Hot stuff

Склонившись над очередным плесневелым томом в оплетке из кожи неведомого животного, она щурит усталые, покрасневшие глаза. Свечи, толстые, источающие запах чистого воска, меда и луговых трав, уже успели истаять до половины, а нужное заклинание все еще ими не найдено. Щелчком пальцев Джон добавляет еще пяток свечей — они материализуются прямо в воздухе, за его спиной, над плечом Затанны. Довольный, зевает, тянется к ее бокалу с остатками виски — его собственный давно пуст. А пепельница полна окурками. — По слухам электричество уже изобрели, Джон, — не подняв головы, Затанна больно хлопает его по руке и по-мужски, одним глотком допивает выпивку сама. Потягивается. Глубоко вздыхает. Грудки ее, и так приподнятые тугим корсетом, и святого бы совратили. А Джон Константин никогда не был святым. — Это все Дом Тайн. Сама знаешь, каким своенравным он может быть, — пожимает он плечами, поглядывая на нее искоса. — Видишь вот — свечи, и хоть тресни, лапа. В стеклянном кубе тихо шебуршится заточенная нечисть с множеством щупалец и глазами на тонких стебельках. Потрескивает пламя в камине. Обычный вечер в Доме Тайн — но сегодня здесь Зи… — Нет, ты как знаешь, Джон, а мне нужна передышка. Раздраженным жестом она задевает зависшую в воздухе свечу. Тонкая струйка воска капает на обнаженную ключицу, Затанна шипит и морщится. Мягкий свет свечей золотит ее кожу, зажигает в голубизне глаз золотые искры, и даже мистические тени, тайны и демоны словно тают, бессильными делаются, расползаются по самым дальним углам кабинета… В такие редкие мгновения мира даже мерзлое, мерзкое сердце Джона Константина начинает противно ныть и болеть, словно в оттепель. — Знаешь, на что похоже? — с бессовестной ухмылкой он осторожно снимает застывшую белую полоску с ее кожи. — Даже не думай. На пошлую шуточку Затанна лишь закатывает глаза — ни дать ни взять девчонка, когда местный хулиган дергает за косички в тщетной попытке привлечь внимание. Впрочем, когда Джон губами касается красноватого следа на плече, глубоко вдыхает она совсем по-взрослому и чуть откидывает голову. Он принимает это за разрешение. На месте ожога кожа горячее — не почувствовать пальцами, а вот языком можно. Самым кончиком языка он вылизывает эту тонкую горячую полоску, поднимается выше по ее шее, вновь возвращается к ставшему чувствительным местечку. Дыхание Затанны становится быстрее, грудь вздымается высоко и часто. — Снимай одежку, — решает вдруг Джон, тыкая пальцем в ее корсет, тянется расстегнуть пуговицы белой рубашки. Затанна с сомнением вскидывает бровь. С обиженным видом он склоняет голову набок. — Ты мне доверяешь, Зи? — Ой да ни на йоту, — тут же уверенно говорит она, но Джона это ничуть не смущает. — Тогда раздевайся! У меня есть план. — Сразу нет, — подперев щеку рукой, лениво ухмыляется Затанна. — Если б мне давали доллар всякий раз когда после этих слов мы попадали в адскую задницу, я бы могла выступать бесплатно. Переглянувшись, они внезапно смеются — оба. И прежде чем Джон успевает подумать, что стоило раздеть ее самому — черт возьми, это же четверть удовольствия, — Затанна произносит заклинание. Ее одежда аккуратной стопкой накрывает стеклянный куб с магической кракозяброй, имя которой Джон сейчас совершенно не помнит. Да он бы и свое имя не сразу вспомнил бы… Свет свечей обливает тело Затанны золотом, солнечным медом, ласкает покатые плечи, округлые, полные груди, обрисовывает легкую тень внизу живота. Уже давно не девчонка, но женщина в самом зените зрелой, знающей свою власть над ним красоты…. Женщина, достойная лучшего, достойная большего — по какой-то непонятной причине все еще здесь, все еще с ним. Так тяжело не завалить ее прямо в это же мгновение и не оттрахать погрязнее — как какой-нибудь дикарь или быдло с ливерпульских трущоб. Или не встать перед ней на колени. Бесценные, полные самой древней магии фолианты махом отправляются на пол вместе с пепельницей и стаканами, освобождая массивный стол. — Запрыгивай, детка, — севшим голосом просит Джон. Акцент невольно становится густым как патока. — Ложись. Неожиданно Затанна подчиняется. — Собрался связать меня, Джон Константин? — она бесстыдно растягивается на столешнице, сгибает одну ногу в колене. — Серьезно? Я Затара, не забывай. — добавляет она горделиво. Молча он ухмыляется. Свеча ложится в руку, и спустя мгновение первые капли воска на пробу украшают ее колено. От неожиданности Затанна вздрагивает, напрягаются уголки ее губ. Воск куда злее чем какой-нибудь дешманский парафин, надо быть осторожнее, чтоб не причинить боли больше чем следует. Видит бог, Джон всегда пытается не причинить ей боли больше чем следует. Наклонившись, он обдувает застывающие на гладкой коже капли дыханием, обводит неровные края языком. Во рту остается привкус меда, чистого воска и ее тела. Среди всяческой тантры, камасутры и самых безумных секспрактик, что доводилось им опробовать, это банально до оскомины. И в то же время слишком похоже на ритуал. Изогоняющий его демонов, изгоняющий тени… Тонкая струйка стекает ей на бедро — воск на сквозняке схватывается быстро, кожа ее от него слегка краснеет, а плечи и грудь покрываются гусиной кожей. Затанна опускает ресницы, взгляд становится влажным и туманным. Ее всегда возбуждали эти игры на тоненькой грани. Кажется, Джону удается найти баланс. Светлые капли воска украшают ее плечи, ямку между ключиц на манер жемчужного ожерелья — в приличном и неприличном смыслах. — Боже, лапа, мы еще даже не начали, а ты уже чудо как разукрашена, — издает он хриплый, прокуренный смешок. В глотке сухо как с адского похмелья, но никакой вискарь, даже самый лучший сейчас не утолит жажды. Ее губы раздвигаются в чувственной улыбке. Как будто знает. Чувствует. Всегда чувствует, будь все неладно. Какое-то время приходится подождать, пока воск снова натает. А потом белый потек украшает ее живот — широко, наискось от бедренной косточки едва не до ребра. Улыбка на ее губах уступает место тихому вскрику. Затанна вскидывается, скребет острыми ногтями по столешнице, но тут же ее лопатки снова опускаются. Она дышит тяжело — Джон настораживается. Как у большинства магов у нее невысокий болевой порог. И если она не жалуется — это не значит, что ей не больно, просто она умеет терпеть, когда хочет. Терпит же его как-то? Впрочем, когда он на пробу касается ее между бедер — там мокро, скользко и тепло. Затанна требовательно сжимает его руку коленками. Не удержавшись, он двумя пальцами проходится по нежным складкам, находит самую чувствительную точку. Надавливает подушечкой, обводит по кругу — и следом оставляет на ее животе целую россыпь белых восковых капель. Ахнув, она так сильно сжимает колени, что запястье едва не хрустит. Впрочем, сейчас Джон Константин, наверное, и перелома бы не заметил. Залитое воском и светом, распростертое, податливое, ее тело на полированной, черной столешнице сводит его с ума покруче любых заклинаний и приворотов. Он склоняется ниже, снова дует на покрасневшую, горящую, должно быть, кожу живота, влажно проходится языком. Сквозь сомкнутые губы у Затанны вырывается громкий стон. Она снова выламывается в груди, выгибается. Волосы блестящим, темным ручьем стекают через край столешницы. Огоньки пляшут на полировке, отражаются в ее широко распахнутых глазах. Джону кажется — это он горит, внутри жжет огонь, далекий от давно ждущего его адского пламени. В таком огне и сгореть-то с концами не жаль. Капли воска щедро падают в ложбинку между ее грудей, слегка остывая в воздухе. Застывают бусинами на тонкой коже округлостей, превращаясь в спиральную паутину, в странные рисунки, не имеющие крохи сакрального или иного смысла. И в то же время в этом и есть весь смысл. В ее широко раскрытых глазах с помутневшим, расфокусированным взглядом, в стонах на ее пересохших губах, в напряжении запрокинутой шеи. В том как несвязанными руками она хватается за резные ножки стола и требовательно тянется к Джону за поцелуями… Как будто сейчас в ней весь смысл и вся суть, все его райское блаженство и мучения его ада. Огонь наклоненной свечи лижет ему пальцы. Залитое воском тело похоже на церковный алтарь — смотри со стороны, мерзкий, сто раз проклятый всеми богами и демонами сукин сын. Не тяни замаранные кровью руки, язвит внутренний голос, опасно похожий на голос совести. Оставь. Или однажды сгоришь сам. Но разве был бы он Джоном Константином, если бы слушался каких-то сраных голосков? Давно распущенный галстук душит удавкой, пока обожжеными пальцами Джон пытается расстегнуть брюки и вытряхнуться из них. Приподнявшись на локте, Затанна просто дергает ворот его рубашки в стороны. Трещат нитки, летят пуговицы. Ее длинные ноги он устраивает на своих плечах. Раскрывает так широко, так глубоко как только возможно. — О боже! — бессмысленно срывается с губ без всякой латыни, когда ее тело принимает его. Как истинная ведьма Затанна хрипло смеется, вцеплясь ногтями в его запястья. — Молишься, Джон? Здесь его нет, это точно. — Твоя правда, лапа, — сдавленно выдыхает Джон, перехватываясь поудобнее. — Твоя правда… Его накрывает покруче чем от любой наркоты. Чистое, незамутненное ничем наслаждение. Огоньки свечей туманятся золотым маревом, все становится словно бы нереальным, запредельным. Только когда уже совсем накатывает, Джон встряхивается, смеется рвано. — Леди — вперед. Затанна охотно подхватывает жесткий, быстрый ритм. Он скорее угадывает стоны чем слышит — ее лодыжки прижимаются к ушам, оглушая, ногти снова впиваются в его руки, и только ощутив, как все ее тело содрогается от удовольствия, он позволяет кончить и себе. Иное было бы совсем преступлением. Позже они расслабленно так и валяются прямо на удобно широком столе. Прочный — проверено. Сигаретный дым жжет глотку, причудливыми кольцами поднимаясь к потолку. Стряхивая пепел прямо на пол, Джон снимает с нее пристывшие кусочки воска, бездумно разминая их в пальцах. Пахнет воском, медом и сексом. На гладкой коже проявляются красноватые следы потеков и капель. На ее животе, на темной полировке столешницы белесые капли вперемешку с застывшими брызгами воска. Затанна лениво переворачивается на бок, свесив узкую кисть с длинными, изящными пальцами. Смотрит куда-то на пол, где вперемешку валяются окурки из рассыпанной пепельницы, его шмотки, бесценные книги… Взгляд ее, только что сонный и затуманенный, вдруг обретает привычную четкость. — Смотри-ка, Джон, — тянется она к распахнутому на середине фолианту. — Разве это не то что мы ищем? Книга послушно перемещается в руки, зажав сигарету в зубах, Джон хмурится, бегло проглядывая корявые, бледные строчки. — Похоже на то, детка! Чертовски похоже на то. Довольное выражение так идет ее хорошенькой мордашке, что на мгновение Джон отвлекается от дел. — А всего-то надо было как следует трахнуться, — ухмыляется он. — Сколько раз я говорил, что это рабочий способ — а ты мне не верила. — Ты ужасен, Джон Константин. Почему я все еще здесь… Затанна вздыхает и поднимается на ноги, стараясь не вляпаться ни во что. Ее одежда, идеально сложенная на стеклянном кубе с нечистью возвращается к ней. Освободившись, наконец, от темноты, кракозябра, имя которой Джон так и не вспомнил, лениво пялится на них глазами-стебельками, прилипнув как зевака к витрине. Задумчиво Джон стучит по стеклу ноющими от ожога пальцами. — Люблю тебя, Зи. На мгновение Затанна отвлекается от пристывших к запястью капель воска. — Знаю, — легкая улыбка касается ее губ. — А теперь, будь добр, надень трусы и продолжим. У нас еще много работы. Парой заклинаний она расставляет все по местам, пока он одевается. Даже пепельница становится чистой. — И… Джон? — М? — сосредоточенно он соображает как половчее вернуть оторванные ей пуговицы с рубашки на место. — Я тоже тебя люблю, — брови ее на мгновение хмурятся, но она почти сразу качает головой, словно стряхивая с лица тень легкой грусти. — Поэтому, должно быть… Обожженое никотином горло на мгновение перехватывает. Мысль остается недосказанной, но они слишком много лет уже играют в эти игры, болезненные, сладкие, жизненно-важные. В ответ Джон Константин лишь на мгновение сжимает в горько пахнущей куревом ладони ее теплые, нежные пальцы. Он и впрямь хотел бы не причинять ей лишней боли — жаль получается не всегда.