Кто спасет наш сад, когда грянут заморозки?

      Последние два года Лань Сичэнь убеждался в том, что сходил по собственной воле с ума, все глубже и глубже погружаясь в невыносимую степень отчаяния, до которого не добраться никакой надежде. Там он чувствовал себя позабытым всеми ребенком, который упал на дно колодца, где нет никакого спасения. Была бы его воля, он бы оставшуюся жизнь провел в уединении, не выходя из состояния медитации, пока истощенное голодом и жаждой тело не прикончило бы само себя. Но так нельзя. По многим причинам, которые он заученно твердил каждое утро, прежде чем подняться и выйти навстречу остальным адептам ордена. Приковывавшее к постели безразличие и усталость очередной бессонной ночи преодолевались через принуждение и самовнушение, и пока такие уловки безотказно срабатывали. Ты должен — и ты делаешь.       Как на главе ордена, на нем ответственность. Как на главе ордена Лань в это нелегкое для всех время, на нем больше ответственности, нежели можно себе представить, но он привык справляться с ней. Не привыкать. В первый раз он столкнулся с ней после сожжения Облачных глубин, вынужденного бегства и смерти отца. Второй — после гибели Старейшины Илин на горе Луанцзан и отбывания Лань Чжанем наказания за помощь врагу. Тогда он остался в одиночестве, тратясь на то, чтобы мирить враждовавших названных братьев, а также не позволить Цзинь Гуаньшаню перетасовать правила игры на свой лад. И вот, снова. Какая разница, станет ли он посвящать себя окружающим и дальше, важно ли сколько получится держаться? Нуждались в нем в критических моментах. На него привыкли полагаться и ждать.       Что, кроме чужих ожиданий, останавливало Лань Сичэня? У него не было ни наследников, ни какой-либо другой подходящей замены. Оставлять орден без грамотного и умелого лидера — все равно, что предавать весь свой род. Да и сердце Лань Цижэня, вдруг постаревшего в кратчайший срок, могло не выдержать ухода второго племянника. Воспитателем он был несравнимо строг, все детство Двух Нефритов прошло под его надзором, но, вместе с тем, он крепко любил каждого из них. Контроль был проявлением беспокойства. Когда Лань Ванцзи и Вэй Усянь подались в вольные заклинатели, горе мрачной тенью отпечаталось на суровом лице, мир заклинателей потерял Хангуан-цзюня. Его умыкнул бестолковый Вэй Ин, воскресший в теле такого же дурного мальчишки, и вся эта история оставила след на безупречной репутации ордена Гусу Лань. Любовь обрезанных рукавов, двух великих заклинателей?       Содрогались все от отвращения, не от поэтичности и трепета.       Задачей же Лань Сичэня было отныне восстановление стабильности в разбалансированном соотношении политических сил, ему полагалось думать о будущем на десятки шагов вперед. На слабости был поставлен строжайший запрет, пусть все гнило внутри, кричало и билось, заламывая руки. Перебесится, перетерпит. Ему нужно было стать сильным, мудрым, лучшим из лучших, а не бежать от проблем, чтобы вдоволь лелеять боль, разрывавшую напополам грудную клетку. Все ухудшалось тем, что рядом не было Лань Ванцзи, неизменной опоры и поддержки. Он шел затейливой тропинкой своей судьбы, видимо, запамятовав, что старший брат неотступно оставался с ним после смерти Вэй Усяня. Все тринадцать лет он старался дать то, что было безжалостно отнято.       Тогда Лань Чжань признавал, что Лань Сичэнь — единственное значимое, ценное, что оставалось в жизни, единственный родной человек. Что же теперь? Он вместе с тем, кто не только заменил всю семью, а создал новую. Злиться не имело никакого смысла, Ванцзи заслуживал счастья, преодолев слишком много преград ради него. Лань Сичэню оставалось упиваться страданием, глубоко затаенным, томиться в нем и думать. Исключительно много думать.       Наверное, это недоказуемое предположение, но тьма попросту любила подобных печальных мыслителей, выискивая именно их.       Все осложнял брак с Цинь Су. Второе замужество редко воспринимается положительно, тут условия были еще менее благоприятными, чем обычно. Складывались бушевавшие во всю скандалы и народные суеверия. Например, нарушался негласный этикет, главе полагалось искать чистую юную деву, и подобная женитьба наносила сотню оскорблений знати. Вдобавок, невеста была рожавшей, и гибель сына-первенца, клеймо несчастья и утрат, не делала ей чести. Отправка в монастырь была вопросом времени, либо, по желанию нового главы ордена Цзинь, она могла бы перейти в статус его наложницы. Но юный Цзинь Лин на подобное не пошел бы. Во-первых, ему не было нужды в гареме, ни сейчас, ни после. Во-вторых, все, касавшееся младшего дяди, будило в нем отвращение.       У нее был один путь. Цинь Су осознала это, когда очнулась в домике лекаря, за пределами внутренних покоев Благоуханного Дворца. Это могло значить одно: отныне она не хозяйка в Ланьлине. Заколоть себя на глазах у толпы свидетелей не получилось, дрогнула предательски рука, оставив кривой шрам на животе, куда был по самую рукоять вогнан кинжал. Она так резво перехватила его прямо из руки Мэн Яо, и все бесполезно. Важные внутренние органы удар не зацепил. Она выжила. За это ее и проклинали в народе, мол, лживая бабенка пыталась давить на жалость, как только узнала, что планы муженька пошли крахом. Она точно была в сговоре с ним, как иначе они бы смотрелись такой счастливой парой, самой завидной во всех землях?       Как знать, может она была в курсе и о кровном родстве?       Цинь Су мечтала, чтобы все закончилось каким угодно образом, хоть смертью, хоть монастырем. Тогда на пороге ее новых невзрачных покоев появился бледный и печальный, как не успокоенный призрак, Лань Сичэнь. Цзэу-цзюнь с почтением поклонился вдове, справившись о ее самочувствии. Никто давно не обращался с ней так, как полагалось говорить с бывшей госпожой. Последовал обмен дежурными репликами, бессмысленными, но нужными, чтобы привыкнуть друг к другу, оба напоминали одичалых зверьков, позабывших общение один на один с кем-либо. У Цинь Су вовсе вылетело из памяти, каково это, разговаривать с кем-то, кто смотрел на тебя без подозрений, пытаясь смирить презрение, и не оценивал каждый случайный жест. У Лань Сичэня не было сарказма и скепсиса, не просто в тоне спокойного голоса, нет, в нем самом, как таковом. Прямолинейный, неподдельный, он стал первым, кому она улыбнулась, как прежде.       Лань Сичэнь сделал ей предложение, которое Цинь Су приняла, пусть и пребывая в смятении. По окончанию траура, ей предназначалось вновь стать супругой. Взамен он укроет ее ото всех в Облачных Глубинах. Это было обещанием нового дома, который, несмотря ни на что, она обретала, где можно было восстановить сломленный дух.       Там прохладный воздух, прочищавший мысли, ледяные источники, закалявшие тело, и люди, умевшие держать на замке свои помыслы и страсти. Идеальное место, чтобы начать все с чистого листа, всяко лучше, чем дожидаться решения неведомых судей в дальних темных покоях Благоуханного Дворца, как какая-нибудь преступница. Выбор был небогат, решение, в общем-то, принялось как будто за нее.       Зачем она понадобилась Лань Сичэню так внезапно? Брак нес слишком много обязательств, но он настоял. Все назвали бы это жалостью, такое мнение и закрепилось в обществе, Цинь Су догадывалась о настоящем мотиве своего жениха. Было несложно, она часто видела его, когда Цзэу-цзюнь заезжал с визитами, и всегда была проницательной… Не получилось единожды, тогда она оступилась, ослепившись наивной верой влюбленности, идя на поводу Мэн Яо. Глядя на Лань Сичэня, она думала об одном.       Почему бы не позволить себе скорбеть вместе? Горе роднит похлеще кровных уз. От нее не укрылось, как многое разделял с ней Лань Сичэнь сейчас, с трудом переживавший предательство и гибель названного младшего брата. Сложно было не догадаться, что это значило. Когда этот благочестивый мужчина частенько гостил в Ланьлине, на протяжении всех лет своего счастливого замужества Цинь Су ловила его обращенный к Цзинь Гуанъяо взгляд. Такой знакомый до мелочей, быстро переводимый куда угодно от веселого открытого лица. Это довольно легко: чувствовать, что кто-то так же сильно влюблен в одного с тобой человека. Однако, меж ними держалась достойная двух великих заклинателей дистанция, речи не шло о порочных связях, нарушавших принесенные в храме обеты, потому Цинь Су лишь сочувствовала Лань Сичэню в его неразделенных чувствах.       Теперь они сочувствовали обоюдно.       Они могли разделить утрату. Этот брак не положил начало новой семье и не должен был, его цель — не создание очага, а последняя попытка ухватиться за кого-то, кто в силах тебя понять. Они оба были необходимы одна для другого и наоборот, поэтому свадьба и состоялась. Только поэтому. Назло всем старейшинам и злым языкам все обряды прошли должным образом, три поклона были принесены, справили скромное торжество. В брачную ночь Лань Сичэнь снял с лица сидевшей на кровати отныне и вовек супруги алое покрывало и целомудренно поцеловал лоб. Интимной близости меж ними не случилось, ее не было и не будет. Хватало близости душ, израненных, шрамы на которых продолжали сочиться. Им ни за что так просто не затянуться.       За пару месяцев слухи утихли, находились все новые темы для разговоров. Время не стояло на месте. Накапливавшиеся новости вытесняли пересуды о браке Цзэу-цзюня и Цинь Су. Все обещания Лань Сичэня сбывались: в пределах Облачных Глубин все в мгновение ока преображалось, в это место нельзя проникнуть по одной своей прихоти, а значит и темы для обсуждений пережевывали сами себя, и, не находя новых интригующих фактов, сходили на нет.       Спавшая раздельно с ним, за ширмой, новоиспеченная госпожа Лань взяла в привычку ежедневно благодарить супруга, словно тот спас ее от самой страшной кары из всех возможных. В монашках ей было бы не обрести покоя, ей, вынужденной сталкиваться с недовольством тамошних женщин, которых точно так же силой упекли после вдовства или неудачно понесенного вне брака плода. Над ней был бы надзор, не позволявший бы самолично прервать круг жизни. Но в Гусу Лань она имела радость погружаться в себя, сутки на пролет сидя в неподвижности, лишь гладя рукой живот. Когда никого не было, она забиралась под распахнутое ханьфу, чтобы надавить на толстый след от колотой раны, и царапала его ноготками. Края стянулись, но оставались чувствительными, боль яркими пятнами вспыхивала перед глазами.       Единожды за этим ее застал Лань Сичэнь, ошарашенно замерев напротив. Прежде ему не приходилось отчитывать Цинь Су, но сдержаться тут было выше его сил. Ей нельзя вредить себе, она тут, чтобы возвратиться к нормальной жизни, он же здесь, чтобы оберегать ее от всего дурного. Таковы негласные обязанности между ними, ей нужно время, чтобы снова, как говорится, встать на ноги, им обоим нужно просто ждать.       — Пожалуйста. Не трогай этот разрез, — Лань Сичэнь говорил настойчиво, но с мольбой, не желая, чтобы сказанное походило на приказ.       Цинь Су грустно улыбнулась, только с ним выражение ее лица как-либо менялось. Ответить было нечем. Лань Сичэнь, понимавшей ее молчание, опустился на колени рядом с кроватью. В таком положении она смогла обнять его, придвинувшись к краешку, и прижала к груди голову мужа. В этом жесте не было ничего от нежности супругов. Скорее, не выраженная в срок материнская забота, которую она хотела дать. Но не было того, кому она предназначалась бы. Аккуратно, не касаясь лобной ленты, давно заверив мужа, что у нее нет права на нее, она погладила его по волосам. Их брак — тайное убежище, но никак не союз мужчины и женщины, он не влюблен, это не священное единство для двоих. Они не спутники на тропе самосовершенствования. Их путь напоминал, раз уж на то пошло, дорогу самоистязания, усыпанную осколками и острыми камнями.       — Но что, если мне нет нужды в твоей милости? — прошептала Цинь Су, прижимая Лань Сичэня крепче, не дав вскинуть голову. — Что, если я хочу избавления от этой участи, хочу уйти здесь, пока чувствую покой? О, Лань Хуань, моя душа вот-вот разлетится на части, и тогда не сможет переродиться. Я бы так хотела… хотела одного, тогда бы все было иначе. Но отныне я просто нуждаюсь в исчезании, пока вокруг меня твои луга и горы.       Лань Сичэнь не смог посмотреть в ее глаза, давно потухшие, некогда принадлежавшие одной из самых красивых женщин-современниц. Вся внешность в прошлом, все осталось там, где она радовалась рожденному первенцу и крепко сжимавшему ее руки Цзинь Гуанъяо, покрывавшему их и плечи вместе с шеей поцелуями. Все там. Ее обуревало одно стремление, и к этому сводились ночные разговоры.       Лань Сичэнь наконец-то смог изобрести один возможный путь, собрав обрывки этих полуночных и предрассветных бесед. Путь Тьмы, который предавал все то, чему его учили, но раз уж сам Лань Ванцзи сбежал с тропинки праведности, то чего говорить о нем? Лань Ванцзи всегда придавал правилам большее значение, чем старший брат, и все равно предпочел любовь, одного неправильного человека, обменяв на него весь мир и собственное доброе имя. Если судить так. то Лань Сичэнь рисковал куда меньшим, отваживаясь на нечто подобное.       Бедняжка Цинь Су все равно рассуждала о скорейшем избавлении себя от тех мук, которыми награждал ее каждый с усилием прожитый день. Кто он был таким, чтобы удерживать ее силой подле себя? Излечения не случилось, нанесенный сознанию вред был куда серьезней, чем полагалось им на первый взгляд, все попытки привести жену в себя — это топтание на месте. Она тянула на дно. Он тянул на дно ее. Не о такой взаимопомощи шла речь в начале их союза.       И вот с тех пор, с их первого разговора о неисполнимости мечтаний, минул целый год. Цинь Су заверила, что не покончит с собой, но и прежней стать ни за что не сможет, и вверила себя тем самым в распоряжение Лань Сичэня. Пусть действует так, как повелит ему долг, рассудок, честь, что угодно, она знала, что он тот, на кого следовало положиться при любом вопросе, пусть то и касалось ее личного, ее собственной жизни.       Тот же признавал про себя, что сумасшествие, очевидно, прогрессировало, иначе как объяснить энтузиазм, с которым он изучал книги, с трудом стащенные из тайной комнаты Цзинь Гуанъяо, которую не успели полностью изничтожить? Как объяснить, что он буквально шпионил за Не Хуайсаном, которому пророчили будущее Верховного Заклинателя, копируя накопленные им свитки с заклятьями? Во время визитов в Нечистую Юдоль было сложно до невозможности разыскать в библиотеке тайный отдел, где хранилась самые необходимые отныне знания по проклятиям и призывам. Маска «Незнайки» была отброшена, как наскучивший веер, ее бывший владелец стал поразительно осведомлен во многом. Но Лань Сичэнь это сделал, добыл нужное за спиной юноши, который расслабился, свершив, наконец-то, свою месть за убийство Не Минцзюэ. О да, об этом Лань Сичэнь был в курсе, благодаря разболтавшемуся за пару встреч Вэй Усяню, который в подробностях рассказал об игре двух стратегов. Он успел прикинуть, как продолжалось их противостояние годами, как глупо перевели они свой гениальный потенциал мыслителей, жертвуя людьми, как пешками. Выходило так: с нитями, безусловно, безупречно обращался Цзинь Гуанъяо, но с марионетками лучше поладил Не Хуайсан, правильно выбрав игрушки и расставив те в нужных местах.       Лань Сиэчнь пылал изнутри гневом, доселе незнакомым ему. Удар, который насквозь пронзил А-Яо, был сделан по вине воскликнувшего молодого господина Не, который якобы углядел какую-то опасность за спиной Цзэу-цзюня. Сложилась вся картинка: Не Хуайсан помешал в какой-то момент сбежать Цзинь Гуанъяо из храма, не смог он точно назвать и то, что напугало его в последний момент. В голове снова и снова звучал голос умирающего А-Яо, с уголка губ которого стекала струйка крови. Лань Сичэнь пообещал ему смерть, если он хотя бы раз соврет. «Но я ничего не сделал!»       Ничего. Действительно. Обида, колкая и ядовитая, пропитала его насквозь, но он гнал мысли об отмщении прочь. Как показывал опыт близких людей, в мести не было никакого удовольствия по итогу или полученное не перекрывало всех утрат. Кто был бы готов к новым бедам и новым жертвам, невинным людям, которых бы случайно втянуло в водоворот событий? Тьма, скользнувшая внутрь Лань Сичэня, нашла для себя другой выход, как ему казалось, правильный. И пусть заткнутся все, кто попробуют поспорить, что у тьмы не спрашивают об истине.       Тут правды не было с самого начала.       Бывший Старейшина Илин, узнав о планах Лань Сичэня, посмеивался украдкой, но не порицал его. И ничего об их прогулках не говорил Лань Чжаню, якобы сбегая за едой или ради игр с детворой ближайшей деревеньки. Он ненавидел лукавить перед супругом, но здесь все было для его же блага, для блага обоих Ланей, раз на то пошло. Они оба достаточно взрослые, чтобы без чужих увещеваний принимать решения и нести полную ответственность за них.       — Если ты все держишь под контролем и знаешь меру, — он повернул в руке флейту Чэньцин, с которой по-прежнему не расставался, и погладил ее черный корпус, — то любая сила — это инструмент. В вашу волю, господин Нефрит, я верю так же, как в Лань Ванцзи.       — Как и в его волю, вы имеете в виду, молодой господин Вэй? — с вежливой улыбкой уточнил тогда Лань Сичэнь, столкнувшись со звонким смехом, ставшим ему ответом.       — Нет-нет. Во всего Лань Ванцзи, я верю в него от и до целиком. Понадобится моя помощь, вы только позовите, я и Лань Чжаню по возможности смогу все объяснить. Но потом. Рано или поздно, когда вы будете готовы, — Вэй Усянь пожал плечами, и спрашивать далее не имело никакого смысла, уговор заключен был сам по себе.       Лань Сичэнь продолжал работу, сам толком не понимая, что толкает людей на подобные безрассудства. Подобное могло в два счета поставить под удар родню, весь орден, испортив отношения со всеми ближайшими соседями. Кредит доверия у Гусу Лань был со стороны других орденов, и великих, и менее значимых, необычайным, но границы все-таки имел. Если все всплывет наружу, то его ждало жестокое наказание, если не казнь, то изгнание в пустынные районы. Старейшины бы наложили сильнейшее заклятие, которое бы сдерживало силы Золотого Ядра, что равноценно было бы его сожжению. И, конечно, вся вера в светлое будущее для Цинь Су была бы уничтожена вместе с именем Лань Сичэня, и она, и оба ее брака, были бы стерты из истории страны за монастырскими стенами. Мир Заклинателей всегда был безжалостен к отступникам, прощенным был, наверное, только Вэй Усянь, и то из-за того, что после воскрешения вовремя скрылся с глаз под тогдашнюю шумиху.       Стоил ли результат рисков? Лань Сичэнь без сомнений ответил бы, что да, стоил, и даже больше этого. Если не в этом мире, среди живых, то он обязательно разыщет Цизнь Гуанъяо по ту сторону, где обитали мертвые, чтобы заглянуть в прищуренные по-лисьи глаза и вдохнуть застрявший в волосах аромат распустившихся в саду при дворце цветов. Сладких слив или выразительных пионов, чего угодно, он стерпел бы даже резкий жасмин, от которого кололо в горле. Однолюб. Помешанный. Как угодно, но он был необходим ему.       Следующие двенадцать месяцев пролетели за трудами, сомнениями, в ненависти к себе и тому двуличному существованию, на которое он обрекал себя. Два года со свадьбы, Цинь Су терпела и жила, Лань Сичэнь терпел и хотел заставить жить.       Но теперь заставлял он не ее.       — Моя госпожа, — Лань Сичэнь заглянул за ширму, делившую спальню на две части, тут двое суток была вынуждена томиться в одиночестве Цинь Су. — Как ваше самочувствие? Мне сказали, вы трижды отказались от ужина и много спали. Почему вы не выходили на прогулку?       Сегодняшний день был насыщенным. Он едва вернулся с совета орденов, где обсуждались бессмысленные мелочи, вплоть до объявления помолвки господина Цзян с какой-то младшей дочерью благовидного дома. Вполне закономерный скромный выбор, который понимали все присутствовавшие.       Цзян Ваньинь ответил грубыми отказами на предложения всех влиятельных кланов, у которых имелись не пристроенные дочери, и возвращаться к ним было ниже собственного достоинства. Да и они бы едва ли согласись по той же причине. Необходимость наследника назревала, Цзинь Лин ускользнул из Юньмэна в орден своего отца, а значит прикрываться его воспитанием отныне не получалось. Ребенок не падал с небес и его не найти среди распустившихся лотосов. Советники настояли на принятии очередного прошения: ведь не хочет Саньду Шэншоу допустить гибель ордена Цзян? После всех потраченных на его восстановление усилий, он, в точности как бывший названный братец, мог разрушить все. Так в Пристани Лотоса скоро появится новая хозяйка. Из более важного было обсуждение усиления позиций ордена Цзинь, к новому главе питали симпатию многие, также намекая, что хорошо бы и ему подумать о жене, любому мужчине нужна она для поддержания баланса Инь и Ян в теле. Выбор Цзинь Лина исправил бы проступки предков, доказав здравомыслие и лояльность… Нужно грамотно сыграть тут, но не попасть в руки манипуляторов, грезящих о том, как прибрать власть юнца к своим рукам.       Собрание превращалось в сборище кумушек, которые мечтали поскорее всех распределить по парам и выдохнуть до следующего поколения. С тех пор, как на прошлом совете объявили, что мнение большинства склонялось к определенному кандидату на пост Верховного Заклинателя, наступили мирные времена. Через месяц от силы Не Хуайсан получит пост, выведя, впервые за все время его существования, исторически неблагородного происхождения орден Не на лидирующие позиции.       Затишье. Лань Сичэнь молился, чтоб не перед бурей.       — Дорогая А-Су, ты решила морить себя голодом? — он привык вот так садиться подле нее, локтями упираясь о край кровати. Сейчас она лежала, свернувшись калачиком на боку, закрыв глаза. Медленно она приподняла веки, как будто они были слишком тяжелыми для нее.       — Мой господин, я так устала мучиться. Вы дарите заботу, но я знаю, что мне нужно было оставить мир тогда. Постойте-постойте, не перебивайте, я так долго готовила слова в ваше отсутствие, что боюсь их растерять, — Цинь Су не двигалась лишний раз, шевелились ее сухие губы да глаза, бегавшие по лицу Лань Сичэня. Она протянула руку, и он тут же взялся за нее, переплетая пальцы. — Знаете, чему научило меня замужество за А-Яо? Оно сильно меня испортило… Всегда читать чужие переписки, заметки, оставленные книги. Я знаю, что вы ищете, знаю, какие идеи кружатся в вашей горячей голове, и разделяю каждую темную мысль, что пульсирует вот тут.       Подушечка ее указательного пальца надавила на висок, где и впрямь прощупывался участившийся после признания пульс. Выходило, что Цинь Су на протяжении полугода рылась во всех его бумагах, не спрятанных должным образом из-за веры в ее безгрешность и простоту. Пересказ слов Вэй Усяня, выдержки из книг запретной секции библиотеки. Была даже копия письма, отправленного Не Хуайсаном напуганному Мо Сюаньюю. Все указания на ритуал призвания, поправки на то, как верным образом подарить свое тело «злому духу», чтобы обидчики получили по заслугам. Она увидела все. Мурашки пробежали по загривку Лань Сичэня, он почувствовал себя предателем. Пусть он и не хотел этого, но так на самом деле и было: он виноват перед ней. Он использовал ее, заразившись неведомо от кого безрассудной идеей вернуть себе любимого человека.       Он все хотел, как только убедился в крепости ее убеждения завершить собственную жизнь, как-то подвести разговор к этому. Она так часто сетовала, что ей нечем отплатить, но как же подло, низко, как паршиво поступал он, думая о таком и надеясь.       — А-Су, о боже мой, моя госпожа, прости, я никогда бы не…       Не лги ей. Лань Сичэнь смотрел в, как и прежде, пустой взгляд, в котором едва-едва теплилось что-то, напоминавшее родительскую нежность. Так смотрят на непутевого ребенка, который разбил чашку, но плачет от этого так громко, что это его нужно пожалеть и приласкать. И она была готова успокаивать. В этом вся бывшая госпожа Цзинь, нынешняя госпожа Лань, вся Цинь Су, до жути напоминавшая добротой погибшую от такого же чувственного сердца матушку.       — Все хорошо, мой господин. Все хорошо, я не против, чтобы этот ритуал был проведен, ты подскажешь, как сделать все верно, — Лань Сичэнь удивленно посмотрел на нее, отшатнуться не дала крепче стиснутая ладонь. — Я знаю, что у занявшего мое тело будет обязательство: исполнить мою последнюю просьбу, но все мои мечты всегда были о том, чтобы стать матерью. Но сама я уже не могу этого сделать, тут, — свободная рука ударила по груди, по выпирающим косточкам, от горя она так сильно исхудала, ни один лекарь не мог справиться с пропавшим аппетитом. Глухой звук заставил Лань Сичэня нахмуриться, — я давно мертва. Но это тело может. Я хочу, чтобы у меня был ребенок, и чтобы ты сделал его счастливым, как пытался осчастливить меня все это время. Но не вышло. К тому же… Ты хочешь дать второй шанс А-Яо, верно?       — Цинь Су.       — Ответь, — ее голос неожиданно стал твердым, когда женщина вдруг начинала говорить таким образом, нельзя было ей противоречить. Лань Сичэнь сдался. Тьме противостоять легче, чем решившей что-то Цинь Су.       — Да. Да, я хотел вернуть его, убедить тебя как-нибудь образом пойти на это, чтобы ты согласилась по доброй воле отдать тело, чтобы он смог воскреснуть. Я хотел, чтобы он выжил тогда, чтобы жил сейчас. Ты будешь права, если сочтешь, что я планировал твое убийство, ты можешь сказать об этом, кому пожелаешь. Но эта мысль… она съедала меня, сама возможность…       Сама возможность повернуть время вспять кружила голову. Цинь Су слушала внимательно, каждое сбивчивое слово, она редко видела главу ордена в таком состоянии, обескураженным, напуганным, отчаянным. Она знала это. Именно так и было, когда кинжал вошел в ее тело с размаху, точно напротив пупка.       — Ты сделаешь это. Мы, мой дорогой супруг. Я не говорю тебе и слова против, — Лань Сичэнь взглянул по-новому на свою законную жену.       Она отпустила его руку, села на кровать, вытерев тыльной стороной ладони навернувшиеся в уголках глаз слезы. Ее волосы давно не знали сложных укладок, но все равно лежали безупречно, тяжелые каштановые волны ложились на узкие плечи, а широкие глаза снова полыхнули чем-то, напомнившим о той сильной, целеустремленной молодой даме, покорявшей всех, стоило ей войти в залу. Красота не увяла, спряталась до выигрышной поры, в ней не было необходимости, и Цинь Су куталась в серость и болезненность, которые вдруг скинула с себя. Это было магическое преображение. Ее сила воли сейчас была такой, что будь она тягой к жизни, то свернула бы горы. Но нет. Это была воля умереть. Собственный выбор, взвешенное неоднократно решение.       Душа ее в самом деле была готова расколоться на части, и тогда бы ей ни за что не возвратиться в мир в новом теле, не получить право на забвение.       — Я ненавижу Цзинь Гуанъяо за все то зло, которое он причинил. Нет, не мне, со мной он согрешил из-за нашего незнания, моей матери следовало поговорить не с ним, но и с родной дочерью, уже понесшей бремя, — она глубоко вздохнула, отводя плечи назад. — Я ненавижу его за убийство сына. Он не должен был этого сметь, и моего прощения он не получит. Но ты заслужил лучшего, мой господин, ты мне важен, как никто не был уже давно. А ты влюблен в этого паршивца… Я понимаю. Я хочу, чтобы у всего был шанс, как минимум, у меня — шанс отплатить тебе за все. Он ведь тоже любовался тобой, словно жена слепа, и взгляды не являются частью измен, — после такой длинной речи ей потребовалась пара минут, чтобы перевести дыхание. Сердца громко стучали и у нее, и у обычно степенного Первого Нефрита, как будто подстраивались друг под друга. Ночь становилась холоднее, до рассвета оставалось около двух часов, и назревало самое темное время суток. В комнате не горело ни одной свечи, и все равно собеседники явно различали до малейших морщинок лицо напротив. Вдруг Лань Сичэню захотелось прижаться к ее мягкой щеке, наверняка мокрой и соленой от несдержанных слез, пообещать, что все будет хорошо, что она справится, что он любит ее. Попытается полюбить.       Полюбил бы, если бы мог сделать это еще раз.       — Пусть он будет с тобой. Мое желание ты слышал, как только родится мой сын, пусть он получит имя маленького бедного Жусуна. Пусть он не познает горя, и тогда забудьте обо мне. Если ты хочешь заполучить Цзинь Гуанъяо таким проклятым образом, — Цинь Су усмехнулась, ее бледные пухлые губы вдруг тронула настоящая улыбка. Такая, как в прежние годы, когда она умела улыбаться часто. — Кто я такая, чтобы вам мешать? Взамен ты даришь мне покой, о, Цзэу-цзнь, в этот раз самый чистый и настоящий, и это моя благодарность.       Лань Сичэнь поднялся, в молчании поклонившись ей, а затем вдруг подался вперед, не сумев контролировать свой порыв. Он всем телом прижался к ней, забываясь в ее объятиях, она гладила его спину, целуя в макушку, и что-то ласково шептала. Он продавал душу демонам, она же была последним лучом света, последним глотком чистоты, как ему казалось, который у него остался до прыжка в саму бездну.       Им нужно идти вперед и смерть, да, это тоже в некотором смысле движение.