сделать это правильно, так что я просто помогаю ему. Он думал, что Бог, возможно, смог бы отнестись к этому с пониманием. Возможно. Так или иначе, Баки нравились кровавые истории, а Стиву – картинки. Они потратили кучу времени, выбирая свои любимые. Это напоминало игру, и правила были такие: ты должен был очень внимательно рассмотреть все изображения, даже если ты уже знал, как они выглядят и какие тебе нравятся больше всего. Ты должен по-настоящему глубоко погрузиться в наблюдение за цветами, формами и прочим и, если придется, досконально изучить две разные картинки, сравнить их и решить, какая лучше. Затем ты выбираешь свою любимую, которая всегда оказывается одной и той же. Баки нравилась картина со Святым Франциском, потому что он казался дружелюбным, и вокруг него было много животных, в том числе хорошенькая собачка с изогнутым хвостом. Стиву нравилась картина со Святым Себастьяном. Он сам не знал почему. Просто это была именно та картина, на которую ему хотелось смотреть и смотреть. Она отличалась от других картин. На большинстве из них святые выглядели как-то дисциплинированно: стояли с посохом и нимбом, в красочных одеяниях, как будто собирались начать вести урок. Картина со Святым Себастьяном была темнее, как будто там была ночь, так что цвета не имели большого значения. Он был привязан к дереву, и на нем не было рубашки, так что можно было увидеть все его мускулы. Язычники всадили в него множество стрел. У него были темные вьющиеся волосы и светлые глаза, а его губы были того же цвета, что и капающая кровь. Стиву нравилось смотреть на картину, вот и все. Он сам не знал почему.*****
Алиша сидит за столом и не делает домашнее задание. Вместо этого она витает в облаках, смотря в окно с наушниками в ушах, думая о своем выпускном платье. Она приоткрывает окно, чтобы впустить легкий поток ветра (кондиционер снова сломался), на улице стоит тишина. Несколько знакомых парней болтаются на крыльце дома 283. Иисус, Пабло и... Льюис? Чей-то кузен. Она не помнит его имени. Он старше ее, а еще придурок, но чертовски хорош собой, поэтому она иногда улыбается ему, и ему определенно это нравится. Он очень хорошо сегодня выглядит, особенно когда свет заходящего солнца освещает его лицо. Он курит сигарету. Ей нужна целая секунда, чтобы заметить парня, идущего по улице, что странно, потому что он по-настоящему жуткий чувак. Белый парень, реально белый, как вампир или типа того, с сальными каштановыми волосами, свисающими вокруг лица. Он одет во все черное, вплоть до черных военных ботинок и черных кожаных перчаток, хотя для сентября на улице все еще довольно жарко. Он мог бы выглядеть жалко, как те дети-готы из ее школы, за которых Алише всегда было немного стыдно, но то, как этот парень идет – настоящее безумие. Как будто тот вылез прямо из канала Дискавери. Он крадется по улице, словно лев или типа того, прямо мимо парней на крыльце. Затем замирает на месте, поворачивается на каблуках и будто бы течет по ступеням к ближайшему зданию, а потом вдруг у него в каждой руке по пистолету, и он вышибает чертову дверь. Она слышит выстрелы и выбегает в коридор как раз в тот момент, когда слышит мамин крик: – Они там стреляют? Алиша, держись подальше от окон! – Ага, мам, я знаю, – огрызается она в ответ. На улице тихо с минуту, может, две. Затем она слышит голос, высокий чистый тенор, голос церковного хора. Она крадется обратно к окну и снова видит белого парня, идущего по улице тем же путем, которым он пришел, с парой полных мусорных мешков на плечах. Он поет: Так кто же это пишет? Иоанн Богослов. Кто это пишет? Иоанн Богослов. Кто это пишет? Иоанн Богослов. Книгу за семью печатями. – Какого хрена? – говорит Алиша. Затем из здания, в которое ворвался белый парень, выскакивает еще один парень с пистолетом в руках, и Алиша даже не успевает подумать, как он стреляет. Белый парень поворачивается еще до того, как другой парень появился в дверях, он поднимает руку в жесте похожем на «стоп», и раздается громкий лязг. Белый парень ухмыляется и бросает пулю на землю. – Плохая идея, милый, – говорит он, а потом раздается еще один выстрел, и другой парень кричит и падает с простреленным коленом. Белый парень снова поворачивается и продолжает идти. Скажите мне, что пишет Иоанн? Спросите у Богослова. Что пишет Иоанн? Спросите у Богослова. Что пишет Иоанн? Спросите у Богослова. Книгу за семью печатями.*****
Коулсон едва успевает провести тридцать секунд своей презентации, как Старк открывает рот. Он выглядит ужасно (похмелье, думает Стив), носит темные очки в помещении и глотает кофе так, будто это единственное, что стоит между ним и преждевременной кончиной. Даже его тупая эспаньолка кажется потрепанной. – Грабитель? Серьезно? И из-за этого ты нас вызвал? Эй, может, еще начнем раздавать парковочные талоны, почему бы и нет, дайте парням в синем отдохнуть. Кэп может работать в полиции нравов. Что скажешь, Дядя Сэм? Чулки в сеточку подойдут? – Нет, – тотчас отвечает Стив. – Если я в полиции нравов, то одеваюсь по высшему классу и позволяю конгрессменам приглашать меня на ужин. Все, кто сидит за столом переговоров, оборачиваются и смотрят на него. Старк прищуривает глаза, и Стив держит его взгляд, старясь выглядеть, как можно более любезным и искренним Капитаном Америка. – Ты уже все обдумал, Кэп? – Ну, – говорит Стив. – Мы с Баки работали на трех работах почти весь 38-й год, так что никому из нас в итоге не пришлось делать двухдолларовые минеты в доках. Наверное, у меня вошло в привычку придумывать планы на случай непредвиденных обстоятельств. – Погоди, то есть ты хочешь сказать, что твой план на случай непредвиденных обстоятельств, если вся история с Капитаном Америка пойдет ко дну, это элитная проститутка? Это было не совсем то, что он имел в виду, но он решает не говорить Старку. – Думаю, тут больше подходит термин эскорт, – говорит Стив, и Старк широко раскрывает глаза. Стиву удается держать себя в руках, пока он не слышит, как Сэм фыркает на другом конце стола, и ему приходится закрыть рот рукой, чтобы заглушить собственный смех. – Ха! – говорит Клинт. – Тебя только что наколол Кэп! Он протягивает кулак, и Стив ударяет по нему своим, все это действо имеет превосходный побочный эффект в виде бессильно лопочущего Старка. – Бартон! Ты научил Кэпа брофисту? Ты не можешь учить национальную икону брофисту! Это противоречит, я не знаю, Женевской конвенции или как-то там! – Ого, ты думаешь? – говорит Стив, широко раскрыв глаза. – Боже, я подумал, если президент Обама так делает, то и я могу. Сэм хихикает и бормочет что-то подозрительно похожее на «Капитан мудозвон». Даже Наташа выглядит удивленной. Коулсон, как и следовало ожидать, нет, хотя, возможно, он борется с собой, заставляя уголки рта не подниматься вверх. – Если вы закончили, – говорит он, возвращаясь к брифингу. – Причина, по которой я позвал вас всех сюда, заключается в том, что мы имеем дело не с обычным грабителем. Дилер, на которого он нацелился, этот парень, – говорит он, щелкая на ноутбуке, после чего на голографическом экране появляется фотография. – Роберт Келлер. Он не тот парень, с которым большинство людей захотело бы связываться, в настоящее время он фигурирует в нескольких открытых делах об убийствах. Наш подозреваемый, судя по всему, прошелся по улице посреди бела дня, вышиб его дверь и вышел из его квартиры с тремя тысячами долларов наличными, несколькими единицами оружия и всем героином мистера Келлера. По словам свидетелей, мистер Келлер побежал за ним и выстрелил в него, а наш парень поймал пулю рукой, выстрелил мистеру Келлеру в коленную чашечку и ушел, распевая евангельскую песню. По словам мисс Алиши Джонс, шестнадцатилетней девушки, живущей через несколько домов от мистера Келлера, наш парень, я цитирую: «пугающий ублюдок, но у него довольно приятный голос». – Гм, – говорит Клинт, и Стив считает это довольно уместной реакцией. Коулсон кликает по следующему слайду, на нем видно здание, которое выглядит так, будто его обстреляли. – Через несколько дней, в 4:13 утра в Хобокене взорвался винный погреб. Наша разведка предположила, что там было прикрытие для маленькой ячейки Гидры, текущие расследования подтверждают это. Владелец пекарни из того квартала, говорит, что видел парня, покидающего место преступления, который соответствовал описаниям, данным свидетелями ограбления Келлера. С тех пор было еще три нападения на Гидру в Коннектикуте и Джерси, ограбление в Бронксе и потенциальный насильник, которому проломили голову, в Квинсе. Все тот же парень. У нас также есть несколько бездомных ветеранов, которые говорят, что некто под именем Богослов приносит им еду и одеяла. – Черт, – говорит Сэм. – Я слышал об этом на днях. От одного парня из Ветеранской Организации в Гарлеме. Я тогда подумал, что у него были галлюцинации. – Богослов? – говорит Стив. Есть что-то в этом слове, что заставляет его память шевелиться. – Ага, именно. Видимо, это из песни, которую парень постоянно напевает. – Иоанн Богослов, – говорит Стив и почти слышит музыку в своей голове: грозное рычание мужчины и высокий колеблющийся женский голос. – Слепой Вилли Джонсон. Ему нужна секунда, чтобы заметить, что все смотрят на него. Он чувствует, как уголки его рта приподнимаются. – Что? Вы не понимаете отсылку? Наташа приподнимает брови: – Просвети нас. Он внезапно чувствует неловкость. Честно говоря, он обычно не стремится вести себя как придурок, за исключением тех случаев, когда он издевается над Старком, но иногда повод слишком хорош, чтобы сдержаться. Болтливый ребенок, которым он был раньше, всегда был слишком скор на язык и расправу. – Это... ну, раньше они назывались пластинками для цветных. Они не были популярны, их не крутили по радио. Но Бак был большим поклонником блюза, и у него был, э-э, друг из Гарлема, у которого он брал пластинки, – Стив думает, что Фрэнки (или Джо, или как там его звали на самом деле) и Бак были, скорее, друзьями с привилегиями (как люди это сейчас называют), чем обычными друзьями, но он не собирается упоминать об этом. В то время Стив так завидовал этому парню, что готов был рвать и метать, еще одна из причин, почему он так ненавидел эти пластинки. – Я помню эту песню, Иоанн Богослов. Бак одолжил у друга проигрыватель и крутил ее снова и снова, практически сводя меня с ума. Речь идет об апостоле Иоанне, авторе Книги Откровения. Судный день и все такое. Бак всегда любил такие вещи; думаю, это было для него какого-то рода экзотикой, поскольку он не был христианином, и мы никогда не ездили на юг дальше Джерси. Стив замолкает, краснея: он старается относиться с пониманием к людям и не надоедать им своими стариковскими историями, но прошло уже много лет с тех пор, как он вспоминал об этом. Баки курит на пожарной лестнице, его майка промокла от пота, а в гостиной играет эта чертова пластинка. И конечно, теперь все смотрят на него еще пристальней. Старк, однако, кажется, немного оживился. – Не христианин? Так что же, получается, Капитан Америка – социалист, а Баки Барнс был атеистом? Стив вздрагивает. Старк никогда не позволит ему забыть о его социалистическом прошлом, даже если раньше все было по-другому: парень мог быть зарегистрирован как социалист (Он до сих пор думает, что Норман Томас был бы чертовски хорошим президентом, даже если он был совершенно не прав насчет войны), и все еще голосовать за мэра Ла-Гуардия. – Мама Баки была еврейкой. Ему было, э-э, не очень комфортно из-за этого. Это ни капли не облегчало его жизнь в нашем районе, когда мы были детьми, так что, став старше, он очень старался держать это в секрете. Самые ужасные драки, в которые они ввязывались, всегда начинались с того, что кто-то цеплял Баки за то, что он еврей. Обычно Баки оставался все тем же беззаботным парнем, даже разбивая костяшки пальцев о чьи-то зубы, но Стив помнил, как однажды какой-то парень назвал Баки жидом; Баки повалил его на землю и бил до тех пор, пока тот не перестал сопротивляться и не начал издавать страшные булькающие звуки, в то время как Баки шипел: «повтори, как ты меня назвал, ублюдок, ты, блядский сукин сын, повтори, как ты меня назвал...». Стиву пришлось оттаскивать его от парня, и Баки слегка пошатнулся, когда вставал, его лицо было белым, как бумага, а окровавленные руки тряслись. Стив снова вздрагивает от потока воспоминаний и бросает извиняющийся взгляд на Коулсона: – Извиняюсь, Коулсон, – говорит он. – Вы что-то сказали? Директор как-то странно смотрит на него. – Любопытно, что вы упомянули о том, что сержант Барнс знал эту песню, – странный взгляд становится только острее, и он переключается на следующий слайд. – Это фоторобот нашего парня, основанный на показаниях очевидцев. Высокий, худощавый парень. Лицо, заросшее густой щетиной и водопад темных волос. Черная рубашка с длинным рукавом. Черная перчатка на левой руке. – Бак, – говорит Стив, он думает, что его сейчас вырвет. Он думает, что может сейчас прыгнуть в окно прямо сквозь листовое стекло, упасть с тридцатого этажа и сразу же взяться за дело. В тот же миг Наташа говорит: – Солдат.*****
Есть одна вещь, о которой Стив никогда не позволит кому-нибудь узнать. Всякий раз, когда он навещает Пегги, он обнимает ее, прижимается лицом к ее шее и глубоко вдыхает. Она все еще пахнет почти так же. Она пахнет теплой кожей, французским мылом и Vol de Nuit. Она пахнет почти так же, как поцелуй в 1945 году. На секунду он может представить, что вернулся домой. Но это не та вещь, о которой никто не может узнать. Самая жалкая и постыдная вещь, которую он иногда делает и о которой никто никогда-никогда не узнает, это: он идет домой прямо из спортзала и не принимает душ сразу. Он снимает обувь и надевает теплый толстый свитер. Он ставит пластинку. Может, Элла Фицджеральд или Билли Холидей. Он лезет в ящик с нижним бельем, берет пачку «Лаки Страйк» и достает одну сигарету. Он не курит ее по-настоящему, только делает пару затяжек, чтобы она не погасла, и комната наполняется дымом. Он пьет плохое дешевое пиво и, возможно, проливает немного на пол или свитер. Он ложится на диван и закрывает глаза. Горячий пот, «Лаки Страйк», дешевое пиво. Джаз по радио. Иногда он читает, Фолкнер или что-то подобное, но никогда не прикасается к своему ноутбуку. Он выключает телефон. Он дает себе час или около того, чтобы позволить себе притвориться. И это еще не самое худшее. Он не стирает свитер. Он берет его с собой в постель. Он держит его в руках, пока засыпает. Он позволяет себе представить теплое тело рядом, хриплый голос, говорящий с ним, большую руку, потирающую между лопаток, чтобы облегчить дыхание. Свежий запах пота, дешевое пиво, слишком много «Лаки Страйк». Иногда дешевые девчачьи духи. Один раз одеколон какого-то другого парня. Бриолин. Данхилл Виски. Зубная паста и моторное масло. (Проклятый кусок рухляди, Бак всегда работал над ним, когда у него был выходной, как только я починю его, я отвезу нас прямо в Калифорнию, Стив, и ты наконец-то сможешь встретить свою Марлен, даже если они оба знали, что эта развалюха никогда не заработает). И это еще не самое худшее. Иногда он утыкается в свитер лицом и представляет мускулы на сильной спине, еще влажной после душа, ухмыляющийся рот, пытающийся сомкнуться вокруг сигареты, большие, уверенные руки на его собственном маленьком теле. Он представляет, что ему пятнадцать, и он прикасается к члену своего лучшего друга в задней комнате маминой квартиры. Он дрочит и кончает с именем лучшего друга, застрявшим в глотке, и нависшей угрозой, что оно сорвется с его губ. Становится хуже. Когда ему было двадцать, Стив коснулся губ лучшего друга и сказал: «Если хочешь... Ну, ты знаешь. Как тогда, в детстве. Мы могли бы сделать это еще раз, если ты хочешь». Он сказал, и Баки тот час отшатнулся от него и ответил: «Прекращай, Стив. Мы больше не дети». Стив никогда больше не спрашивал. Никогда не упоминал об этом. Бак тоже. После этого он не стал относиться к Стиву по-другому, и Стив был болезненно благодарен ему за это. Он думает, что Баки какое-то время верил, что сыворотка излечила его и от этого тоже, выправила его пороки вместе с позвоночником. Становится еще хуже. Это случилось в Австрии: однажды, за несколько дней до поезда, они оба замерзли, были взвинчены и в полном отчаянии, и они засунули руки друг другу в штаны и сделали все настолько быстро, насколько возможно. Баки уткнулся лицом в плечо Стива, Стив прикусил внутреннюю сторону своего предплечья, чтобы приглушить стоны. Когда они закончили, Бак оттолкнул его и прошипел: «Никогда больше, ты, блядь, слышишь меня, Стив? Мы больше не будем этого делать». После поезда Стив кричал из-за смысла этих слов, выл из-за них, словно раненая собака. Руки Баки, прикасающиеся к нему. Его голос, никогда больше. Его лицо, падение. Вот худшая часть: В последнее время, когда он мастурбирует, он представляет то же самое, что и всегда, но еще он представляет нечто другое. Он представляет гриву темных волос, жесткое грубое тело, металлический кулак, взрезающийся в его лицо. Он представляет маску и черное боевое снаряжение. Он представляет остекленелый взгляд, окаймленный черным боевым окрасом. Он представляет Баки, каким бы он ни был сейчас, каким бы он не вернулся к нему, потому что он примет. Он примет это. Да поможет ему Бог, он примет все.*****
Существо думает о подношениях. Вот вещи, которые оно знает: 1. Оно вечное, бессмертное существо. 2. Оно злое существо. Оно несет с собой смерть, и ни один смертный не может противостоять ему. 3. Оно когда-то было имуществом своих хозяев, но теперь оно свободно. Оно уже не имущество, но, очевидно, и не человек. 4. Его хозяева велели ему убить человека на мосту (Капитан, Стив Грант Роджерс, Псевдоним: Капитан Америка), чтобы создать новый мир. 5. Капитан не станет сражаться с существом. У него благие намерения. 6. Оно знало Капитана еще до падения. Следовательно Капитан тоже бессмертен. 7. Существу по какой-то причине позволили остаться на земле. 8. Оно не хочет снова падать. Оно не знает страха. Но. Оно не хочет возвращаться. Оно не хочет нисходить. 9. Оно хочет снова увидеть Капитана, потому что Капитан думает, что существо его друг, Джеймс Бьюкенен Барнс. Оно не хочет снова увидеть Капитана, потому что Капитан думает, что существо его друг, Джеймс Бьюкенен Барнс. 10. Оно хотело бы сделать Капитану подарок. Оно думает о том, какое подношение оно могло бы принести Капитану, какой подарок тот принял бы. Оно думает об этом, взбираясь по стене аварийного здания и влезая в окно. Один из людей внутри говорит: – О мой бог, блядь! Джон, взгляни на свою правую руку! Ему не нужно смотреть на правую руку. Оно помнит, кто этот визжащий человек. Оно говорит: – Привет, Майки. Майки говорит: – О мой бог, Джон, ты не мог просто, я не знаю, подняться по лестнице? – он плюхается обратно на одеяло. – Лестница неэффективна, – говорит существо. – И. Конструктивно ненадежна. – Погоди, что? – говорит Лили. Она красит ногти. Лили помешана на гигиене и облагораживающих процедурах. – Лестница скоро рухнет? Существо обдумывает: – Риск разрушения не фатален. Брови Лили взлетают вверх: – Неясное употребление слова: фатален. Существу нравится Лили. Она очень умная. Спустя всего лишь три недели совместного проживания она успешно адаптировалась к стандартным коммуникационным протоколам существа. Со своей стороны оно пытается подражать человеческой речи. – Не раньше чем. Я найду нам новое пристанище. Лили удовлетворенно кивает и снова принимается красить ногти. Существо идет в свой угол, где оно хранит одеяло и рюкзак. Рюкзак содержит записную книжку существа, его деньги, героин и снаряжение. Оно уже чувствует подступающий тремор в правой руке. Оно принимает дозу, затем ложится на спальный мешок и ровно пятнадцать минут слушает музыку на телефоне. Телефон, который раньше был собственностью человека, который в метро стоял неразумно близко к существу, оказался предварительно заполненным музыкой. Существо недавно положительно оценило кого-то под именем Тупак, с которым оно чувствует некую общность жизненного опыта, и на чей снимок ему нравится смотреть, пока оно лежит на своем одеяле. На снимке у Тупака четко очерченные грудные мышцы и чрезвычайно длинные ресницы. Существо отмечает, что оно испытывает сильные эмоции по поводу данных особенностей внешности. Эмоции положительные. Когда пятнадцать минут истекают, существо садится. Ему нужно сосредоточиться на миссии. Ему нужны дополнительные данные. – Лили, – говорит оно. – Мне нужна. Помощь. Оно часто находит речь утомительной. Лили говорит: – С чем тебе нужно помочь? Ты в порядке? Оно говорит: – Функционален, – затем добавляет. – Спасибо. Неведомый голос в его голове говорит: Самое время тебе вспомнить о чертовых манерах. Несущественно. Оно говорит: – Мне нужен подарок. Для одного человека. Но я не знаю. Что будет правильным. Майки выскакивает из-под одеяла: – О мой бог, Джон! Для кого подарок? Это девушка? Майки утомляет даже больше, чем разговоры. – Нет, – говорит оно. – Мужчина. Майки издает пронзительный звук. Ужасный звук. Лили смотрит на Майки с тем же выражением, которое, как надеется существо, отпечатано и на его собственном лице. Выражение, которое как бы говорит: «Прекрати издавать подобные звуки, пока я сам не помог тебе прекратить». Звук затихает. Лили смотрит на существо и улыбается: – И что ему нравится? – Недостаточно данных. – О. Тогда как вы познакомились? Вытащил его из мусорного бака после того, как прояснил Вилли МакАртуру, что я думаю о людях, которые задирают таких коротышек, не то чтобы у Стива хватило здравого смысла быть благодарным за помощь... – Я выстрелил в него. – О, – говорит Лили. Майки начинает издавать еще один ужасный звук, но замолкает, когда Лили оборачивается к нему. Затем она говорит: – Значит, это что-то вроде подарка с извинениями? За то, что, эм, ты стрелял в него? Существо задумывается на секунду: – Да. – Что ж, – говорит Лили. – Думаю, подарок должен быть дорогим. Так точно. – Как например, бриллианты? Если бы он был девушкой, я бы точно посоветовала бриллианты. В смысле, это то, чего я бы хотела, если бы ты выстрелил в меня. Неточно. – Если бы я выстрелил в тебя. Ты была бы мертва. Ты бы не хотела ничего. – Что ж, типа того, окей, Джон, – говорит Лили. – В любом случае. Ты уверен, что не знаешь ничего о том, что ему нравится? – Ему нравится... Тебя зовут Джеймс Бьюкенен Барнс... – Я, – говорит оно. – Ему нравлюсь. Я. Он сказал. Он сказал я с тобой. До конца. – О мой бог, – говорит Майки. – Джон. Джон. Это так романтично, блядский боже. Лили говорит: – Это было до или после того, как ты выстрелил в него? Лили очень умна. – После, – говорит оно. – Он идиот. Когнитивная ошибка. Недостаточно данных. Слушай, отбивная-говядина-вместо-мозгов, тебе не нужно никаких данных, чтобы сказать, что Стив чертов идиот. У сопляка инстинкт самосохранения, как у недоеденной банки с тушенкой. Лили прищуривается: – Ты уверен, что не знал его еще до того, как началась та штука со стрельбой? – Когнитивная ошибка, – говорит оно, собираясь ложиться. Оно позволяет себе еще десять минут музыки. От колыбели до могилы, с малых лет Все говорили, что я больной и дикий Так точно. – Джон? – говорит Лили. Существо говорит: – Да? – Знаешь, пока ты еще решаешь, что ему подарить, как насчет цветов или типа того? И, к примеру, открытка? Прости-что-стрелял-в-тебя открытка? Не думаю, что они продают их в киосках, дорогая. Так точно.*****
Шесть утра, Стив отправляется на пробежку и чуть не спотыкается о букет подсолнухов на крыльце его дома. На секунду им овладевает паранойя, и он слегка пинает цветы, ожидая, что они взорвутся. Они не взрываются. Внутри лежит открытка, он берет ее в руки. На лицевой стороне – искусно сделанная фотография Бруклинского моста на закате. Приятная и спокойная, как открытка, которую вы могли бы подарить своему начальнику. На оборотной стороне кто-то написал короткое послание большими неровными печатными буквами. ПРОСТИ, ЧТО СТРЕЛЯЛ В ТЕБЯ. Стив тяжело опускается на ступени. Позже, после пробежки, он пытается рисовать. Он уже несколько недель пытается рисовать, купил масляные краски, холст и кисти, думая, что было бы неплохо снова взяться за работу: он не рисовал с последнего урока живописи перед войной. Но мольберт оставался пустым, безмолвно осуждая его всякий раз, когда он заходил в гостиную. Но сейчас он рисует. Что-то из детства, думает он, что-то, что он только что вспомнил. Все начинается как репродукция, но вскоре он видит едва заметные изменения. Он начинает бродить по городу. Старк следит за камерами видеонаблюдения, работая с программой распознавания лиц, но Стиву нужно быть в гуще событий. Он носит с собой сумку с припасами: аптечка, пара энергетических батончиков и бутылок с водой, теплая толстовка, пачка наличных. Изначально все это предназначалось Баки, когда он найдет его, но в итоге он раздает большую часть припасов людям, с которыми разговаривает, и каждый вечер ему приходиться пополнять запасы. Первые несколько бездомных, которых он опрашивает, никогда не слышали о парне по имени Богослов, или же слышали о нем, но никогда не встречали его. Однажды утром Стив подходит к парню, который просит мелочь около Старбакса. Он выглядит довольно паршиво, пожилой, с клочковатой бородой и лыжной шапкой, натянутой на грязные волосы. На его груди висят армейские жетоны, и их вид бьет Стива прямо под дых. Он помнит, как дрожала правая рука Баки во время войны всякий раз, как он выпускал винтовку из рук. Он помнит дикий пустой взгляд Зимнего Солдата. Это мог бы быть Бак, думает он. Это может быть Бак прямо сейчас. Он присаживается на корточки перед парнем и засовывает двадцатку в банку с мелочью. Парень говорит: – Ого, эй, спасибо, мужик! Затем он говорит: – Да ты же Капитан Америка, блядь! Стив вспоминает голос Мориты, шепчущий Дугану, когда еще зеленый новобранец выпалил нечто подобное: «Не-а, малой, это Капитан, блядь, Америка. Капитан Америка - блядь сержанта Барнса». Стиву потребовалось все его самообладание, чтобы не выпалить: «В блядских мечтах Капитана Америка». Он говорит: – Я всего лишь ветеран, как и вы, сэр. Затем он говорит: – Я был бы благодарен, если бы вы смогли помочь мне. Я ищу парня – около шести футов ростом, длинные волосы, всегда носит перчатку на левой руке. Я слышал, что люди зовут его Богословом. Парень, который только секунду назад улыбался, теперь выглядит настороженным. – Ты ищешь Джона? У него неприятности? – Что? Нет, сэр, я просто ищу его. Он мой друг. Я надеялся, что если найду его, то, возможно, смогу уговорить остаться со мной, вместо... где бы он сейчас не остановился. Вы сказали – Джон? Парень больше не выглядит таким настороженным. – Ага, мы все его так зовем. Он – Иоанн Богослов, понимаешь? – он бросает на Стива подозрительный взгляд. – Но если ты дружишь с этим парнем, зачем тебе спрашивать о нем? – Не думаю, что он помнит меня сейчас. Он... он немного запутался. – Да, черт возьми, я знаю. Думаю, вся эта дурь не идет на пользу бедняге. Стив уставился на него: – Что, простите? – Погоди, ты не знал? Ох, парень. Прости за плохие новости. Твой друг законченный наркоман, Кэп. Я видел, как он кололся пару раз, даже не знаю, как он еще умудряется оставаться в живых. – О, – говорит Стив. Он чувствует, как сжимаются кулаки. – Спасибо, что рассказали. Вы не знаете, откуда мне лучше начать поиски? Вы не знаете, откуда мне начать разрывать этот город на части, кирпич за кирпичом, пока я не найду его и не притащу домой, и никогда больше не выпущу из виду до конца моей неестественно долгой жизни? – Не уверен, что смогу помочь, Кэп. Парень не любит болтать о своих личных делах, – он делает паузу. – В смысле, шансов мало, но однажды, когда начало холодать, мы разговорились, и я спросил у него, нормально ли он спит. И он ответил – ага, и что, когда на улице становится слишком холодно, он иногда всю ночь катается на метро по Q или D, и затем выходит и идет смотреть на воду. Должно быть, он имел в виду Кони-Айленд? Q кончается там. – Ага, – говорит Стив. – Так и есть. Большое спасибо, сэр. Вы очень сильно помогли, – он замолкает, затем добавляет: – Если увидите его, не могли бы вы дать ему знать, что я его ищу? Скажите ему, что Стив ищет его. Скажите ему, что я не сержусь, я просто скучаю... – он замолкает. Делает глубокий вдох. – Еще раз спасибо, – говорит он и поспешно уходит, пока не успел опозориться еще сильнее. Вот так он превращается в призрака, который бродит по Стилуэлл-авеню холодными ночами перед самым рассветом, надеясь, что другой призрак присоединится к нему. Призрак не появляется, но он продолжает ходить, он молится. Бак часто дразнил его, что Стив родился не в ту эпоху. – Ты должен был быть рыцарем, – повторял он. – Биться с черными рыцарями, завоевать прекрасную даму и прочая ерунда. Стив соглашается, что ему бы подошли Средние века, но не рыцарские поединки. Он был бы пилигримом. Он хочет стать им сейчас. Он хочет падать ниц всю дорогу по Пути Святого Иакова. Он хочет носить власяницу. Он хочет найти способ молиться еще усердней, настолько усердно, чтобы почувствовать боль в мышцах, настолько усердно, чтобы достичь того успокающего чувства благодати, к которому он всегда так легко приходил, пока Баки не упал. Теперь, когда он молится, все, что он чувствует, это растущая паника от мысли, что Бог не слушает. Он стоит на коленях в маленькой католической церкви, что находится ближе всего к его квартире. Уродливое современное здание, и он ненавидит его и чувствует себя виноватым за эту ненависть. Он на четвертом розарии. – Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum. Benedicta tu in mulieribus... – он замолкает, когда замечает священника, сидящего на соседней скамье. Он не знает, давно ли тот там сидит. Стив слегка склоняет голову, отчего у него начинает двоиться в глазах. – Святой отец. – Нет, прошу, я не хотел вам мешать, – говорит священник. – Думаю, мне лучше присесть, – говорит Стив и садится, морщась от очередной волны головокружения. Он понимает, что не ел весь день, а солнце уже давно зашло. – Вы здесь уже долгое время, – говорит священник. – Не думаю, что Он будет возражать, если вы немного отдохнете. Знаете, я не часто вижу, чтобы люди вашего возраста молились по четкам, тем более на латыни. – Я старше, чем выгляжу, святой отец, – говорит Стив, и священник пристальнее смотрит на него, его глаза слегка расширяются. Он улыбается. – Полагаю, так и есть, – пауза. – Вас что-то беспокоит? – Да, – говорит Стив. – Я уже покаялся. Но это всегда одно и то же, снова и снова, и я не думаю... не думаю, что смогу остановиться. Я не думаю, что хочу. Улыбка священника становится шире. – Не думаю, что это может быть чем-то слишком ужасным, если это вы. – Я влюблен в другого мужчину, – говорит Стив. Воцаряется тишина. Священник говорит: – Наш Папа сказал бы, что если вы ищете Господа и имеете добрую волю, то кто он такой, чтобы судить? Стив сглатывает. – Я верю в чудеса, святой отец. Мне... мне кажется, то, чем я являюсь – это чудо. И я подумал, что Бог даровал мне еще одно. Этот мужчина – Джеймс. Я думал, он мертв. Потом я снова увидел его живым. Но это не было... не было чудом. Он пережил ужасные вещи. Он жив, потому что все это время был заперт в аду. Он едва узнает меня сейчас. Он так сильно страдал, но все о чем я могу думать – как сильно я... – он смотрит на свои руки, сложенные на коленях, на выцветшие черные четки, обмотанные вокруг костяшек пальцев. – Я боюсь за него, святой отец. Я схожу с ума от страха. – И ты чувствуешь ответственность за него. Ответственность за его защиту и за молитвы от его имени. Стив просто кивает. – Что ж, – говорит священник. – На своей работе я встречаю множество людей, попавших в беду, и я должен сказать, что не могу назвать ни одного из них, кому бы не пошло на пользу иметь такого преданного заступника. Но это кажется слишком большим бременем для одного человека. Так что, если вы не возражаете, я бы хотел попросить своих прихожан помолиться за Джеймса на этой неделе. Стив прикусывает губу, чтобы она не дрожала. – Я... Спасибо. Большое спасибо, святой отец. – Пожалуйста, – говорит священник и встает. – Идите домой и отдохните, капитан Роджерс. Стив идет домой, но он не отдыхает. Вместо этого он рисует. Работает над картиной, которую начал с тех пор, как нашел те цветы на крыльце. Это триптих. В центре Бак, как он выглядел незадолго до того, как его распределили; похожий на кинозвезду, красивый в своей хрустящей новой униформе и фуражке, сдвинутой набок. Он на Кони-Айленд, колесо обозрения светится мерцающим кругом за его головой. В левой руке у него зажата стрела. Слева он изображен таким, каким Стив его нашел в Аззано. Привязанный к каталке, утыканный иглами. Страдающий. Он рисует его без рубашки, армейские жетоны лежат на груди, волосы на голове немного отрасли. Кровь и синяки темными пятнами сияют на коже. Справа он рисует Зимнего Солдата, раздетого по пояс в своих тактических штанах и черных берцах. Он видел файлы Гидры о нем, о том, что они с ним сделали. Он рисует его скованным в том ужасном кресле, кровь сочится из заживающих пулевых отверстий на груди, кожа серовато-белая под ярким светом флуоресцентных ламп. Он рисует металлическую руку и страшные шрамы, которые присоединяют ее к телу. Шрамы, на которые он смотрел часами, когда они нашли ту папку с фотографиями Баки, лежащего, словно труп, на столе для вскрытия. Он рисует выражение на лице Баки, как на той фотографии, где он сидит в кресле как раз перед тем, как они включат его: он смотрит прямо в камеру с выражением бездумной, растерянной непокорности, мускулы напрягаются в ограничителях, пальцы на металлической руке крепко сжаты. В два часа ночи он берет перьевую ручку и пишет поверх краски в нижнем правом углу центральной панели своим лучшим почерком. Святой Себастьян – пишет он. Покровитель солдат. Затем он уходит и идет кататься на метро. Он сталкивается с Баки как раз перед заходом солнца.