Unaffordable

Юнги невольно задумался: с каких пор смотреть на Чимина стало так больно? Почти так же, как наблюдать за огненным кругом солнца, свечение которого выжигает сетчатку. Чимин не был звездой, хотя его улыбка явно зажигала парочку. И все же, смотреть на парня стало настоящей пыткой, а Юнги превратился в натурального мазохиста. Когда он смеялся, когда увлеченно о чем-то рассказывал, когда плакал над грустным концом очередного фильма в местном кинотеатре и даже когда закатывал глаза от наслаждения, пока бедра седлали старшего, двигаясь в бешенном темпе — каждый чертов раз Мину становилось невыносимо удерживать взгляд на светловолосом парне. Стоило миниатюрным пальцам коснуться его бледной кожи, пухлым губам впиться в его собственные, а хрупкому изящному телу теснее прижаться, соприкасаясь каждым сантиметром оголенной кожи, Юнги медленно горел. Если солнце жгло сетчатку, то Чимин выжигал его внутренности, тушил сигареты о кожу и оставлял уродливые ожоги на сердце. Как у подобного паренька вообще получилось забраться так глубоко? На первый взгляд Пак казался поверхностным, банальным и с явно затянувшимся подростковым максимализмом. Он вел себя как сучка из американской мыльной оперы про старшую школу и смотрел на всех вокруг свысока, набивая себе цену, хотя все вокруг приравнивали его к низкокачественной подделке дорогого бренда. С такими классно трахаться. Их можно впустить в свою жизнь на пару ночей, дать пройтись ураганом по постели и, возможно, по собственному миру. Но на подобных людей всегда смотришь, как на пустую красивую оболочку от заурядного человека. Этой самой оболочкой Пак Чимин и был. На первый взгляд. Поэтому Юнги даже не задумался, когда младший подсел к нему в каком-то дерьмовом клубе, а потом вернулся через пару дней и предложил перевести все в немного иное русло. Чимин сразу сказал, что ему было нужно (ведь он искренне считал, что знает, что, когда и с кем хочет. Ему нравилось думать, что он владеет своей жизнью, словно дорогой сумочкой от Шанель). Золотой ребенок из благополучной семьи и с родителями, которые указывали ему, что делать и что нет. Конечно, Паку захотелось нанести им ответный удар. Выбраться из-под надоедающей опеки и провести предков сквозь все прелести переходного возраста, только в восемнадцать. Наверное, Чимин был таким пай-мальчиком, что даже из дома ни разу не сбегал. Да что там, дверью не хлопал. Только кивал и подчинялся. Удивительно, как после подобного воспитания он превратился в Пак Чимина, которого Юнги знал. — Ты хочешь взбесить своих родителей? — кивок. — Встречаясь со мной? — Не принимай на свой счет, Юнги, просто парень с зелеными волосами, пирсингом и на байке подходит идеально. Ах, да, тебя же выперли из старшей школы, а на кожанке явно следы высохшей крови, — он сделал пару глотков клубничного коктейля, прикусывая трубочку розового — ну, естественно — цвета. — Кстати, чья она? — Куртка? — Кровь, — он усмехнулся, выпрямляясь. Парень выглядел как модель с обложки какого-то дорого журнала: идеальная укладка, брендовая одежда, подчёркивающая стройные ноги, и, кажется, он даже пользовался косметикой. Почему бы Чимину не попытаться выбесить своих предков, одеваясь как рокер или сатанист? Нет, он выбрал другой путь. — Ну так что скажешь? И он сказал «да», даже не представляя, как дорого это ему обойдется. И не в материальном плане, конечно. Чимин платил за каждое свидание, за те самые кинотеатры и попкорн, даже за бензин для мотоцикла Мина — и все это он делал с широкой улыбкой и протянутой карточкой, на которой красовалось позолоченное имя его папочки. Тогда Юнги решил, что вся это — откровенно говоря идиотская история — прекрасно скрасит его серые будни. Богатый мальчик, который с рождения ни в чем не нуждался, захотел позлить родителей? Что ж, ему крупно повезло, Мин идеально для этого походил. Его кожу украшали черные татуировки, в ушах было бесчисленное количество пирсинга — и проколы ему делали подбуханные друзья в грязной квартире — а на жизнь он зарабатывал копаясь в сломанных байках, поэтому на джинсах частенько были разводы от масла. Если Чимин был канонной стервой, то Юнги — проблемным бэд-боем, сбежавшим от пьяницы отца и имеющим пару приводов за нетрезвые выходки. Мин заезжал за своим «парнем», поднимая на уши весь район ревом двигателя, лапал его прямо на глазах у ошарашенных миссис и мистера Пак, давал ему приют в своей скромной студии, из-за чего тот не появлялся дома несколько ночей подряд, и, конечно, трахал их единственного сына прямо в священном доме, позволяя застукать себя за этим занятием. И, чёрт, было в Чимине нечто… То, как парень ухмылялся, размахивая украденной у отца наличкой, как впивался в его губы прямо на глазах у прохожих, как стонал и запрыгивал на него чуть ли не на людной улице или баре. В этом человеке не было тормозов, он уже давно выдернул их, перерезав ненужный провод. Пак не знал ни стыда, ни совести; вскруживал голову ловким языком и провоцировал на ужасные — и незаконные — глупости. Он воровал из магазинов, залезал на барные стойки дешевых клубов, куда Юнги ходил со своими друзьями, делал минеты за углом в какой-то подворотне и смотрел так, будто обладал всем блядским миром. И старший знал, что их «отношения» лишь шаг к свободе, которую Пак так сильно жаждал. Скоро ему надоест, и он избавится от Мина, найдет кого-нибудь богатого и безбашенного, или наоборот податливого, чтобы управлять, словно марионеткой и брать, брать, брать… — Юнги, — Чимин упал на матрас, который располагался прямо на полу, а с его волос стекали капли прозрачной воды. На парне не было даже нижнего белья — его любимый наряд, лишь идеальная кожа. — Я останусь сегодня у тебя… Он смотрел своими шоколадными глазами, а в голосе не звучало ни намека на вопрос. Аккуратные пальчики принялись перебирать волосы Мина, беспорядочно разбросанные по подушке. И вот опять — смотреть на него было невыносимо, а чувствовать прикосновение мягких подушечек сродни удару под дых. — Можно будет пойти на третий круг, что скажешь? — его голос с легкой хрипотцой после протяжных стонов обволакивал словно шелк, одновременно заливаясь в уши раскаленным железом. Юнги приподнялся, скидывая чужую руку и облокачиваясь о серо-голубую недавно покрашенную стену. Пак заявился с краской и кисточками, объявив, что обшарпанная поверхность с облезлой штукатуркой портит ему весь настрой. Конечно, сам парень лишь пару раз кисточкой мазнул, а Юнги пришлось выполнять всю работу до конца. — Оставайся, — выдавил из себя Мин, невольно проходясь взглядом по спине с проступающими позвонками прямо к двум ямочкам в районе поясницы. Чужая задница бесстыдно притягивала взгляд, и Юнги знал, что Чимин даже не планировал прикрываться и смущаться собственного тела. Конечно, оно ведь было просто идеально. — Но разве ты уже недостаточно поизмывался над предками? Левая бровь Пака изогнулась, а на губах проскользнула самодовольная усмешка. — Им полезно, — проговорил парень, и Юнги вспомнил, каким избалованным ребенком тот на самом деле являлся. От этого осознания становилось еще хуже, ведь неприятный тяжелый узел завязывался где-то в животе, не давая забыть об этом ужасном чувстве, что всплывало при одном лишь взгляде на младшего. — Тем более мне нравится оставаться у тебя. — А вот это ложь, — хмыкнул Мин. — Ты ненавидишь этот бедный район без единого «Старбакс», облезлую студию и отсутствие нормальной двухспальной кровати. — Ну, мне нравишься ты. Этого достаточно, чтобы закрыть на все остальное глаза. — Я не дурак, Чимин. Тебе нравится то, что все вокруг оборачиваются на нас, когда мы идем по улице. То, что одногруппники в шоке открывают рты, когда видят твоего «парня», — он изобразил кавычки в воздухе, — когда я забираю тебя на мотоцикле. Ты просто хочешь поиздеваться над предками, да и всеми вокруг, показать, что не жаждешь их одобрения и можешь делать все, что хочешь. Даже водиться с таким человеком, как я. Брови парня подпрыгнули чуть ли не к линии волос, а в глазах творилось что-то нечитаемое. Он был либо шокирован, либо… — Ты здесь не ради меня. Тебе нравится лишь то, что я объект всеобщего осуждения и так ты можешь пойти против системы. Юнги не знал, были ли его слова оскорбительны. Он просто говорил правду. Это была лишь фаза, через которую проходят все дети, а Паку не дали ее прочувствовать в пятнадцать-шестнадцать лет. Он перерастет этот юношеский максимализм: татуировки и цветные волосы перестанут привлекать, сигареты и постукивание украденных бутылок пива станут чем-то отталкивающим, а вместе с ними и Юнги. — И что этот твой монолог значит? — парень выглядел раздраженным, в его взгляде читался вызов, и для завершения картины не хватало только проступивших на коже шипов. Мин закатил глаза, откидываясь головой о стену. Теперь он уж точно не мог на него смотреть. Не когда карие выжидающие и требующие ответа глаза жгли в нем дыру. Чимин никогда не просил, он требовал и брал. Но сейчас эта его черта казалась просто «чересчур». Что эти слова значили? Юнги не знал, но Пак не примет такой ответ, ковыряясь в нем, словно отверткой.  — Когда я согласился поиграть с тобой в отношения, не знал, что это зайдет так далеко. Мы занимаемся этим уже полтора месяца… — Хочешь все прекратить? — он фыркнул, склонив голову. — Что-то когда я прогибался под тобой полчаса назад, ты не высказывал никаких недовольств. — Ты мне нравишься, Чимин, — монотонно проговорил Юнги, выуживая сигарету и стараясь не смотреть в чужие глаза. Конечно, выбирая его, Пак явно не ожидал, что bad boy даст слабину и влюбится. Это была простая игра, и, кажется, Мин не понял правила, обрекая себя на проигрыш. Сигарета уже покоилась между губ, а никотиновый дым покинул легкие, когда старший поднял взгляд, продолжая: — Поэтому я больше не хочу притворяться, что… боже, да я даже не знаю, кого мы из себя строим. Парень, находившийся по правую сторону, резко стал непривычно молчаливым. Он продолжал смотреть на Юнги в упор, будто пытался залезть под кожу, в самый череп и выудить оттуда что-то. Чимин смотрел с непониманием и сомнением. Однако Мин не врал. Пак медленно влюблял в себя, из раза в раз забираясь все глубже, пропитывая собой и скромную студию и самого Юнги. С каждым смешком, колкой фразой про преподавателей, друзей и родителей, с каждым поцелуем и стоном, он забирался в голову к старшему и красил там стены, переставлял все, что не нравилось. Вот только Чимин не любил брать на себя ответственность, бросал все на полпути, стоило этому стать хоть чуточку сложнее. — Скажи уже что-нибудь, — он затянулся сигаретой, чувствуя, как та медленно тлеет между пальцев. — Тебе же всегда есть что сказать. Можешь не церемониться. — Я и не планировал, — выдавил из себя после еще мгновения молчания младший. Он протянул руку, перехватывая сигарету и затягиваясь. Из его губ струился густой дым, а с волос все еще скатывались редкие капли. Чимин был похож на картинку из дорогого порно-журнала, со своей медовой кожей и сигаретой, зажатой между пальцев. — Ты влюблен в меня? Хах, ты называл меня избалованным ребенком и не переносил мои глупые прихоти, так как ты можешь влюбиться в то, что так раздражает? — И все равно я возил тебя на другой конец города ради газировки со вкусом сакуры. — В тот маленький японский магазинчик на окраине, — Пак улыбнулся, туша сигарету о пепельницу на полу рядом с матрасом. — Ага, — пауза, — он закрылся на прошлой неделе. Чимин задумчиво хмыкнул: — Наверное, мое постоянное воровство окончательно их разорило. Повисла напряженная тишина, когда младший сверлил взглядом несколько давно забытых окурков, а Юнги не мог оторваться от его красивого профиля. Иногда парень задумывался, как кто-то настолько идеальный вообще оказался у него в квартире. Чимин резко повернулся к нему, поджимая губы. Внезапно он осознал, почему смотреть на этого человека было настолько больно. Все в Паке говорило о роскоши. Он был живым примером ценника с кучей нулей, который Мину никогда не был по карману. Чимин был дорогой скульптурой известного художника, усыпанной алмазами и обрамлённой белым золотом. Конечно, он не мог достаться неудачнику вроде Мин Юнги. Парню будто вновь исполнилось пять, и он стоял у прилавка с пирожными, на которые мог лишь смотреть. Но вот их с Чимином разделяло далеко не хрупкое стекло, нет. Это была четкая грань, кирпичная стена. Пак поднялся, пододвигаясь ближе и залезая на облокотившегося на стену Юнги. Его руки медленно вели вдоль плеч, поднимаясь к шее и зарываясь в волосы. Мину оставалось лишь потерянно смотреть в чужие полные неизвестных эмоций глаза. Лицо Чимина медленно и осторожно приближалось, будто прося разрешения. Мягкие губы легко коснулись его собственных, ощущаясь как сладкая вата. Они нежно двигались, позволяя Юнги взять контроль и притянуть себя ближе. Это так не походило на их обычные поцелуи, когда Пак словно доказывал что-то, впиваясь изголодавшимся зверем и требуя, требуя, требуя. Старший углубил поцелуй, пробираясь языком в податливый рот и впервые встречаясь с такой покорной стороной парня. Бедра, седлавшие его собственные, начали медленно двигаться, моментально вызывая реакцию тела. Юнги резко отстранился, быстро приходя в себя. Он не позволит сбить себя с мысли. — Чимин, — твердо проговорил старший. — Я больше не хочу… — Заткнись, — выдохнул он, нависая сверху. Его бедра продолжали тереться о пах Юнги. Чужая голая кожа раз за разом проходилась по тонкой ткани боксёров, заставляя возбуждение разжечься внизу живота, направляясь прямиком к уже оживающему члену. Дыхание Пака ударялось о губы, обжигая и вытряхивая все мысли из бесполезной черепной коробки. Юнги мог лишь зажмурить глаза, перемещая руки на голые ягодицы младшего и сильно сжимая их. Веки невольно прикрылись от жара, собирающегося в районе нижнего белья, а дыхание становилось глубоким и сбитым. Рука Чимина медленно скользила по его груди и прессу, пробираясь меж их прижатых друг к другу тел прямиком к резинке боксёров. — Чимин, я не… — Черт, Юнги, — он продолжал двигаться, и старший уже отчетливо ощущал чужой стояк, упирающийся в его живот, — ты всегда так много болтаешь… — ладонь нырнула под ткань, окольцевав уже полностью возбудившийся член Мина, — и никогда не слушаешь. Он вновь припал к губам старшего, проходясь языком по обветренной коже, пока парень под ним горел. Чужая рука в трусах медленно водила вверх-вниз, заставляя изнывать и хотеть большего. Чимин двигался нежно, почти мучительно, ведя ладонью вдоль всей длины и иногда играя с головкой. Его бедра продолжали имитировать толчки, заставляя мозг теряться в фантазиях. Их тела разделял всего слой нижнего белья, но Пак продолжал измываться, обжигая дыханием и прикосновениями. Юнги уже не мог этого терпеть, он хотел всего: хотел касаться медовой кожи, целовать истерзанные припухшие губы, хотел вколачиваться в парня, пока тот будет издавать протяжные стоны. Мин резко толкнул младшего, скидывая с себя и оказываясь аккурат между его разведенными в стороны ногами. Лицо парня выражало легкое удивление, а глаза сверлили дыру, провоцируя. Чимин всегда смотрел с вызовом, будто подначивал показать, чего ты стоишь. В его шоколадных радужках жила поддразнивающая искра, которая неизменно сталкивалась со взором Юнги и разжигала настоящий пожар. Надменность Пака всегда действовала как красная тряпка на разъяренного быка. Мин хотел видеть, как это выражение сменяется на натуральную мольбу, как самодовольная усмешка превращается в прикусанные губы и просьбы не останавливаться, как глаза беспомощно закатываются в экстазе, когда парень может лишь дрожать и выстанывать сломленное «Юнги». Мин быстро стянул боксеры, окидывая Чимина оценивающим взглядом. Как всегда шикарный и как всегда вызывающий. Он без предупреждения вошел двумя пальцами, заставляя Пака затаить дыхание. Проход был идеально растянут, после предыдущего раза, давая возможность удостовериться и получить немое разрешение. Может Пак и ходил в душ, но явно не заморачивался избавлением от смазки, уже предвкушая новый заход. Юнги пару раз прокрутил пальцами, просто чтобы посмотреть, как податливое тело дрожит от его манёвров. Он вынул из прохода фаланги, принимаясь медленно входить до самого основания. Если Чимин целовал его мягко и нежно, то Юнги хотел вытрахать из парня все внутренности. Заставить стонать и прочувствовать его отчаяние. Тело сразу принялось двигаться, набирая темп и ударяясь о чужую кожу с характерным хлюпаньем. Старший впился в послушно приоткрытые губы властным поцелуем. Руки сжимали чужие бедра, оставляя красочные синяки, пока поясница парня под ним резко прогибалась, а стоны срывались прямо в переплетение языков. Чимин любил дразнить, оттягивать удовольствие и издеваться, пока Юнги горел еле сдерживаясь. Сейчас он мог показать все, что испытывал. Его бедра с пошлыми шлепками бились о чужие поддающиеся на встречу, член свободно скользил внутри, а рот оставлял парочку жестких поцелуев-укусов на нежной коже у уха. Мин вышел до середины, вновь резко толкаясь и задевая чувствительный комок нервов. С пухлых губ сорвался первый неприличный стон, и парень мог буквально видеть, как вибрация пробирала младшего, двигаясь к горлу и превращаясь в протяжный звук. — А-ах… Юн… Голова Чимина запрокинулась на подушку, а по вискам уже текли капельки пота. Юнги припал к острому кадыку, покрывая шею отметинами. Завтра, когда в зеркале на его коже будет красоваться узор засосов, Чимин точно довольно улыбнется, специально выставляя их на всеобщее обозрение. Маленькие ноготки, впивающиеся в плечи Мина пропали, и он мог увидеть, как чужие пальцы сжимают белую простынь в кулак. Дыхание сбилось, а кожа горела, явно покрываясь ожогами. Если зрительный контакт с Паком причинял физическую боль, то секс — просто заставлял кровь в венах закипать и сворачиваться. Трахать Чимина было сродни раю и последнему кругу ада. Его подрагивающее тело, стоны и блядский вид — все это заставляло влюбляться в него только сильнее. Но вот его зрачки — по ним было видно, что парень был дьяволом, который сорвался с поводка и сбежал из Преисподней, ведь таких опасных и безбашенных держат на цепи даже там. В противном случае, он совратит всех, заберется в самый горячий котел, переспит с Люцифером и займет место на троне. Амбиций у него явно хватит даже на такое безумство. А сейчас Мин сам занимался сексом с подобным божеством. Смотрел как его тело ломает, как глаза жмурятся, а рот жадно хватает воздух. Смотрел, как его накрывает оргазм, пронзая каждую мышцу и сводя их судорогой. Господи, да Юнги и сам кончал прямо в него, падая рядом и проваливаясь в клетку по имени Пак Чимин. Его грудь вздымалась, а бурлящая кровь никак не хотела остывать. Перед глазами все плыло, и разум затуманился, пока в голове всплывали воспоминания о их сексе в комнате Чимина, когда его дорогие родители вернулись и застали единственного сына, стоящего в коленно-локтевой и с членом в заднице. На грудь Юнги опустился чужой подбородок, а аккуратные пальцы принялись выводить узоры на раскаленной коже. Он еще не успел прийти в себя, чтобы хоть как-то на это отреагировать. — И после всего, ты правда думаешь, что я прихожу сюда, только чтобы кому-то что-то доказать? — его грудь тоже тяжело поднималась и опускалась, а слова были не громче шёпота. — Больше месяца я целовал тебя, звонил посреди ночи, оставался в этой крошечной студии и просил забирать из универа. Я спал в твоих руках, знакомился с твоими друзьями, сосал тебе в туалете бара и медленно умирал, пока ты сосал мне. Думаешь, если бы ты мне не нравился, я бы делал все это?.. Нет, — он усмехнулся, нависая прямо над лицом Мина, и облизывая губы. — Ты думаешь, что я бы стал делать хоть что-то, если бы на самом деле не хотел этого? Разве у кого-то есть такая власть надо мной? В его глазах вновь играл озорной огонек, а ухмылка стала слишком самодовольной, но при этом в выражении лица было нечто большее. Искренность? — Ты мне нравишься, Мин Юнги, и я хочу продолжить приходить в эту ужасную квартиру и целовать твои прекрасные губы. Ну, а если это будет бесить окружающих, что ж… приятный бонус, как считаешь? — А если не будет? — Чимин непонимающе нахмурился, все еще нависая сверху. В этот раз Юнги пытался заправить чужие прядки волос за уши, но те продолжали выбиваться. — Что, если все резко решат, что так и должно быть? Что я хороший выбор, и ты правильно поступаешь, а твои родители начнут звать меня на семейный ужин… я все еще буду тебе интересен? Брови Пака сошлись на переносице, а потом на лице засияла улыбка. Такая же широка и яркая, как когда парень выигрывал в автомате, вытягивая мягкую игрушку. — Это будет просто замечательно, — он легко соприкоснулся губами в невинном быстром поцелуе. — Я бы хотел увидеть тебя в костюме и за огромным столом, где полно блюд с непроизносимым названием. На лице старшего тоже появилась улыбка, и он непроизвольно обвил чужую талию, вынуждая Чимина навалиться на свое тело и перестать нависать сверху. В нос ударил запах яблочного шампуня вперемешку с натуральным запахом Пака. — О нет, я пас, — они оба оказались на боку, зажатые в крепких объятиях. — Я сделаю тебе шпаргалки, — хихикнул парень, вновь впиваясь поцелуем: медленным и ленивым. Чимин все еще казался непозволительной роскошью, но впервые Юнги больше не стоял по ту сторону витрины. Он касался шелковой кожи, переплетая языки с произведением искусства. Чимин был здесь — в дешевой съемной студии бедного района, выбирая Юнги вместо дорогих клубов и состоятельных парней. Старший не знал, сколько это продлится, но сейчас он был готов гореть под чужим взглядом, позволяя Паку присвоить себе оставшийся пепел.