Мой мальчик

Энджи Тодороки ненавидел злодеев всей душой, однако этот, несмотря на все содеянное, вызывал нездоровое чувство благодарности. Номер один мертв. Оглушительная новость, в которую человечество не могло поверить несколько дней. Толпы разочарованных фанатов. Сотни тысяч напуганных людей. Десятки преступников, которые почувствовали, что их клетки распахнулись. И Энджи был как никогда близок к тому, что переживали злодеи. К черту статус нового Номера один. К черту это все. Он умер, Всемогущий умер, умер Тошинори Яги. Неужели это конец? На закате своей молодости, в самом зените зрелости, когда старость — нетерпеливо дышит в спину — только сейчас Тодороки кажется, что он наконец-то может начать жить. Но не слишком ли поздно? Его юность и молодость могли пройти совершенно иначе. Но прошли именно так, как прошли. Яги погиб, и от этого Старатель чувствует ни с чем не сравнимое облегчение, но вместе с тем — боль от утраты. «Какого черта?» — Поздравляю, что ли, — холодно бросает Шото отцу, сидящему посреди личного тренажерного зала. Тренажеры перевернуты, гири откатились к стене. Все пылает, все в адском пламени. — Неужто не рад? Тодороки не отвечает, и внутренне даже благодарен себе — если это вообще можно так назвать — за то, каким дерьмовым отцом он стал, потому что Шото совершенно не заинтересован в его состоянии и продолжении диалога: бросил колкость и пошел по своим делам. А это значит, никто не увидит ужаса Энджи. Никто не увидит его дрожащих губ и слез юноши, навсегда оставшегося во власти своего мучителя.