Саммари: Стив переживает за Баки. Баки принимает ванну. Парочка Чертовых Детишек приходят к неверному выводу. У военного врача Гидры очень-очень плохой день.
Как только Баки видит Стива, он убегает.
Поскольку Баки – это Баки, убегая, он выбегает из станции метро и поднимается наверх по стене соседнего здания. Стив упрямо карабкается за ним. Когда Бак начинает прыгать с крыши на крышу, то слегка спотыкается после одного особо невообразимого прыжка, что дает Стиву возможность успеть перехватить его запястье.
– Бак, пожалуйста...
Баки вырывается и продолжает бежать. Стив больше не преследует его. Он знает по опыту, что, если Бак получил фору, его уже не догнать.
Кроме того, он уже прикрепил маячок к толстовке Баки.
Стив проводит следующий час, уткнувшись в телефон и наблюдая, как крошечная зеленая точка-Баки прокладывает параноидальный зигзагообразный путь назад через Манхэттен, а затем в Бронкс. Стив стоит в очереди за кофе, когда его телефон пищит. Цель остается неподвижной уже больше пяти минут. Лонгвуд. Кто бы мог подумать: район не вызывает у Стива никаких ассоциаций, кроме смутного ощущения, что это не особо приятное место. Но через секунду телефон с пронзительным звуком выдает ему адрес, и он направляется обратно к метро.
Место, где остановился Бак – старый жилой дом с заколоченными окнами и знаком «ОПАСНАЯ ЗОНА, НЕ ВХОДИТЬ И НЕ ЗАНИМАТЬ» на входной двери. Он обходит здание сзади и видит окно с сорванной фанерой. Оно легко открывается, и он залезает внутрь, чувствуя странное головокружение. Каким-то образом проникновение в обыкновенное аварийное здание заставляет его нервничать сильнее, чем перспектива выломать дверь в базу Гидры: он почти ожидает, что вот-вот появится монахиня и отшлепает его по рукам линейкой.
Первый этаж выглядит совершенно заброшенным (стены бывшей гостиной почти полностью покрыты белым грибком), так что он поднимается по лестнице, которая противно скрипит под его весом. Он заходит в дверь справа от лестничной клетки и едва успевает оглядеться вокруг (он стоит в темной однокомнатной квартире, которая оказалась бы до неудобности тесной, если бы в ней была мебель), когда внезапно к его горлу прижимается нож.
Он сохраняет спокойствие и слегка поднимает руки, чтобы показать, что он не вооружен. Ни один обычный человек не смог бы напасть на него со спины, так что он не слишком беспокоится.
– Привет, Бак, – говорит он. – Я тебя напугал?
Они прижаты так близко, что Стив чувствует тепло его тела спиной, запах его кислого пота. Затем Баки говорит, теплое дыхание касается уха Стива:
– Что ты такое?
Стив не ожидал этого. Он облизывает губы.
– Я... это всего лишь я, Бак. Стив. Ты знаешь меня.
– Я знал. Стива. Он был моим... – он замолкает. Голос Баки до жути хриплый, и что-то странное есть в его интонации, как будто английский не его родной язык. – Он умер. Он. Стив. Он мертв.
Стиву до боли хочется обнять его. Ему хочется плакать. Ему хочется сказать: «Я был твоим кем? Кем я был для тебя?» Вместо этого, он говорит:
– На самом деле я не умер, Бак. Я просто был... заморожен.
Воцаряется тишина. Затем Баки говорит:
– Нет. Нет. Тебя у них не было.
Он убирает нож и грубо разворачивает Стива к себе, прижимая ладони к его щекам. Его щетина превратилась в настоящую грязную бороду, а глаза кажутся слишком яркими в обрамлении темных синяков. Его взгляд мечется по лицу Стива, всякий раз избегая смотреть прямо в глаза. Его дыхание довольно ужасно.
– Ты выглядишь. Как он, – говорит он. – Как Стив. Почему. Почему ты выглядишь, как он?
– Потому что я
и есть Стив, – говорит Стив как можно мягче. – Ты должен поверить мне, Бак.
– Я не, – говорит Баки. – Он. Баки.
Его руки опускаются по бокам.
– Да? Тогда, кто ты?
– Я не зн... – он прерывает себя. – Существо. Создание, которое упало.
Стив сглатывает.
– Ты помнишь падение?
– Я помню. Я был с... тобой? И я упал.
Descendit ad inferos, – говорит он, и что-то шевелится на задворках мозга Стива, подозрение, куда завели Баки его несчастные промытые мозги. – Они вытащили Баки из тела. Достали его. Поместили меня внутрь, – его взгляд снова скользит по лицу Стива. – Ты? Габриэль?
– Ох, Бак, – говорит Стив, и его голос срывается.
– Ты был с ним. Михаилом. С крыльями.
Стив почти улыбается, потому что в этом есть нечто милое и резонное – Бак смотрит на Сэма и видит Святого Михаила.
– Нет, приятель. Я просто Стив. А там был мой друг Сэм, с крыльями. Тоже совершенно обычный парень. И ты не... ты не какой-то там дьявол, Баки, или кем ты себя считаешь. Он внезапно благодарен судьбе за то, что Тор не пришел на помощь, когда Баки сеял вокруг хаос: это было бы трудно объяснить.
Бак дотрагивается правой рукой до щеки Стива. Дрожь в руках, преследовавшая его на войне, снова вернулась, но теперь она стала еще сильнее, еще заметнее. Стив позволяет ему прикоснуться, абсолютно не шевелясь.
Баки отдергивает руку, как будто по коже Стива проходит ток, поворачивается на каблуках и идет в угол темной комнаты, где, как думает Стив, он спит: армейское одеяло аккуратно расстелено на полу, рядом лежит небольшой черный рюкзак. В комнате есть еще два занятых угла: один с кучей библиотечных книг и обувной коробкой, полной лаков для ногтей, рядом с надувным матрасом, другой – с фиолетовым спальным мешком, окруженным неряшливыми стопками модных журналов. Выглядит так, будто Бак живет с двумя женщинами, и на секунду Стива охватывает острая, абсурдная ревность.
Бак садится на одеяло, открывает рюкзак, достает черный пластиковый пакет и раскладывает его содержимое в ровный ряд прямо перед собой: коробка спиртовых салфеток, пакет с ватными шариками, зажигалка, отрезанное дно банки из-под кока-колы, шприц и маленький пакет с логотипом «Nike» и надписью «JUST DO IT». Кто-то считает это смешным, думает он. Стив ни разу не находит это забавным.
– Что ты делаешь, Бак?
Баки смотрит на него и говорит:
– Ширяюсь.
Затем он делает именно то, что сказал. Его движения четкие и отработанные, и Стив наблюдает за ним со смесью ужаса и восхищения. Баки тянется к своему поясу, и Стив думает, что он, скорее всего, собирается использовать его вместо жгута, но вместо этого он стягивает штаны прямо перед Стивом, совершенно наплевав на стыдливость, и прежде чем Стив успеет крикнуть ему остановиться (потому что,
Иисусе, это опасно, Стив видел, как парни истекали кровью в считанные секунды после ранения в пах), он делает инъекцию прямо в бедренную вену.
Буквально через секунду все его тело расслабляется, и он мягко и удовлетворенно мычит, его рот обмякает, а пальцы загребаются в одеяло. Тремор исчез.
Спустя примерно минуту он встряхивается, приводит одежду в порядок, складывает вещи обратно в пакет и с тихим вздохом откидывается обратно на локти. Затем он снова смотрит на Стива. Одно ужасное мгновение он смотрит на него так же, как на геликарриере: с чистой, незамутненной ненавистью. Затем его взгляд проясняется.
– Стиви? – говорит он. – Боже, это и правда ты, или мне снова мерещится всякое дерьмо?
Его речь медлительна и немного невнятна, но это, несомненно,
его речь, впервые в этом столетии. Стив опускается на колени рядом с ним и обхватывает единственную человеческую руку Баки обеими руками.
– Привет, Бак. Это и правда я.
– Именно так
ответила бы гребаная галлюцинация, – говорит Бак, его голос сухой, как очерствелый хлеб. Стив тихо смеется.
– Это и правда ты, а, Бак?
Выражение его лица затуманивается, брови сходятся вместе, открывая пустой, растерянный взгляд, знакомый Стиву по файлам Гидры.
Он говорит:
– Когнитивная ошибка.
Затем он говорит:
– Стив. Стивен Грант Роджерс. Псевдоним – Капитан Америка.
– Это я, – говорит Стив. – Джеймс Бьюкенен Барнс. Псевдоним – Баки.
Бак смеется. Хриплый звук, похожий на лай, но это настоящий смех, и у Стива на секунду кружится голова.
– Псевдоним –
Зимний Солдат, болван.
Стив тоже смеется, пораженный, и Бак бросает на него косой взгляд.
– Или. Фамилия – Актив. Имя – Гидры.
– Кодовое имя – Баки? – предлагает Стив.
Бак фыркает:
– Так точно.
Стив улыбается как идиот, потому что это
Баки, это на самом деле он, отпускает шуточки, хотя едва может говорить. Он все еще искоса смотрит на Стива, как будто Стив какое-то дикое животное, которое может сбежать, если посмотреть на него в открытую. Стив слегка потирает костяшки пальцев Баки большим пальцем.
– Эй, Бак. Ты можешь смотреть на меня, если хочешь. Все нормально.
Баки тут же поворачивается к нему лицом, но его взгляд скользит куда-то левее лба Стива. Стив хмурится и говорит как можно мягче:
– Можешь посмотреть мне в глаза?
Баки смотрит ему прямо в глаза, но проходит мгновение, и он тихо охает и резко опускает взгляд.
– Ты, э-э, не можешь, да?
– Так точно.
– Почему?
– П-п-п-протокол, – ему требуется много усилий, чтобы выговорить слово.
– Зрительный контакт противоречит протоколу?
– Да.
– Что будет, если ты все равно это сделаешь?
– Б-б-б-боль усиливается, пока ф-ф-ф-функциональность не будет нарушена.
Бак вытащил Стива из реки с вывихнутым плечом. Стив правда не хочет знать, какая боль поставит под угрозу его способность функционировать.
– Окей, – говорит он. – Окей.
Он снова потирает костяшки пальцев Баки.
– Капитан.
Стив говорит:
– Ты можешь звать меня Стивом.
Затем он говорит:
– Кстати, спасибо за цветы. Они мне очень понравились.
Баки говорит:
– Принято, – и его голова резко дергается вправо.
Затем он говорит:
– Я хочу.
– Чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты. Чтобы, – он делает глубокий вдох. – Твои руки. На мне.
Стив осторожно обнимает его одной рукой за плечи.
– Так?
– О, – говорит Баки. – О.
Он теснее прижимается к Стиву. Затем он говорит:
– Черт, если я схожу с ума, то все не так уж и плохо.
Стив чуть не ломает позвоночник, резко поворачиваясь, чтобы взглянуть на него.
–
Бак?
Баки салютует ему.
– Актив Гидры. Кодовое имя – Баки. Прибыл на службу. Я думал, мы уже закончили обмениваться именами, чемпион.
– Ты, эм, – он облизывает губы. – Ты сейчас был сам на себя не похож.
– М-м-м-м-мозг, – говорит Баки, а затем раздраженно вздыхает. Его голова снова дергается. – П-п-п-п-память. Язык. П-п-параноидальный б-б-б-б-б-б- – он останавливается и делает глубокий вздох. –
Бред. Перем-м-м-межающаяся неисп-правность.
– Ох, – говорит Стив.
– Не думай об этом, здоровяк. Не хочу, чтоб-б-бы ты ранил себя.
Он роется в рюкзаке, достает потрепанный блокнот и ручку и пишет что-то на последних страницах. Затем он говорит:
– З-з-заикание случается не слишком часто. Думаю, ты заставляешь меня н-н-нервничать.
– Прости, – говорит Стив.
– 不是你的错, – говорит Баки.
Стив смотрит на него, широко раскрыв глаза:
– Что?
–怎么了? – говорит Баки. – Ох,
черт побери, – он хлопает себя ладонью по голове. – Ч-
черт.
– Бак... – начинает Стив, но теперь Баки пристально смотрит на что-то слева от Стива.
– Ты. Видишь этого человека?
Стив оглядывается, затем делает глубокий вздох, чтобы успокоиться.
– Там никого нет, Бак.
– Принято, – говорит Баки. – Галлюцинация.
Тик повторяется снова, но на этот раз его голова дергается сильнее, настолько сильно, что Стив задается вопросом: не больно ли ему? Баки, кажется, не замечает их.
– Ты уверен. Что ты не. Галлюцинация?
– Да, Бак. Я настоящий, – он чувствует, как рыдание сдавливает ему горло.
– Хорошо, – говорит Баки. Он открывает блокнот и протягивает его Стиву. – Запиши.
Стив моргает, берет блокнот и смотрит на открытую Баки страницу. Наверху дата, а ниже несколько записей, выведенных знакомыми неровными печатными буквами. Стив представляет, как Бак трудится над открыткой для него, перебарывая эту кошмарную дрожь в руке, и ему хочется плакать.
– метро
– преследовался Капитаном. Избавился от хвоста. Галлюцинация?
Дальше идут несколько строк на кириллице, а сразу за ними строчка, написанная прежним узким каллиграфическим почерком. Должно быть, запись, которую он сделал только что.
– угрожал Стиву ножом. Ширнулся. Говорил со Стивом. Заноза в заднице, наверное, не галлюцинация.
Стив улыбается и говорит:
– Подожди секунду, Бак.
Затем он быстро рисует маленькую карикатуру с обезьяной в усыпанной звездами униформе, отчаянно цепляющейся за металлическую руку недовольного Баки. Он подписывает ее: «Вечная заноза в заднице, определенно не галлюцинация. СГР».
Он показывает рисунок Баки, и тот улыбается; большая счастливая улыбка, которая заставляет Стива на секунду почувствовать, что его аритмия вернулась.
– Так точно.
– Ага, я тоже так подумал.
– Хотя обезьяна излишне симпатичная.
– Эй!
В животе Стива громко урчит. Бак смотрит на этого предателя.
– Ты голодный.
– Ага, – говорит Стив. – Я давно ничего не ел.
Почти двадцать четыре часа.
– Почему. Почему бы тебе не поесть.
И теперь Бак злой как черт: Стив узнает этот взгляд, это –
Стивен Грант Роджерс, клянусь богом, ты когда-нибудь заставишь меня поседеть раньше времени – взгляд.
Стиву никогда не удавалось повторить это особое выражение лица Баки. Лучшее, на что он способен – это взгляд «Капитан Америка
Сильно Разочарован Тобой», который он сейчас использует на Баки.
– А когда
ты в последний раз ел по нормальному?
– Еда п-п-п-проблематична, – раздраженно бормочет Бак.
– Ага, хорошо, чемпион. Как думаешь, если я приглашу тебя на завтрак, это будет слишком проблематично для тебя?
Бак говорит:
– Болван.
Стив говорит.
– Так точно.
Они идут в соседнюю закусочную. По дороге заикание и тики Баки усиливаются настолько, что он вовсе перестает говорить. В закусочной Баки съеживается в красной виниловой кабинке и начинает теребить свои волосы, когда к ним подходит официантка, чтобы принять заказ. Она бросает на Баки презрительный взгляд, но затем видит Стива и улыбается:
– Могу я предложить вам кофе, ребята?
Стив говорит:
– Да, пожалуйста, – когда она отворачивается, он протягивает Баки расческу под столом, шепча: – Если хочешь, можешь привести себя немного в порядок в уборной.
Бак берет расческу и уходит, его лицо совершенно пустое. Через минуту официантка возвращается с кофе и воркует:
– Так
мило с твоей стороны, купить ему еды.
Бак проскальзывает обратно в кабинку, напряженное выражение на его лице показывает, что он все слышал. Он умылся, расчесал бороду и завязал волосы в пучок. Он также поменял свою грязную толстовку на более чистую, которую, должно быть, нашел в рюкзаке. Все эти незначительные перемены превратили его из «определенно бомжа и наркомана» в «возможно, бомж и наркоман, возможно, выпускник кафедры философии Колумбийского университета». Стив накрывает его руку своей прямо через стол и улыбается официантке:
– Дайте нам минутку изучить меню, пожалуйста.
Она уходит, выглядя подавленной. Бак смотрит на их переплетенные руки, потом на Стива, и поднимает брови. Стив пожимает плечами:
– Она вела себя как засранка.
Бак фыркает.
Они разглядывают меню. Баки тыкает пальцем в одну из строк. Стив хмурится:
– Овсянка? Ты уверен?
Бак кивает. Он показывает на яичницу с беконом и делает вид, что его тошнит. Стив сглатывает.
– Ох, Бак. Как долго это продолжается?
Баки пожимает плечами, потом поднимает палец, откидывает голову назад и широко открывает рот. У него не хватает нескольких задних зубов. Стив пялится:
– Что случилось?
– Н-н-н-наказание. Н-не с-с-соответствует т-требованиям, – говорит Бак.
– Но это не имеет никакого смысла. Мне нужно съедать 6000 калорий в день, если я хочу быть способным сражаться. У тебя должно быть то же самое, верно? Как ты
питался?
Бак постукивает пальцем по носу, его лицо ничего не выражает:
– Зонд.
Стив говорит:
– О
господи, Бак.
Бак говорит:
– Так точно.
Стив снова берет его за руку и слегка приподнимает рукав. Замечает следы от инъекций. Обхватывает пальцами запястье Баки и морщится от того, насколько оно худое. Бак так же написал что-то на предплечье, что заканчивается словами «убивай их», но Стив сейчас не хочет углубляться в это.
– Пойдем со мной домой, – говорит он, в то же время снова появляется официантка. Теперь она смотрит на них так, будто здесь разворачивается трагическая любовная история века, что ж, пускай.
Он передает ей заказ, и как только она уходит, снова смотрит на Баки.
– Эй, просто... пойдем ко мне домой сегодня? Я не говорю, что ты должен переехать ко мне или что-то подобное, просто зайдешь ко мне ненадолго. Примешь душ, если хочешь. Побреешься, если хочешь. Вздремнешь или еще что-нибудь, у меня и правда шикарный диван.
– В-в-в-ванна, – говорит Бак.
Стив улыбается:
– Ванна? Ага, нет проблем. Ванна у меня тоже есть.
– Б-б-б-богач, – говорит Бак и слегка улыбается Стиву.
Им приносят еду. Стив заказал большой завтрак: тосты, сосиски, бекон, картофельные оладьи и омлет из трех яиц, и Бак уныло смотрит на его тарелку, методично поглощая свою овсянку. Стив слегка хмурится, затем говорит:
– От мороженого тебя тоже тошнит?
Брови Баки сходятся вместе:
– Недостаточно данных.
Стив колеблется на секунду. Затем говорит:
– Раньше тебе нравились клубничные молочные коктейли. Не хочешь попробовать? – он точно знает, что Баки сейчас нужно намного больше еды, чем чертова миска овсянки, а для молочного коктейля зубы не нужны.
Баки говорит:
– Что такое. Молочный коктейль.
– Ну, это то, что я сейчас закажу тебе. Если не понравится, не стесняйся бросить его прямо мне в лицо.
Баки кивает:
– Принято.
Стив подумывает попросить две соломинки к коктейлю, чтобы еще немного поиздеваться над официанткой, но решает отступиться, потому что каждый раз, когда он ведет себя как придурок в публичном месте, около семнадцати человек в ту же секунду сваливаются с потолка с телефонами в руках, направленными в его сторону. Он клянется, это точно какой-то побочный эффект сыворотки. В любом случае молочный коктейль бьет все рекорды: когда Баки впервые пробует его, его глаза расширяются, и затем он всасывает его в себя, как будто это какой-то волшебный нектар прямиком из Асгарда. Стив не может перестать улыбаться, даже когда советует ему не торопиться.
– Такими темпами тебе станет плохо, Бак.
– Неточно, – говорит Бак. – Незамедлительные последствия для системы пищеварения не фиксируются.
– А, эм, не такие незамедлительные последствия?
– Вероятность высока, – мрачно говорит Бак. – Еда
крайне проблематична.
– Ага, я начинаю понимать, – говорит Стив, чувствуя легкую тошноту.
Стив расплачивается и оставляет хорошие чаевые, потому что будет испытывать вину, если не сделает этого, а затем усаживает Баки в такси, потому что, если над ним все равно будут насмехаться за то, что он богат, он может с тем же успехом насладиться всеми преимуществами своего положения. Бак слегка прижимается к нему во время поездки, и, если в салоне от него пахнет чуть сильнее, чем раньше, Стив не станет об этом упоминать. Взамен он просто приоткрывает окно и потирает колено Баки, пока тот не вздыхает и не устраивается еще ближе.
Затем они добираются до квартиры Стива, и Баки уже стоит в дверях, когда Стив вспоминает о триптихе.
Баки застывает перед ним, смотрит, прикованный к месту изображением на центральной панели.
– Д-джеймс Бьюкенен Б-б-б-барнс, – говорит он.
– Ага, – говорит Стив. – Это ты, Бак. Как раз перед тем, как тебя распределили.
– Я, – говорит Бак, указывая на панель справа, на которой он изображен Солдатом. – Это. Я.
Стив говорит:
– Это все ты.
Баки продолжает смотреть, переключаясь между центральной и правой панелями. На левую, ту, где он в Аззано, Баки, кажется, вообще не может смотреть: он только раз скользит по ней взглядом и сереет лицом, затем отворачивается. Через мгновение он подносит руку к лицу.
– Я должен. Побриться? – он слегка хмурится. – Это будет настоящий геморрой.
Стив улыбается ему:
– У меня есть триммер для бороды. Мы приведем тебя в порядок, не переживай.
Он показывает Баки ванную комнату:
– Шампунь и прочее в душе, бритвы над раковиной, полотенца в шкафу, вот там. Можешь оставить одежду в гостиной, я отнесу ее в стирку. Я оставлю тебе кое-какие чистые вещи, чтобы переодеться, когда ты закончишь.
– Принято, – говорит Бак и начинает раздеваться.
– О боже, – говорит Стив и, спотыкаясь, выходит из ванной, но не раньше, чем хорошенько разглядит тело Баки: он видит, что шрамы не ограничиваются лишь плечом, а покрывают все тело, как пятна на собаке, он видит, что ребра жесткими линиями торчат под кожей, он видит, что его живот слегка раздулся только от того, что тот съел немного овсянки и молочный коктейль.
Видя его вживую, он также замечает кое-что еще: раньше у Баки было много волос на груди, но теперь их нет. И почему-то это гораздо хуже, чем шрамы. Это
необъяснимо, как и тот факт, что они оставляли его волосы настолько длинными. Для этого не было ни одной
тактической причины, так для чего? Для красоты? Они отрастили ему длинные волосы, но избавились от волос на груди. Зачем? Для того, чтобы он был... привлекательным? Мягче, более женственным? Не то, что вы бы хотели для ассасина, машины для убийств. Нет, если только у актива Гидры не было
других функций, и боже, Стива сейчас стошнит. Они выбили ему зубы. Зачем им выбивать ему зубы? Какую
функцию это предполагает?
В ванной перестает шуметь вода. Стив слышит плеск и тихий стон. Он сжимает руки в кулаки. Может быть и другое объяснение. Многие шрамы Баки кажутся хирургическими: им пришлось бы побрить его перед операцией. Тогда перманентное удаление волос с тела могло быть всего лишь данью практичности. На самом деле мысль, что они обращались с ним, как с ящиком для инструментов, открывая его и переставляя содержимое, как им вздумается, не многим лучше, но, по крайней мере, это объяснение подразумевает хоть какие-то намеки на рациональность, а не чистое зло. Зубы тоже могли быть средством контроля: чем меньше шанс, что он может прокормить сам себя, тем больше он зависит от Гидры. Но волосы, эти чертовы длинные волосы: Стив не видит в них никакого смысла, и он должен увидеть Баки, должен увидеть его, должен увидеть, что тот жив и дышит, и никто не делает ему больно, поэтому он просовывает голову в ванную и говорит:
– Эй, приятель, у тебя там все в порядке?
Бак лежит в ванне с закрытыми глазами, худой и болезненный, его узловатые колени торчат из воды. Он говорит:
– Функционален.
Затем он говорит:
– Я не собираюсь тонуть здесь, Стив.
Стив отступает, затем уходит, чтобы положить одежду Баки в стирку и найти ему что-нибудь на смену. Он оставляет ему спортивные штаны, однотонную футболку, боксеры и пару носков под дверью ванной, затем кладет еще несколько носков и нижнее белье в рюкзак Баки вместе с коробкой энергетических батончиков и парой влажных салфеток. Затем он садится на диван с альбомом в руках и рисует, как обезьяна Капитан Америка отчаянно пихает огромную связку бананов Баки, который выглядит глубоко невпечатленным. Он пишет:
«Прости за чрезмерную заботу: ты же знаешь, это сильнее меня. СГР». Затем он записывает свой адрес, и-мейл и номер телефона внизу рисунка и кладет его в рюкзак.
Он садится с книгой, но вместо того чтобы читать, слушает, как Баки плещется в ванной. Через некоторое время ванна начинает сливаться, и он слышит жужжание триммера. Ему приходится напоминать себе оставить Баки в покое, что он уже несколько месяцев живет на улице и может прекрасно о себе позаботиться. Он возвращается к книге.
«Хладнокровное убийство». Раньше она ему нравилась, и он извиняется перед мистером Капоте за то, что сейчас не может уделить ей должного внимания. Через некоторое время он сдается и идет на кухню, чтобы заварить кофе, затем в спальню, где откапывает пачку «Лаки Страйк». Он приносит сигареты и две кружки кофе обратно в гостиную и устраивается поудобнее, делая вид, что читает книгу.
Он знает, что слишком быстро вскидывает голову, когда слышит, как открывается дверь. Баки лающе смеется и шевелит пальцами металлической руки.
– Скучал по мне?
– Немного, – Стив соглашается, не утруждая себя притворяться, что он не смотрит. Баки не выглядит
хорошо, определенно нет (он слишком бледный и тощий, с запавшими глазами, слишком похожий на наркомана, особенно с этими яркими отметинами на правой руке), но чертова борода исчезла, и Стив снова может видеть его лицо, которое все еще
его, даже с длинными волосами и впалыми щеками. Стив раньше не замечал или просто решил, что все из-за того, что он такой худой, но теперь он ясно видит, как сильно выделяются скулы Баки из-за отсутствия зубов.
Бак, кажется, замечает, куда тот смотрит, и касается своей щеки.
– Мое лицо. Это. П-прости.
– Господи, не
извиняйся, Бак. Тебе не за что извиняться, – он пытается улыбнуться. – Знаешь, Марлен пришлось раскошелиться, чтобы выглядеть так же.
Бак снова смеется.
– Итак, теперь, когда у нас с Марлен есть нечто общее, у меня появился шанс стать миссис Роджерс?
– Зависит от того, насколько хорошо ты можешь спеть
Ich bin die fesche Lola, – говорит ему Стив, стараясь не выглядеть слишком взволнованным тем, насколько
привычно Бак сейчас звучит. Он похлопывает по дивану рядом с собой. – Не хочешь присесть? Я приготовил кофе. Должно быть так, как ты любишь, в нем достаточно сахара, чтобы ты потерял все оставшиеся зубы.
– Так точно, – говорит Бак и подходит ближе. – Подожди, – он роется в рюкзаке и достает айфон, который, как надеется Стив, был приобретен ненасильственным путем. Бак направляет на него телефон и говорит: – Улыбнись.
Сфотографировав, он садится на диван рядом со Стивом и прижимается к нему, как в такси. Теперь, когда он принял ванну, это гораздо приятнее. Стив говорит:
– Зачем?
– Помочь. Помнить, – он показывает Стиву фотографию на телефоне. Это удивительно хороший снимок: улыбка Стива на фотографиях обычно выглядит намного больше натянутой. Он думает, что им всего лишь нужен Баки, стоящий за камерой, как они делают с куклой, которой размахивают в воздухе, пока делают студийные портреты маленьких детей.
Спустя некоторое время Баки замечает «Лаки Страйк».
– Ты. Не куришь.
Стив слегка краснеет.
– Это, эм-м, они для тебя, если хочешь. Раньше ты курил «Лаки», но теперь их довольно трудно найти. Ты все еще куришь?
– Отрицательно, – говорит Баки. – Сигареты. Дорогие.
– А что, героин бесплатный?
– Так точно.
Стив говорит:
– Ох. Верно. Я совсем забыл о твоих, э-э, кражах.
–
Ограбления, – говорит Баки. – Не кражи.
Стив не уверен в чем разница, но, очевидно, это имеет значение для Баки, который берет пачку сигарет и начинает рассеянно постукивать ею по ладони. Жест настолько до боли знакомый, что у Стива пересыхает во рту. Бак всегда был беспокойным ребенком, вечно носился повсюду, жевал карандаши и все такое, он начал курить еще подростком, потому что, по его словам: «когда я курю, мой рот занят, и из него не льется всякое дерьмо, плюс мои руки заняты и не ковыряются в моем гребаном носу».
Его движения похожи на инстинкт, когда он прикуривает и делает долгую затяжку. Глаза слегка закатываются назад.
– Блядский
Иисусе. Как, черт возьми, я мог забыть об этом? Ты просто ангел небесный, милый.
Стив смеется.
– Ты обо мне или сигарете?
– О сигарете, умник. Вали отсюда, у нас с деткой тут интимный момент.
Он выпускает колечко дыма в потолок. Стив скручивается и зарывается лицом в плечо Баки, его собственные плечи почти прижимаются к ушам от напряжения, когда он изо всех сил пытается сдержать слезы.
– Баки... прости, я просто...
блядь, я так по тебе скучал...
Баки обнимает его за плечи.
– Эй.
Эй. Такие выражения совсем не подходят тебе, согласен? Подумай о моих бедных невинных ушах.
Стив неуверенно улыбается:
– Да, кажется, я забыл об этом.
– Что ж, больше так не делай. Взгляни на меня, на весь этот бардак в голове и прочее, ты должен подавать хороший пример, а?
Они оба смеются. Стив отстраняется от плеча Баки, смущенный, но Баки тянется за ним и в итоге оказывается наполовину на коленях Стива, одной ногой цепляясь за его бедро. Он удовлетворенно хмыкает, потом смотрит на свою сигарету:
– Черт. Кто-то должен сгонять за пепельницей.
–
Кто-то, – говорит Стив. – Может, парень, который курит?
– Не, – говорит Баки. – Скорее, тупица, который купил сигареты.
Он улыбается той самой глупой, косой улыбкой, почти такой же, как раньше, даже если он избегает встречаться взглядом со Стивом. Он думает, что мог бы жить за счет этой улыбки, как Святая Екатерина жила за счет Евхаристии. Затем его передергивает, и он машинально перекрещивается за подобные мысли. Выражение на лице Баки смягчается.
– Ты сейчас подумал о чем-то нехорошем, милый?
Стив вздрагивает от
милого, но, кажется, Баки не заметил.
– Немного.
– Это не может быть таким уж плохим, если об этом думал ты.
– Почему все постоянно так
говорят? – говорит Стив, слегка раздраженный. Не очень-то весело, когда люди думают, что даже твой
мозг вычищен дочиста и стопроцентно американский. Он уверен, что его мысли такие же испорченные, как и у всех остальных. Особенно те, что касаются Баки. Он чувствует, что краснеет. Баки искоса смотрит на него.
– Потому что ты лучший парень в мире, чемпион, вот и все, – он отводит взгляд от лица Стива и залпом допивает остатки кофе, чтобы стряхнуть пепел с сигареты в пустую кружку. Дрожь в его руке усиливается. Стив понимает, что прошло уже несколько часов с тех пор, как он принимал наркотики. – Ты... Ты все еще молишься за меня, дружище?
– Ага, – говорит Стив. – Ты все еще получаешь свой розарий. Одно время... – А потом он ничего не может с собой поделать, его голос срывается, и слезы текут по лицу. – Они были за упокой твоей души. – И это каждый раз убивало его: читать Вечный покой, вместо Фатимской молитвы. Из утешения молитва превратилась в напоминание, пытку.
Он мертв. Он мертв. Он мертв.
Он отдаленно понимает, что слегка дрожит. Они с Баки идеальная парочка. Он смеется. Баки говорит:
– Думаешь, это помогло?
– Наверное. Я считаю, что молитва всегда помогает, – говорит он, а потом чувствует себя виноватым, потому что он так больше не думает, совсем нет.
– Ты молился, – говорит Бак. – За мою душу. И я. Я выбрался. Я. Вознесся?
– Бак, – говорит Стив. – Ты не... Ты не был мертв на самом деле.
– Они вскрыли тело, – говорит Бак. Его голос звучит отстраненно, почти сонно. – Я посмотрел вниз. Я увидел. Тело. Сердце. Вскрытый. М-м-
мертвый.
Стив слегка сжимает его руку. Баки говорит:
– Я очнулся. Во льду. Я.
Холод. Меня. Меня выпустили из заключения, и я.
Делал вещи.
Он говорит:
– Ты веришь в дьявола, не так ли?
– Да, – говорит Стив. – Думаю, да.
Он знает, что это не та вещь, которую люди признают, уже нет, но в наши дни ему легче верить в дьявола, чем в божью милость.
Бак сглатывает, и его глаза на болезненном лице кажутся огромными и испуганными.
– Ты. Помолись за меня. Пожалуйста. Я, – он хватает Стива за руку и до боли сжимает ее. – Что-то сидит во мне. Я чувствую это. Мне страшно.
Черт, мне
страшно, я не знаю, что за хуйня сидит
во мне, Стиви, что оно заставит меня сделать...
Стив держит его за руку, стараясь скрыть страх в голосе:
– Конечно, я буду продолжать молиться за тебя, но это не... ты
болен, Бак, ты просто болен, вот и все. Они что-то сделали с твоим мозгом, так что у тебя галлюцинации и остальное. И
наркотики, Бак, ты не сможешь вылечиться, пока продолжаешь употреблять. Ты должен... останься со мной, ладно? Останься здесь. Я не позволю тебе сделать ничего плохого.
Баки обмякает на секунду, прислоняясь к груди Стива и позволяя ему поддерживать себя. Затем он резко выпрямляется.
– Ч-ч-ч-ч-ч-
черт.
– Что? Что случилось?
– Чертовы
дети, – говорит Баки. – Сколько времени?
– Сейчас, э-э, чуть больше одиннадцати.
–
Дерьмо, – говорит Баки. – Я не подвез их.
– Кого?
Баки показывает ему правую руку. Слова немного выцвели после ванной, но Стив все еще может разобрать их.
Майки, 15. Лили, 17. Они живут с тобой. Не убивай их.
Баки встает с дивана и ищет свои ботинки.
– Чертовы дети, – говорит он. – Должен идти домой. Ширнуться. Нужно забрать их в три.
Стив ошеломленно наблюдает за ним.
– Откуда у тебя дети?
– Пара Чертовых Детишек, – мрачно говорит Баки. – Нашел их. В переулке.
– Раньше ты так находил котят, – говорит Стив. Он решает, что в восторге от такого развития событий. – И кормил их из бутылочки.
Баки стреляет в него взглядом.
–
Не. Правда.
– О да, так оно и было, – говорит Стив. Он самый счастливый парень на земле. Если Бак подобрал двух бездомных детей, значит он никуда не денется из Нью-Йорка. Также это означает, что он все еще остается
самим собой. – Ты сходишь с ума, если тебе не о ком заботиться. Погоди, давай я сделаю тебе сэндвич и налью кофе в термос, прежде чем ты выпрыгнешь из моего окна.
Баки бросает на окно предательский взгляд.
– Как. Ты узнал?
– Что ты собираешься выпрыгнуть из окна? Удачная догадка. Я бы тоже так сделал, если бы не соседи. Я уверен, что они больше не горят желанием, чтобы я жил здесь. Наверное, считают, что это все равно как раздавать приглашения каждому мимо проходящему придурку с лазерным пистолетом и дерьмовым планом по захвату планеты, – он направляется на кухню. – Пошли, я не отпущу тебя, пока ты не съешь свой сэндвич.
Бак послушно следует за ним, но говорит:
– Сэндвичи проблематичны.
– Да, я знаю. Арахисовое масло подойдет?
– Недостаточно данных.
– Ты ешь арахисовое масло.
Во время войны Бак постоянно воровал у Стива паек с арахисовым маслом: Стив считает, что с ним, скорее всего, не будет проблем, как и с молочным коктейлем.
Стив начинает рыться вокруг в поисках ингредиентов. Благодаря маме Сэма у него есть хлеб в холодильнике, и он не провалялся там достаточно долго, чтобы заплесневеть.
– Эй, помнишь, как ревущие называли тебя папой?
– Что за, – говорит Баки, – ревущие?
– О, – говорит Стив, слегка опустошенный. – Так мы называли наше подразделение во время войны. Ревущие Коммандос. Так или иначе, они называли тебя папой, потому что ты заботился обо всех, но если кто-то напортачил, то они знали, что получат
реальный нагоняй, когда папа узнает. Помню, однажды Дуган чуть не уронил боевой снаряд себе на ногу, и ты кричал на него около получаса без остановки. Морита хохотал до слез.
Это был чудесный день.
– Ты, – говорит Баки, – был мамой?
– Нет, – говорит Стив.
– Ты был, – уверенно говорит Бак. – Ты был мамой.
– Ладно, да, – признается Стив.
– Мама планирует вечеринки, – говорит Бак, – а папа надирает задницы.
– Ага! – говорит Стив. – Ты помнишь?
– Я помню, – говорит Бак, –
это.
И сует палец в банку с арахисовым маслом.
Через несколько часов после того, как он уходит, Стив включает новости и видит, что офис дантиста в Вестчестере сгорел дотла.
*****
У существа чрезвычайно насыщенный день.
Сначала оно ехало на метро. Затем оно избежало захвата Роджерсом Стивеном Грантом, псевдоним Капитан Америка. Затем оно угрожало Роджерсу Стивену Гранту ножом. Затем оно пошло с Роджерсом Стивеном Грантом завтракать.
Роджерсстивенгрант (ты можешь звать меня Стивом) купил существу клубничный молочный коктейль. Существо обнаружило, что испытывает чрезвычайно сильные эмоции к клубничным молочным коктейлям.
Эмоции положительные.
После завтрака существо отправилось вместе с Роджерсомстивеномгрантом к нему домой, где оно приняло ванну.
Ванна была очень-очень положительной.
Изображения Джейма Бьюкенена Барнса в квартире Роджерсастивенагранта не были положительными. Когда существо посмотрело на них, тело едва не отвергло клубничный молочный коктейль.
Неприемлемо.
Другие положительные моменты: как звучит голос Роджерсастивенагранта, когда он зовет существо «Бак». Черный кофе с большим количеством сахара. То, как выглядело лицо Роджерсастивенагранта, когда он увидел, что существо побрилось. «Лаки Страйк». Рука Стива на его запястье.
Существо хочет, чтобы сегодня был не последний день, когда он видел Роджерсастивенагранта. Однако существо знает, что оно
безумнее сортирной крысы и является одной из самых приоритетных целей Гидры, и что его присутствие имеет тенденцию заставлять Роджерсастивенагранта принимать
охрененно тупые решения и вести себя как
чертов суицидальный придурок. Он знает, что в нем есть что-то
плохое, что-то от чего Роджерсстивенгрант будет пытаться его спасти. Следовательно его присутствие представляет непосредственную угрозу безопасности Роджерсастивенагранта.
Неприемлемо.
В настоящее время существо стоит за пределами Бронкса и ждет, чтобы забрать Чертовых Детей. Он отвозит их в школу и обратно уже две недели, потому что если он не будет этого делать, то Чертовы Дети не появятся в школе.
Я не для того тратил время, таская свою задницу по всему гребаному мирозданию, подделывая документы и угрожая чертовым говножуям из школьной администрации, чтобы слушать, как эти двое кормят меня какой-то сладкоречивой чушью о том, что они не чувствуют себя достаточно хорошо, чтобы идти в школу. И если они думают, что им сойдет с рук паясничество во время моего дежурства, то их ожидает адский сюрприз; их радостные задницы буду отправляться в школу каждый гребаный день, даже если у них сраный туберкулез, и они еще будут благодарны мне за это.
Ровно в 15:24 Чертовы Дети выходят из школы и волочат ноги в сторону существа. Майки смотрит на существо, хихикает и тычет Лили под ребра. Лили смотрит на существо, отводит взгляд, затем снова смотрит на него. Ее глаза расширяются. Она хватает Майки за руку и что-то говорит ему.
Майки кричит.
Они подбегают. Майки говорит:
– О мой бог,
приемный папочка! Взгляни на себя, ублюдок, ты же, черт возьми, вылитая
модель!
Лили говорит:
– Джон, ты выглядишь
так хорошо, что мы даже не узнали тебя! Что случилось?
– Они ему понравились, – говорит существо. – Цветы.
Он идет в сторону их жилища. Чертовы Дети идут с ним.
Майки говорит:
– О мой бог, ну ты и
шлюха, у тебя было свидание, и ты не сказал нам? Это было потрясающе? Ты трахался?
Погоди, ты же в его одежде, я прав? Джон, ты настоящая потаскушка!
Существо...
Краснеет?
Неприемлемо.
– Господи Иисусе, ребенок, в твоей чертовой голове одни пошлости, – говорит он.
Лили говорит:
– Он
покраснел!
Крайне неприемлемо.
–Если ты не хочешь, чтобы в моей голове были одни пошлости, может, тебе не следует так много ругаться, приемный папочка? – говорит Майки.
Слова ребенка, черт возьми, имеют смысл.
Лили говорит:
– Так что ты делал на свидании?
Существо говорит:
– Стив не. Он не мой. Это было не
свидание.
Затем он говорит:
– Мы завтракали.
– Стив? – Майки морщит нос. – Стив – это не
горячо. Стив – имя для белых дедушек. Ты
такой горячий, Джон, ты должен встречаться с каким-нибудь парнем по имени
Антуан.
Неточно.
– Стив очень горяч.
Лили поднимает брови:
– Тогда покажи нам фотку.
– У меня нет. Ни одной.
– Ты
врешь, ублюдок, – говорит Майки.
– Ну же, Джон, покажи, – говорит Лили.
Майки говорит:
– Даже если он отвратный тролль, мы
все равно скажем, что он симпатичный.
Чертовы Дети – чрезвычайно стойкий вражеский отряд. Жертв можно избежать только путем незамедлительной капитуляции перед их требованиями. Он достает телефон и показывает им фотографию, сделанную в квартире Стива.
Он никогда раньше не видел их такими тихими.
– Он даже не выглядит
реальным, – говорит Лили.
Майки говорит:
– Господи, помоги.
Затем он говорит:
– Джон. Если у тебя не будет горячего отвратительного секса с этим мужчиной, я больше
никогда не буду с тобой разговаривать.
Принято.
Он говорит:
– Лили. Что ты получила. За тест по математике?
Лили говорит:
– Девяносто семь. Я ответила неправильно на пару вопросов, но там было дополнительное задание.
– Умница, – говорит он, Лили улыбается и смотрит себе под ноги.
Тактика уклонения: успешно.
– Майки, – говорит он. – Что тебе задали на дом?
– Не думай, что я не замечаю, как ты меняешь тему, Джон, – говорит Майки и вздыхает. – Мне нужно написать эссе. По истории. Нужно сдать где-то через
неделю, а я даже не знаю о чем писать.
– Что. За тема?
– Вторая мировая война.
Ох.
– Что-то типа критического эссе? Где ты должен взять цитату, а затем типа найти к ней примеры, если я правильно понимаю? Тьфу, я даже не знаю.
Существо делает глубокий вдох:
– Тебе помочь с этим, чемпион?
Майки выглядит недоверчиво:
– Ты хоть что-нибудь
знаешь о Второй мировой?
– Чертовски больше, чем я, блядь, хотел бы, – говорит Баки.
Затем он говорит:
– Кстати, я сегодня главный по кухне. Сколько можно есть сраный поп-тартс на ужин. У меня нет времени отвечать на гребаные вопросы от социальной службы, когда вы оба заболеете цингой.
Чертовы Дети печально вздыхают.
– Ты самый ужасный приемный папочка
на свете, – говорит Майки.
Неточно.
******
Окей, значит дело было так. Майки встретил Лили примерно два года назад, когда их обоих отправили в одну приемную семью. Бла-бла-бла, приемный папочка – гребаный мудак, который бьет детей, приемной мамочке похуй, приемные
сказочные ублюдки пакуют чемоданы и прыгают на автобус до Нью-Йорка. Печальная предыстория сироток:
рассмотрено.
А теперь лучшая часть. Они какое-то время ночуют в парках, что, окей, не самая лучшая часть, но погоди чуток. Они ночуют в парках и тусуются с кучкой испорченных богатых детишек, которые думают, что быть бездомным – это какой-то политический протест? И они все настолько взволнованны возможностью продемонстрировать, насколько они свободомыслящие и потрясающие, чтобы тусоваться с двумя
самыми настоящими приемными детьми, ставшими жертвами жестокого обращения. И это отстойно, потому что
брр, но и в какой-то степени здорово, потому что бесплатная еда. А потом начинается новый семестр в Новой Школе или где-то еще, похрен, так что их источник бесплатных ништяков исчезает, и Лили приходится работать в МакДональдсе, но Майки не может ничего найти, потому что никто не хочет нанимать бездомного пятнадцатилетнего подростка, а на улице становится все холоднее.
А теперь
действительно лучшая часть. Они ночуют в мерзком переулке, по-настоящему мерзком и полном мусора, и у них нет сил, чтобы найти место получше, потому что их жизнь настолько трагичная и ужасная. А потом этот парень выходит к ним из темноты, и они такие: «ох, что ж, похоже, пришло время таинственной изнасиловано-убийственной смерти!» Но вместо этого парень садится на корточки и говорит:
– Вы. Голодные? – самым скрипучим голосом, который Майки только слышал.
Майки говорит:
– Э-э, ага, – несмотря на то, что Лили бьет его по ноге аля
ебаный в рот, заткнись нахуй, сученыш.
Парень говорит:
– Там есть закусочная. Вниз по кварталу. Я могу заплатить.
Лили говорит:
–
Почему?
– Вы голодны. И замерзли. Вы не должны. Вы не должны так себя чувствовать.
Лили говорит:
– Ты Богослов?
Парень говорит:
– Да.
Майки говорит:
– Какой еще к черту Богослов?
Тогда Лили объясняет, и Майки говорит:
– О боже мой, это
так круто, – и они идут в закусочную за блинами. И этот парень, который помог им, ну он неплох, у него отвратная бомжатская борода и охрененно длинные бомжатские волосы, но у него еще и самые красивые и грустные голубые глаза, которые Майки только видел, так что в итоге он больше похож на Белого Иисуса, чем на маньяка-насильника. И это хорошо, потому что ублюдок
никогда не улыбается, и иногда кажется, что он не понимает
ничего из того, что говорит Майки, и иногда у него прорывается этот сексуальный русский акцент, а иногда – скучный американский, а иногда этот уморительный нью–йорский акцент, как будто он персонаж какого-нибудь фильма с канала Turner Classic Movie. И он зовет официантку «мэм», что просто
очаровательно. И он говорит, что они могут звать его Джоном.
Вот так они встречают Джона, и, когда они объясняют, что не хотят ночевать ни в каких приютах, потому что хотят остаться вне системы, он кивает, как будто что-то понимает, и говорит, что они могут остаться с ним, если хотят. Это немного странно, но они считают, что если бы он хотел изнасиловать и убить их, то сделал бы это еще в переулке, и Лили говорит, что
все говорят, что Богослов похож на справедливого супергероя, типа Сорвиголовы и прочих, но еще Джон вызывает это странное чувство. Типа окей, может, это странно и ебануто, но ты точно можешь сказать, что все, чего он хочет, это помочь. Как будто под внешностью бродяги-убийцы скрывается большой плюшевый мишка.
Так что они съезжаются, и Джон заставляет их переезжать с место на место, чтобы убедиться, что их не поймают, а Майки и Лили начинают узнавать парня все лучше и лучше.
Когда они впервые приходят с ним в заброшенное здание, он усаживает их и говорит:
– Если вы останетесь. На ночь. Если я буду кричать. Не. Не подходите ко мне.
Майки и Лили переглядываются друг с другом. Лили говорит:
– Ага, хорошо.
– Не подходите ко мне со спины. Никогда не касайтесь меня.
Это странно. Майки говорит:
– Нет проблем.
– Если кто-нибудь. Если они придут. Если они спросят обо мне. Вы никогда меня не видели.
В этот раз они просто кивают.
– Вы умеете. Стрелять из пистолета?
Вот дерьмо.
– Э-э, нет? – говорит Лили.
Джон только вздыхает,
вытаскивает гребаный пистолет из гребаного ниоткуда, как гангста–Дамблдор, и показывает им, где находится предохранитель, как держать оружие и все такое.
Потрясающе.
Чем дольше они живут вместе, тем больше Джон начинает вести себя как настоящий человек, типа его подлинная нетерминаторская личность, которая, как Майки понимает, и есть Богослов? И он фрик. Просто абсолютно нелепый фрик, который творит всякое дерьмо: забирает их из школы, помогает с домашкой и покупает
дурацкие здоровые обеды, как будто он их настоящий приемный папочка, и бросает на них эти потрясающие взгляды, типа:
сученыши, вы, что, блядь, издеваетесь надо мной, когда они пытаются выйти сухими из воды. А потом Майки узнает, что Джон гей, или, по крайней мере, ему нравятся чуваки, и у него есть какое-то безумное
дерьмо с каким-то парнем, в которого он стрелял, и Майки полностью
влюблен в эту историю и, возможно, немного сдержанно влюблен в Джона, в любом случае ничего особенного.
Нет, Майки не
тупой. Он знает, что Джон очень-очень сильно лажает. Типа он
постоянно ширяется прямо перед ними, и это
ужасно ненормальное поведение для приемного папочки. И он
всегда носит одежду с длинным рукавом и
никогда не снимает перчатку с левой руки. Сначала Майки просто думает: «окей, какая разница, бездомные одеваются странно». Но однажды, когда Джон отправляется выполнять какую-то миссию ниндзя, Лили говорит:
– Эй, думаешь, это была бомба? Или типа СВУ, или как там они называются?
Майки просто пялится на нее:
– Что?
– То, что повредило руку Джона, – говорит она. – Я хочу сказать, это ведь имеет смысл, верно? Если у него шрамы и прочее, он хотел бы скрыть их. И он всегда ведет себя как параноик, типа помнишь, как на прошлой неделе запускали петарды на китайском рынке? Он
испугался и выхватил
пистолет. Я думаю, может, он был в Ираке или типа того, и его подорвали, и поэтому он такой, ну ты знаешь. Какой есть.
Она не говорит
сумасшедший, но ей и не нужно.
– О мой бог, – говорит Майки, потому что ему вдруг становится очень-очень грустно. – Бедный Джон.
– Ага, – говорит Лили.
После этого, они стараются быть лучшими на свете приемными детьми, потому что предположение Лили о том, что случилось с Джоном, – первая мысль, которая имеет больше смысла, чем «он инопланетянин, изучающий землян», и на самом деле это совсем не смешно.
А потом, в один прекрасный день, Майки и Лили как обычно выходят из школы, и как обычно Джон ждет их, чтобы забрать домой, и срань. Господня.
Джон? Модель. Чертова модель. Он как-то умудрился побриться, помыться и завязать волосы сзади, на нем крутецкая кожаная куртка поверх чистой белой футболки, и оказывается, что под отвратной лохматой бородой и ужасными немытыми волосами, ублюдок совершенно
великолепен. И он весь такой краснеющий и милый, когда речь заходит о его свидании, и это уже
слишком.
На самом деле это уже по-настоящему ненормальная ситуация.
А потом он показывает им фотографию греческого бога, с которым он трахается, и Майки с Лили бросаются в море и тонут. Во всяком случае, так говорит Лили. Лили точно бы попала в программу углубленного изучения предметов, если бы они не ходили в спецшколу.
– Давай просто бросимся в море и утонем, Майки, это
так несправедливо.
– Так точно, – говорит Майки и плюхается на спальный мешок, потому что нельзя прожить с Джоном больше месяца и не начать говорить, как он. Что просто
ужасно, потому что в хороший день он говорит, как робот-убийца и сердитый еврейский дедушка, заключенные в одно тело, а в плохой день тебе просто очень-очень жаль его.
Вот когда их день начинает становиться
по-настоящему странным.
– Вот, – говорит Джон и протягивает им пакет с едой, которая действительно хорошо пахнет. – Не смейте выбрасывать ее или есть какой-нибудь мусор взамен, я, черт возьми, все равно
узнаю.
– Погоди, ты разве не будешь есть вместе с нами? – говорит Лили, потому что приемный папочка обычно
всегда настаивает на семейных ужинах; он буквально
загоняет их к столу, как самая привлекательная бордер-колли в мире, когда они пытаются поесть отдельно.
– Надо идти на работу, – говорит Джон и уходит в свой угол.
Обычно они придерживаются негласного правила «Не заглядывай в углы друг друга», потому что у них и так мало личного пространства, и было бы очень странно увидеть, как приемный папочка мастурбирует, неважно, насколько он горяч. Но Майки и Лили знают, что под
работой понимается что-то вроде
отстрела наркоторговцев, и Джон никогда раньше не
говорил об этом, так что они искоса наблюдают за ним, пока он собирается в своем углу.
А потом, впервые за
все время, Джон снимает перчатку и рубашку перед ними, вместо того чтобы переодеться в коридоре, и у него
гребаная металлическая рука.
Они оба просто сидят и пялятся на него, пока он одевается. Он надевает одежду, которую Майки никогда на нем не видел, и она пугающая
что пиздец, вся эта черная кожа с вырезом для металлической руки. А потом он надевает очки и эту жуткую маску, и он теперь
совсем не похож на их приемного папочку, он даже не похож на
человека, он похож на
монстра. А потом он поднимает половицу и достает спортивную сумку, расстегивает молнию и начинает вытаскивать из нее все это гребаное
оружие и вешать его на себя. Там не просто пистолет, о котором они и так знали, там
четыре пистолета, и вся эта куча
ножей, и блядская
граната, и затем Лили говорит:
– Джон? – тихим испуганным голосом, который созвучен тому, как Майки сейчас себя чувствует.
Пустая маска поворачивается к ним. Майки чуть не писается в штаны. Затем Джон возится с ремнями, стягивает очки на макушку и снимает маску, так что они снова могут видеть его лицо.
– Вы боитесь, – говорит он. – Меня.
Он кажется таким грустным, но Майки уже
сыт всем этим по горло, так что он говорит:
–
Так и есть, Фредди Крюгер, потому что ты чертовски
пугающий!
И тогда Майки чувствует себя просто
ужасно, потому что Джон становится совершенно неподвижным, как он делает каждый раз, когда сильно волнуется о чем-то, и говорит:
– Я б-б-б-б-бы н-н-никогда не о-б-б-б-б-б-бидел вас, – и делает ту штуку, когда его голова дергается. Он уже
неделю не заикался так сильно, а теперь все снова пошло под откос, потому что Майки накричал на него, и Майки определенно
худший ребенок на свете, даже если его приемный папочка – пугающий робот-убийца. Он очень сильно старается не пялиться на металлическую руку.
Лили говорит:
– Мы знаем. Мы знаем, что ты не обидишь нас, – тихо и спокойно. – Но что ты
делаешь? У тебя
граната. Я имею в виду, что... ты можешь навредить многим людям, Джон.
Майки очень сильно проваливается в задаче не пялиться на руку. Джон подходит и опускается на колени перед спальным мешком Майки. Он говорит:
– Эй, чемпион.
Майки смотрит на него. Он до сих пор не привык к тому, как выглядит лицо Джона без этой отвратной бороды – такое нежное и молодое, слишком худое и чертовски
ласковое, как будто он не
покрыт ножами с ног до головы. Джон протягивает свою металлическую руку ладонью вверх.
– Ты можешь потрогать. Если хочешь.
Майки тянет руку и касается ладони Джона.
– О боже, ты такой холодный, – говорит он, и кладет обе руки поверх металлической, чтобы согреть ее, потому что Джон не должен быть таким холодным.
Джон слегка улыбается ему:
– Я не. Чувствую этого.
И потом Майки плачет, и это
так глупо, но Джон просто притягивает его к себе и обнимает, даже если правило гласит: «Никогда не трогай Джона». Но сейчас Джон поглаживает Майки по спине настоящей рукой и говорит:
– Эй, здоровяк. Все в порядке. Я с тобой. Я с тобой.
Майки все еще плачет, как сопливая размазня, и Джон слишком тощий, и кожаное дерьмо на нем колется и царапается, но от него
так хорошо пахнет: пряным гелем для душа, кофе и сигаретами – тем, чем должен пахнуть
папа. Майки хочет сказать, чтобы тот отвалил, что он
в порядке, Джон, он
в полном порядке, но вместо этого он говорит:
– Я скучаю по маме.
– Да, – говорит Джон, и его голос ломается. – Я тоже.
Затем он говорит:
– Лили. Люди. Люди, за которыми я иду. Они плохие. Они очень плохие. Они что-то сделали. Со мной. Сделали меня таким, – он глубоко вздыхает. – Я не причиню вреда ни одному гражданскому. Клянусь своей гребаной жизнью. Только плохим парням. Если ты чувствуешь, что должна... Если ты думаешь, что должна сдать меня, все в порядке, ты можешь. Но. Ты больше не увидишь меня, и копы не смогут меня остановить. Таким они меня сделали, плохие парни, они сделали меня таким, что меня чертовски трудно остановить. Думаю, что никто не может остановить меня, кроме одного парня, но он не будет проблемой. Так что, наверное, я лучше всех подхожу для этой работы. И я должен закончить ее, пока они не сделали того, что сделали со мной, с кем-то еще, – он встает. – Майки, если я не вернусь, ты остаешься единственный мужчиной в доме, окей? Лили, ты за главную.
Он улыбается: большой счастливой улыбкой, которая делает его похожим на совершенно другого человека. Затем он говорит:
– Увидимся позже, дорогие, – и выпрыгивает из окна.
Лили говорит:
– Майки, все очень плохо.
– Черт возьми, да, все чертовски плохо, Джон – робот, и он только что
выпрыгнул из блядского окна!
– Майки, – говорит Лили. –
Соберись. Все
на самом деле чертовски плохо. Я думаю, он собирается убить Капитана Америка.
*****
Баки уходит. Существо появляется.
Оно поправляет маску.
Оно улыбается.
База цели находится в полужилом районе, в одноэтажном здании со скрытым подвалом. Шесть тел внутри, все некомбатанты.
Существо зачищает место менее чем за десять минут.
Основная цель отсутствует. Существо приставляет пистолет к голове единственного оставшегося в живых человека.
– Сара Голдберг, – говорит оно.
Человек говорит:
– Хайль...
Существо ломает ему челюсть металлической рукой и лезет ему в рот, чтобы вырвать зуб с цианидом. Оно прижимает пистолет к челюсти человека и раздавливает зуб в порошок.
– Хватит херней страдать. Сара Голдберг.
Человек не очень эффективно говорит со сломанной челюстью, но существо разбирает что-то вроде: «Дети Гидры не боятся смерти».
– Да? – говорит существо. – Они боятся, что им отрежут пальцы?
Человек не может решить, как ответить на этот вопрос. Существо отрезает ему один палец, чтобы помочь с проблемой.
Оно выясняет, что ответ – да.
*****
– Сара Рут Голдберг, – говорит существо. – Во-первых, пошла-ка ты на нахуй за то, что заставила меня тащить свою задницу до самого гребаного Вестчестера. Не думал, что такой кусок гидровского дерьма, как ты, будет жить в ебучих
Белых Равнинах. Мне пришлось сесть на чертово
Метро-Норт, Сара Рут Голдберг; ты хоть,
блядь, представляешь, как я ненавижу поезда, которые не ездят под землей?
Сара Голдберг неподвижно стоит в своей кремово-бирюзовой гостиной, ее рука на выключателе, взгляд прикован к пистолету, направленному в ее голову.
– Кто ты? – говорит она.
– А на кого я, блядь,
похож?
Она сглатывает. Ее пальцы теребят подол шелковой блузки. Ее ногти свежевыкрашены: осенняя слива.
– Где вы нашли униформу актива?
Существо снимает маску и натягивает очки на лоб.
– В
будуаре актива, куриная башка, где,
по-твоему, я мог ее найти? – его голос смягчается. – Ты узнаешь меня, Сара Рут Голдберг?
Она быстро и часто кивает:
– Ты... Ты должен быть мертв. Команда зачистки...
– Твои сопляки не закончили, – говорит оно. – Сейчас ты почувствуешь ярость угрозы.
Она пялится:
– Что?
– Ох, ради всего
святого, – говорит существо. – Это же
Тупак, дура, ты что, вообще ничего не знаешь о
современной культуре? – оно поднимается из кремового кресла и подходит ближе к женщине, замеревшей у бирюзовой стены. – Ты узнаешь меня, Сара Рут Голдберг? Почему? Почему ты узнаешь меня?
– Я, – говорит она и облизывает губы. – Я обрабатывала тебя.
– Ты обрабатывала меня, – говорит оно. – Как? Как ты обрабатывала меня, Сара Рут Голдберг?
– Я... Я обрабатывала тебя с медицинской точки зрения до и после миссий.
– Да, – говорит существо. – Так и было. Как врач, а? Как долго ты была моим врачом, Сара Рут Голдберг?
– Тринадцать... Тринадцать лет, – говорит она.
– Хм, – говорит существо. – Это очень много времени. Сейчас у нас должны быть действительно особые отношения. Врач и пациент, все это время. Болтаем о наших жизнях, болтаем о наших семьях и все такое. Мы так хорошо знаем друг друга, что это должно быть легче легкого для тебя, – говорит оно и прижимает пистолет к ее подбородку. – Скажи мое имя.
Она открывает рот. Сперва не раздается ни звука. Затем она говорит:
– Зимний Солдат.
– Неверный ответ, – говорит существо и наотмашь бьет ее по лицу.
Она говорит:
–
Спутник.
Существо улыбается.
Оно говорит:
– Послушание вознаграждается, Сара Рут Голдберг. Раньше ты говорила мне это.
Послушание будет вознаграждено. Но я был
очень послушным, не так ли? Я был очень хорошим солдатом. Я не знал, как быть кем-то еще, не так ли, Сара Рут Голдберг? У меня не было ни одной гребаной
мысли, которую я мог назвать своей. И как меня за это вознаградили, Сара Рут Голдберг?
Она тихо плачет, слезы капают на ее кремовую шелковую блузку.
Оно говорит:
– Седация лишь приведет к задержке процесса криозаморозки. Мы можем продолжать операцию, пока актив обездвижен. Твои слова, Сара Рут Голдберг?
Она едва заметно кивает.
– Ты знаешь, каково это, когда твои внутренности разрезают и сшивают обратно, пока ты в сознании и все видишь, Сара Рут Голдберг?
Она качает головой.
Улыбка существа становится шире.
– Хочешь узнать?
– Пожалуйста, – говорит она. –
Пожалуйста. Я мать. У меня дети...
–
У меня, черт возьми, была мать, – говорит существо. –
Я был чьим-то ребенком. Для этого ты стала врачом, Сара Рут Голдберг, чтобы пытать сына другой матери?
Тринадцать гребаных лет, Сара Рут Голдберг, ты, нацистский кусок
дерьма. И извиняюсь, если я,
черт подери, неправильно понял, но тебя не назовут
Сарой Рут Голдберг, если твоя мама
блядская методистка, – говорит оно и ломает мизинец на ее правой руке. Она кричит. Оно рычит на нее, как собака. –
Заткнись нахуй. А какого
хуя ты хотела,
чертова безумная сука, присоединяясь к блядской Гидре?
–
Пожалуйста, – говорит она. – Я сделаю все, что ты захочешь...
Существо замирает. Оно становится тихим:
– Все, хм?
Она кивает. У нее течет из носа.
– Да,
пожалуйста...
– Я знаю твое имя, Сара Рут Голдберг, – говори оно. – Я хочу, чтобы ты назвала мое.
– Я не, я не знаю...
– Джеймс Бьюкенен Барнс, – говорит оно. – Мое имя Джеймс Бьюкенен Барнс. Скажи это.
Она говорит:
– Джеймс Бьюкенен Барнс.
Оно улыбается.
– Хорошая девочка, – говорит оно. – Послушание вознаграждается.
Она разражается рыданиями.
Существо стреляет ей в голову.
Баки вздрагивает и смотрит на тело на полу. Его правая рука дрожит.
–
Дерьмо, – говорит он. – О
черт.
Он роняет пистолет и делает три шага назад. Затем он разворачивается и блюет на диван Сары Рут Голдберг.
