Мой мальчик

— Последний ряд? Да ты романтик. Это похоже на провокацию — по крайней мере, так кажется Тошинори. Звездный выпускник UA, к своим двадцати двум годам уже ворвавшийся в Топ-5, и все, что его отрезает от заветного пьедестала — относительно малая известность. Но еще пару лет, и напыщенный герой стряхнет стариков, точно их прах, с Олимпа и будет сиять. Символ мира? Скорее юнец, у которого стоит на власть. Вспышки камер, которые не тревожат, не ослепляющий самодовольный лик прожектор, толпы папарацци, которых он в зад готов целовать за каждый даже самый бестактный и неуместно заданный вопрос. Он обнимет каждого своего фаната и выведет неровно свою подпись, которую продолжает оттачивать каждый божий день, за мгновение до того, как лечь спать. Точнее, перед этим он наберет третьекурснику и в очередной раз напомнит о своем существовании. С неописуемым удовлетворением поймает каждый гневный рык. Он представит себе, как Энджи, весь потный, пропахший железом тренажерного зала, запирается в ванной, чтобы послушно выслушать все, что вручит ему Тошинори. Нет. Зовите его Всемогущим. Какое же эго должно быть у человека, чтобы выбрать такое геройское имя? Гораздо больше, чем у старательного студента, сошедшего с ума в попытке превзойти Яги. Но у него ничего не получится. Ни в будущем, ни сейчас, когда они, в полупустом зале, на последнем ряду, и рука Тошинори по-хозяйски вырывает пуговицу его джинсов вместе с нитками, расстегивает молнию и хватает его член, в миг налившийся кровью. — Так и не научился сдерживаться. Посмотрим, справишься ли сейчас. Ты ведь не хочешь, чтобы те детишки услышали твои стоны, а, Э-энджи-и? — он протягивает его имя так сладко, точно это карамельный попкорн. Он вдыхает запах коротких красных волос, кусает за мочку уха, и в этот момент Тодороки исчезает. Сложные чувства, сложные мысли. С Тошинори все сложно, неправильно, на грани добра и зла. Но они продолжают балансировать: Тошинори — в шаге от тюрьмы, Энджи — в миллиметре от всеобщей жалости, осуждения за то, что «не сказал нет»*. Выбирая между публичным сочувствием и свержением Всемогущего (он в любой момент может поставить крест на своем главном враге, ведь, убрав его, он сможет обеспечить себе первое место в Топ-10), он выберет… Точно не первое. Не выдержит его эго и огромный стояк, который привык к их нездоровой страсти, к этим рукам с выпирающими венами, к этим вечным издевательствам, которые Всемогущий дарует лишь Энджи. С остальными он — гребанная фальшивка. Улыбается, как кино-звезда, читает речи о добре и зле — точно образцовый священник. Энджи привык обманывать себя тем, что в этой искренней грубости — даже есть своя романтика. Тошинори двигается слишком быстро, и Тодороки хватается за остатки сдержанности. Делает все, чтобы не воспламениться, но, что приоритетнее — не застонать. Ему хочется укрыть лицо ладонями, хочется сомкнуть губы, хочется отвернуться, но Всемогущий — разве он позволит? Он контролирует все вокруг. И Энджи должен смотреть. Должен слепнуть от вечно горящих, даже во тьме, голубых глаз. Должен показывать свое жгучее желание, прикусывать губу, должен… «Блять», — мысленно выругивается Энджи — в миллиметре от стона и в паре кварталов оттого, чтобы развратно обкончать пол кинозала. Яги хватает его за яйца — впрочем, он вообще хотя бы на секунду их разжимал? — А теперь… Забудь все, что я сказал… Я хочу услышать твои стоны. Да, прямо в мое ухо, — и Тодороки повинуется: шепотом стонет, просит большего, умоляет двигаться быстрее — хотя, куда там? Вновь балансирует, точно канатоходец: его голос достаточно громкий, чтобы Яги расслышал и растянулся в довольном оскале, но недостаточно, чтобы смутить зрителей. — Кто моя сучка? — спрашивает Тошинори и свободной рукой запутывается в жестких красных волосах. — Я, гррх… — Кто так сильно хочет кончить? — Я. — Навсегда в моей власти. Навеки в моей тени. — Че-ерт, — Энджи утыкается в шею Тошинори, дергаясь членом в его руке — это вызывает маниакальный хохот будущего Номера один. Ему плевать на зал и на заинтересованные головы с рядов ниже. Они не видят, что происходит. «Даже жаль». — Энджи прикусывает губу так, что с нее стекает кровь, и Тошинори собственнически вылизывает его подбородок. — Пойдем отсюда, мой мальчик. Ты ведь не хочешь, чтобы все это увидели, когда включат свет? Энджи следует за Яги, исчезнувшим за дверью, над которой блекло светилась надпись «Выход». Он чувствует себя униженным. Использованным. Мерзким. Но больше всего — жалким, потому что обкончался в грубых объятиях человека, которого ненавидит всей душой.