***
Седрик давно не бывал нищим, но вынужден растягивать одну бутылку до самой ночи. Закаты и рассветы слились в череду невыразительных пятен — ни потребности, ни желания запасаться впрок. Биндюга шумит где-то под ногами, там, внизу, немного у реки, громче — у вереницы кострищ, что давно разложены, но пока не занялись. Мужики уже достаточно хороши, чтоб не лезть на караульную вышку, а женщинам оно так и так не сдалось. — Я думал, ты снова в лесу. «Тихий», — отмечает эльф. Сегерим мог бы застать врасплох, если бы захотел. Наверное. — Кто же охотится в праздник? — спрашивает Седрик, сам же и отвечает: — Разве что тот, кто испытывает нужду. А мне не много надо. Будешь? Aen Seidhe щедры с теми, кто дорог. Сегерим косится на красное солнце своим единственным глазом: — Может, позже. — А потом не будет, — сообщают ему. — Если хочешь полезный совет, то вот он: иди присоединяйся к остальным. Даже если эта ночь — самая короткая в году, ты не обязан тратить её в компании стариков. …малина, ежевика и что-то пряное, какая-то щепотка недорогой, но редкой в этих краях травы, абсолютно невпопад брошенной в сусло. Кто и зачем добавил её в вино? Какова была его рука, ставил ли он эксперимент, или то было частью проверенного рецепта? Пара крупных глотков подхватывает на краю, и желание потянуться вслед за ненужным знанием стремительно угасает. Марево видений, серых и грязных, стало слишком навязчивым за последние пару дней. — Не могу веселиться, — вдруг делится Сегерим, будто бы в этом новость. — Ты помнишь, как она танцевала? А петь всегда стеснялась, хотя мне нравилось тоже. Он молкнет и свешивает ноги с деревянной платформы. Потрёпанный жизнью ботинок несколько раз качается взад-назад, но болтать ногами — занятие чересчур беспечное. Его запрещают. О том, что нужно двигаться дальше, Седрик однажды уже сказал, сотрясать воздух ему попросту нечем. Он отпивает ещё немного, готовый слушать. — А знаешь, мама рассказывала, что в солнцестояние боги иногда общаются с нами. Что aen Seidhe могут прикоснуться к их мудрости и просить совета. Как считаешь, это правда? Седрик уходит от прямого ответа. Не богохульник, но и не глупец. — За три сотни лет я не знал мудрости другой, кроме мудрости смертных, да её, как видишь, мало на что хватает. — Глубокий вдох шевелит рослую фигуру. — Я не пример для подражания, mo gear, и не стоит слепо доверять мне. Кроме того, когда-нибудь тебе придётся обходиться без меня, и этот час ближе, чем кажется. Подёрнутый хмелем взгляд устремляется вдаль, туда, где тёмная чаща приветливо шелестит, скрывая живность и родные тропы. Но, к сожалению, зелень листвы не забивает лазурный блеск парадного платка Мориль, словно впечатанного в зрачок. Эта вещь была первой, взятой Седриком в попытке выследить девушку и понять, что же произошло. Своевольный дар не ответил ни в тот раз, ни в последующие, а насмешливая синева нет-нет да и вспыхивает под веками, её невозможно сморгнуть. Наваждение пропадает так же внезапно, как и накатило. Два глотка лишь немногим ускорили процесс. Солнце путается меж деревьев. Седрик до сих пор находит себя недостаточно пьяным, чтобы не понять, в какое русло очередной раз заведёт их беседа. Сегерим был влюблён и молод. Он совершенно не знал войны, кроме той, что случается ежедневно с бедными и никому не нужными гражданами захолустья. И не в расе на самом деле суть. Даже глаз был потерян не в кровавой стычке с людьми, а отнят жадными лапами гнойного воспаления. …Сегерим был не запятнан и чист, неоправданно кроток для своего мятежного возраста, и Седрик в редкие моменты хрустальной ясности испытывал угрызения совести за своё влияние. Это всё он, друг, брат и — совсем немного — отец, едва не вылепил старца, подобного себе. Седрик и судьба, отнявшая столь многое — они оба обворовали его, а ведь не всё украденное можно вернуть обратно. — Caemm, — зовёт он, пряча бутыль между ящиками. — Лита коротка, она не будет ждать.***
— Куда мы направляемся? — спрашивает Сегерим, дотошно ступая по чужим следам. — Если быть честным, я бы не хотел встретить scoia`tael так далеко от дома. Знакомая развилка ветвится в стороны. Пути ведут к старой шахте и каменистому берегу реки — Седрик берёт вправо, и вопрос отпадает сам собой. Источник неизменно холодный, и его спутник недовольно морщится. — Отметим как положено, — говорит старший эльф. — Лита ведь не только огонь, но и вода. А что касается лесных братьев, так они тоже празднуют, только на развалинах купален, а это не так уж близко. — Хорошо, — соглашается Сегерим. Затем неуверенно добавляет: — Надеюсь, та вода согреет их хотя бы сегодня. Седрик удивлённо поднимает бровь, затем вздыхает, вторя собственным мыслям. Лес обступает вокруг него со всех сторон, плотно срастаясь с умом и телом. Лес почти что искрится, сверху и снизу, он вплетается в грудь и выходит наружу, на концах пальцев возвращаясь во мглу. Неповоротливый и инертный, он дышит его живой кровью, всю плеяду доступных чувств предоставляя взамен. Когда-то это казалось честным. — С тобой всё в порядке? — беспокойство в голосе ощущается раньше, чем Сегерим открывает рот. Его рука невольно хлопает по эфесу, предполагая опасность, а тревоги переплетаются в голове. Их довольно много. Всех образов сходу не разобрать, да и стремиться к этому по меньшей мере неприлично. Наверное, не такая уж хорошая идея — привести его сюда. Можно было бы повернуть назад, сочинить что-нибудь внятное и потратить священный вечер так, как планировалось изначально — в одиночестве и с ягодным вином. Но тогда пришлось бы сказать, что хочется побыть одному. То есть соврать. — Я чувствую, — рассеянно тянет Седрик, не уверенный до конца: произнёс ли эти слова или только о них подумал? «Произнёс», — понимает он, когда существо рядом вспыхивает эмоциями. — Ты что-то видишь? — спрашивает оно. — Ты мог бы?.. Сегерим переливается и горит, так сложно разобрать лицо, запёкшееся в стылых надеждах. Он обрывается на полуслове, трогает локоть и тут же, в нерешительности, отступает обратно. А Седрик опускается на землю. Заветный водоём, оказывается, уже виден со склона, где они расположились. Ровная гладь поблёскивает между веток, безучастно наблюдая за столь редкими в этот сезон гостями. Да и прошлые годы были под стать: мало кто рискует беспечно шляться на территории партизан. Притопленный водою валун ещё хранит налёт крови распятого на нём человека. — Вот же… Разум тянется за каждой каплей и едва не растворяется в них, однако его возвращают в реальность: — Пойдём отсюда. — Крепкая хватка вздёргивает на ноги. — Найдём другое место. И они находят. — Всё-таки что ты там увидел? На тебе лица не было. Сегерим спускается на пологий берег. — Ничего конкретного. В основном лес и тебя. — Седрик отворачивается. — Не те видения, о которых ты обычно спрашиваешь. Да и это прошло. Облик товарища снова безмятежен, но Сегерим всё не может успокоить себя. Он ловит чужие движения с необъяснимой досадой; слушает, как шуршат ножны, брошенные на траву. Ему самому бы оставить вещи, окунуться в недружелюбный холод, воздавая древнюю дань. Лита распахивает объятия для своих детей, так же, как и тысячу лет назад. Речь не об удовольствии, вспоминает эльф, но об очищении. Оно не обязано быть приятным. — Я не хотел, — признаётся он, непроизвольно сжимая пальцы. «Не хотел», — доносится до Седрика, и тот вроде бы не понимает. — О чём ты? — спрашивает погодя. Некоторое время Сегерим мешкает: быть может, всё не так плохо, как он вообразил? Напугал себя зря, и говорить об этом не стоит вовсе? Какая-то малая его часть хочет открыться, что бы ни произошло. Она ноет, словно рана. — Я пытался сделать как ты сказал. Но другие beannaen всегда были чем-то похожи на Мориль. — Молодой эльф потупил взгляд. — Ты не был. Под ногами дрожит земля, вот-вот не вынесет подобных откровений и поглотит, как не бывало. Он хочет добавить что-нибудь ещё, объяснить или оправдаться, словно друг его непонятлив и бестолков. Совсем как он сам. — Не хотел нарушать нашу дружбу. Она слишком много для меня значит. Стук пульса в висках заглушает шаги, направленные в его сторону. Неторопливые. Так Седрик подходит к зверю, когда не охотится на него. А тот — удивительное дело — никогда не нападает на эльфа, не пытается скрыться, позволяя подойти сколь угодно близко. Ладонь спокойно трогает за плечо. — Не думаю, что она под угрозой. Чужое тепло, пробившееся сквозь рукав, шатает висящую на волоске волю. Сегерим подаётся вперёд, горячо и прерывисто, как способна лишь юность, не выветренная до конца. Он сходу тычется в шею, дабы удержаться от чего-то непозволительного, но даже там живая тёплая кожа манит к себе с непреодолимой силой. Он прижимается к ней губами в наивной надежде, что не заметят. …Седрик был красив, добр и имел ответ на любой вопрос. Когда тебе мало лет, а сердце непрерывно кровоточит, выбора не то чтобы много. Возможно, его и не было. — Тише, тише, mo gear. Седрик оступается, но быстро находит равновесие, поглаживает волосы в попытке облегчить дрожь. Зацепившись ногтем за концы повязки, он отнимает руку, однако объятия становятся только крепче. Когда Сегерим всё-таки отпускает, синий платок на его вороте серебрит луна. Тому и жарко, и стыдно; и страх того, что оттолкнут, не даёт сделать вдох. Он бледнеет и краснеет — ночное светило не спрячет нервные пятна на щеках. А ещё волосы, d`yaebl arse, липнут ко лбу, лишь подчёркивая и без того явное несовершенство… …все эти мысли тонут, отброшенные Седриковой рукой. Повязку с головы аккуратно стаскивают, лесная прохлада холодит глазницу. Сегерим запоздало отмечает, как вещицу прячут в его же карман, заботливо разравнивая внутри. Он забыл, с чего всё началось, и понятия не имеет, что с этим делать. — Стой, — просит шёпотом, стискивая зубы, — вдруг кто-то из «белок» застанет нас? Растерянность и покорность обнажаются на лице. Эльф по-прежнему лишён уверенности, что правильно понял чужое действие, а слова его не звучат глупо. Он молит лишь о том, чтобы всё разрешилось. Седрик знает, как сложно порой наступать на горло самым отчаянным своим желаниям. В особенности если они противоречат друг другу. Пускай для Сегерима эта пытка случится позже. Хотя бы на год или день. Едва различимая, губы трогает улыбка: — Что же, перестал верить мне? Истину говорю, здесь никого нет и не будет. Это мой лес. Не эндриаг и утопцев, — теперь его глаза тоже смеются, — и уж точно не Йорвета. Говорит так и зовёт снова: — Caemm a me. В конце концов, каждый имеет право иногда побыть тем, кем быть отказался.***
Одежды Седрика быстро оказываются на земле, поддаваясь неуловимым движениям, — он делал так тысячи тысяч раз. Зелёное облачение пачкается в росе, а все остальные вещи небрежно, но последовательно кладутся сверху. Поначалу Сегерим старается не мешать, и руки друга порхают по нему с такой же уверенностью. Однако, взявшись за узелок на поясе, тот по-своему просит помощи: — Сам? Сегерим мучается с тканым ремешком, рискуя обломать ногти; чувствует, как щёки наливаются пунцом. — Не спеши, — шепчут ему в висок, вроде бы не упрекая, — и больше не вяжи таких узлов — не сможешь снять, когда понадобится. Остаётся лишь кивнуть и хоть как-то совладать с конечностями, пока чужое дыхание щекочется в волосах. Сегерим сам стаскивает рубашку и неловко бросает поверх остальных одежд. Затем его увлекают, чтобы сесть, и наконец-то целуют по-настоящему — долго и глубоко. Не так, как целовала Мориль, — нет, совсем иначе: на какой-то миг эльфу мерещится, что целуется он сам с собою, смотрится в зеркало, которое не отражает, но возвращает нечто совершенно новое. Общность, делённую на двоих. Это желанно, здорово и горячо, как пар над банными каменьями. А ещё — это совсем не страшно. Между безусловным доверием и страстью, отпущенной на свободу, не остаётся места ни для чего иного. — Хочешь… меня? — Сегерим шепчет, не решаясь озвучить мысли более конкретным способом. Его не спешат укладывать на ложе, всё так же сидя лицом к лицу. Крепкая рука медленно, но сильно зарывается в волосы. — Не думаю, что это нужно сейчас. Хочется что-то возразить, заверить, что всё нормально, и вообще Сегерим может что угодно, однако слова сами срываются с языка: — Я бы тебя взял. Полагая, что он хватанул лишнего, его сердце неистово трепыхается под рёбрами. — Не сомневаюсь в этом. Кажется, Седрик ни капли не обижен. Настойчивые ласки переходят ниже, плавно перетекая с плеч и рёбер на дрожащий живот. Укол совести трогает Сегерима, ведь он мало чем может ответить, кроме тех нескладных поцелуев, что уже случились. Будто бы в страхе ранить, не оправдать надежд. И какие ожидания могут быть у Седрика, если тот ни о чём подобном не просил? Сегерим решает докопаться до правды, целенаправленно раздевая друга целиком. Это действие довольно резко пресекают. — Thaess… Едва пальцы касаются губ, как в паре метров от них трескается палый лист. Невесомые шаги, возникшие словно из неоткуда, режут воспалённый слух. Сегерим застыл будто вкопанный. Да и не успел бы толком среагировать, потому что его до боли крепко схватили за локоть, не позволяя отстраниться. Светловолосая эльфка выходит из темноты и приближается почти вплотную. В руках у неё — подол собственного платья. — Добрый вечер, Седрик. — Она переводит взгляд на второго эльфа, будто только-только его заметила. — А ты?.. — Сегерим, — находится Седрик вместо товарища, его хватка слабеет. — Это… — Данка, — улыбается девушка, переступая с ноги на ногу. Она ни на секунду не отрывается от незнакомца, по вискам которого предательски течёт пот. Через пару долгих мгновений Сегерим перестаёт прикидываться каменным изваянием и неожиданно (в особенности для Седрика) делает предложение: — Составишь нам компанию? Гостья трясёт своими длинными кудрями и с готовностью соглашается: — Конечно, составлю. Мне не хотелось бы остаться в Литу одной. Изящная рука указывает в сторону камней, видимо, на место, где лежат её вещи. Только сейчас Сегерим обращает внимание на то, что она разута. Да и без оружия «друзья» Седрика не путешествуют. Эльфы отодвигаются друг от друга, чтобы освободить место. Данка принимает предложенную Седриком ладонь и садится на вещи, прижимаясь к нему спиной. С несвойственной ему робостью он трогает пшеничные волосы, а задумчивый взгляд заволакивает тень. Сегерим бы заметил, не будь так очарован гостьей. Он и сам не понял, что с ними случилось, как он испугался и какое облегчение испытал. У Данки тёплые ступни, она сама будто согревает воздух, вьющийся вокруг неё, а глаза против луны сверкают изумрудами. Она не пахнет кровью или голодом, подобно другим «белкам», а открытые участки кожи пока лишены шрамов. Они никогда не встречались в пределах фактории; эльф жалеет, что жизнь именно по эту сторону — её удел. — Что же ты, Сегерим, — тонкие руки гладят саму себя, — ты был так нежен со своим другом, будь же нежным и со мной тоже. Хочу любить вас обоих. Шнуровка легко поддаётся ей, а подол соскальзывает к талии по согнутым коленям. Он не смог бы ей перечить, даже будучи мёртвым. К счастью, Сегерим живой. Он не знал, что этой ночью впервые будет ласкать другого мужчину; не знал, что будет самозабвенно брать незнакомую женщину; и уж тем более он не мог предположить, что эту женщину они разделят на двоих, а она, неутомимая и гибкая, будет просить ещё и ещё до тех самых пор, пока рассвет не разверзнется за её плечами. — Твоя очередь, — смеётся Данка, будто и не было всех этих долгих часов. Она наклоняется очень близко и шепчет так тихо, что едва разберёшь: — у меня есть одна просьба. Она совсем ничего не будет стоить… Радужки цвета листвы снова горят, как диковинные самоцветы. Они подчиняют себе безраздельно, заставляя забыть и о Мориль, и о Седрике, и о самом себе. Эльф не может вспомнить собственное имя. Видит только, как тот, другой, отводит растрёпанные пряди набок, а затем ласкает девичью шею, и губы его темны от поцелуев. …Он даёт то, что она просила, когда надрывно изливается внутрь, а звонкий смех её — последнее, что он способен осознать.***
— Что с ним? — спрашивает Седрик. Сегерим пока дышит, но что будет дальше — не ясно. — Всё хорошо. Он просто глубоко спит. — Собеседница мимолётно хмурится. — Ты правда считаешь, что мать способна повредить своё дитя? «Видел и такое». Эльф качает головой: — Прости меня. Я не хотел тебя оскорбить. — Тебе не за что просить прощения, — утешает она, — детка… Её ладони ласкают измотанное лицо. Они греют солнцем. Седрик желает зажмуриться, поддаться усталости и тоже погрузиться в сон, однако делать это прямо сейчас было бы непозволительно. Не до того момента, как они с Сегеримом останутся одни. Так много слов крутится на языке — не хватит и трёх дней чтобы сказать их все. К тому же его не будут ждать вечно. — Почему ты отвернулась от нас? — спрашивает эльф. Он готов принять любой ответ. Женщина лишь на миг отводит глаза. То ли ей правда жаль, то ли пытается походить на смертную, — кто знает? — Я не отвернулась, Седрик. — Теперь она так близко, что почти касается его носа своим. — Пойми же, я не всесильна. Всему наступает срок: и Мориль, и тебе, и даже мне, — когда-нибудь. — Тогда забери меня сейчас. Я устал. Или же… возьми обратно мой дар. Мне осталось немного, я хотел бы провести эти дни в тишине. Её глаза всё явственней искрятся золотом, а сквозь тяжёлые, тугие космы пробиваются полевые травы. Она поднимается на ноги. На лице — сожаление. — Прости, но нет. Я могу вернуть только то, что дадено мной. Это был не мой подарок. — Дана… — то ли прощание, то ли молитва. Или же всё и сразу — Седрик и сам не знает наверняка. — Ты ещё нужен Сегериму, — говорит она. Затем уходит.