Hot stuff

Лезвие касается шеи бесшумным холодом, когда он стоит у окна — окна ее съемной одноразовой халупы в обшарпаной многоэтажке. В темноте комнаты смартфон в руках Тима светится ярко. Пальцы, неслышно отбивающие последние слова по экрану, ни на мгновение не сбиваются, даже когда Роуз медленно ведет клинком до челюсти, с шорохом сбривая невидимую дневную щетину. Подумав, он ставит последнюю точку и жмет на «отправить». — Роуз. — Тим. Спокойствие его голоса словно гипнотизирует Роуз, одновременно бесит и заводит до катастрофы, до закушенной губы, до поджавшихся пальцев босых ног. Может, поэтому она упускает момент, когда неуловимым движением Тим уходит из-под удара. Ловит ее кисть, выкручивает, одновременно нажимая на болевые точки запястья. Клинок падает на пол с сухим, металлическим звуком, и кажется, Роуз может предсказать любой удар, вот только Тима Дрейка предсказать у нее все еще выходит чертовски дерьмово. Может, поэтому спустя короткую заварушку ее запястья и скованы наручниками, а сама она подвешена к прочно засевшему в стене крюку. — Носишь игрушки с собой, — Роуз тянет по слогам мечтательно. — Ти-мо-ти… Похвально. Кончики пальцев ног едва касаются пола, выломленные лопатки тянет — того и гляди затрещат. Губ Тима касается едва заметная улыбка. — С момента как узнал что ты в городе. — подняв, он кладет клинок на журнальный столик. — Не слишком-то старалась скрываться — да, Роуз? Мальчик из хорошей семьи, юноша с большим будущим, мужчина c равно блестящим и ебанутым настоящим. Экс-Юный Титан. Тимоти Джексон Дрейк — положительный до оскомины. Тот еще изощренный, параноидальный говнюк с зачатками ОКР — уж Роуз-то знает. На острие клинка, на всплеске адреналина Роуз знает — в клетке собственных планов, в карамельно положительном настоящем ему душно. Скучно. Напряжение звенит в воздухе. — Какими судьбами в Готэме, Роуз? Заказ? Наручники туго врезаются в кожу, едва она пытается коснуться пола пятками. Снова приходится вытянуться в струнку. Противно ноет плохо зажившая рана на лодыжке. С ухмылкой Роуз расправляет плечи и щерится. — А если я не скажу? Будешь пытать меня? — Возможно. — И обыскивать? — с любопытством поворачивает она голову здоровым глазом к нему, собранные в косу волосы сползают по плечу, наискось через футболку с принтом из кулака со средним пальцем. — Не исключено. Поймав за кончик, Тим расплетает ее косу сноровисто и быстро — кусок заточенной проволоки, пара острых шпилек ложатся рядом с клинками. Присев на корточки, медленно снимает ножны с лодыжки под штаниной свободных штанов. Жесткие ладони почти нежно проходятся по ноге, задерживаются у колена. Кажется, кожа искрит. Сверху вниз Роуз смотрит на его затылок. Темные, мягкие даже на вид волосы касаются воротничка рубашки, дорогая стрижка. С виду в гражданском — сладкий мальчик-мажор. На мгновение почти нежно задумывается — смогла бы сломать ему шею бедрами? Едва ли. Это же Тим Дрейк: план А, план Б и так до конца алфавита. Говорят, даже Р’ас аль Гул признал его достойным наследником лучшего детектива. На его детективные умения Роуз плевать сейчас, если честно. Журнальный столик понемногу скрывается под грудой ее походного арсенала, даже без брони, мягкая ткань штанов стекает по ногам, когда он расстегивает пуговицу и молнию. Ладонь задевает ее твердый живот, обводит некрасивые шрамы на коже. На самом деле от шрама к шраму он так может перелапать все ее тело от макушки до пяток, и это уже не слишком похоже на обыск. Плевать. Роуз плевать, даже когда затекают задранные, скованные руки, а больная лодыжка начинает ныть. Она пытается переместить тяжесть с ноги на ногу. Отставшие от стены обои шуршат и цепляют под лопатками. Под тонкой тканью футболки торчат уже напряженные, ноющие соски. Боже, каким мудаком иногда может быть положительный, правильный до блевоты Тим Дрейк. Это одна из тех вещей, что делала ее трусики мокрыми насквозь даже когда он отвергал ее. Воспоминание родом из башни Юных Титанов неожиданно противное. Даже не то как он отшил ее тогда, а как отчаянно и глупо она пыталась добиться признания их всех, которого так и не получила. Роуз напрягает закованные в наручники руки — повисает на крюке всем телом и оттолкнувшись от стены, крепко обхватывает его ногами за бедра. Лодыжки замком скрещиваются за его спиной, пряжка ремня его брюк вдавливается в ее живот. — Да… — довольно мурлыкает она, потираясь о заметную твердость его члена. — Да, вот так. Ты и правда рад меня видеть, детка. На его скулах проступает довольно милый румянец — что-то напоминающее о том нудном сопляке прежде чем он махнул в рост и в ширину плеч, и обзавелся задницей если и не круче чем у Найтвинга, то вполне сопоставимой. Можно ли считать отличный стояк признанием? Пожалуй что так, решает Роуз. Ладонью, он, наконец, грубовато находит ее пышную грудь, зажимает сосок между пальцами, выкручивает. Ноющее тепло превращается в жар, стекает тяжестью в низ живота. Роуз нетерпеливо морщится, поджимает губы. Рукой он вдруг тянется к ней, как будто дразнит хищного зверя на цепи. Пальцы уже почти касаются губ… Раз, два, три, механически отсчитывает Роуз ускоряющиеся удары сердца. А потом, по змеиному вытянув шею, едва не кусает его — зубы в последнее мгновение щелкают впустую. Все просчитано до мгновения. Тим смеется, хрипловато, чуть просажено, едва заметно втягивает носом исходящий от нее запах. Оружейная смазка, чуть-чуть кондиционера для белья с ароматизатором лилий, капелька пота. И возбуждения. Их маленький, грязный грешок. Наэлектризованным эхом Роуз смеется в ответ. Через футболку он тискает ее груди, пока желание убить его не становится сопоставимым с желанием его трахнуть как следует. А потом заботливо вешает ее снятые трусики на спинку стула. — Ну ты и… — начинает было Роуз, но он вжимается теснее, грубая ткань натянутых стояком джинс трется об ее влажную промежность. Хочется заскулить, потому что он чертовски хорош. В смысле стояк, а не Тим Дрейк. И, пожалуй, чертовски красивый. Тим, конечно, а не стояк. — Может отпустишь меня ненадолго? — ладонями он с силой проводит по ее бедрам, замком охватывающим его поясницу. Роуз бессознательно дергает руками в наручниках, глубоко вдыхает сквозь зубы и ухмыляется. — Спорим я и так заставлю тебя кончить минут через пять, бэтбой? Прямо в эти классные дизайнерские штанцы… — на самом деле она поставила бы на две, но если вдруг дойдет до дела, лучше оставить себе запас. Тима Дрейка не стоит недооценивать — это фатально. — Насколько это в твоих интересах? — философски приподнимает он бровь. — Подумай, Роуз. — Умеешь ты мотивировать. — насмешливо фыркает Роуз, прежде чем стать ногами на пол. Сраные наручники начинают бесить не на шутку, потому что руки чешутся то ли дать ему в морду, то ли облапать за эту шикарную задницу, то ли запустить пальцы в волосы и тянуть, и кусать подставленное горло, оставляя лиловое ожерелье синяков на память. Пусть потом выкручивается как знает. Как специально отойдя за ее ограниченный радиус обзора, Тим возится так долго, что какой-то части ее становится не по себе от мысли, что сейчас он реально развернется и свалит, и оставит ее здесь, привязанную, почти голую, распаленную… Как же погано быть брошенной. Эту часть себя, мерзкую, порченую, слабую Роуз Уилсон ненавидит особенно сильно. И как бы ни старалась, не может ее избыть. Когда она уже становится опасно близка к тому, чтоб подать голос, Тим все же возвращается. Да, без шмоток он действительно выглядит потрясно теперь — живот как гребаная стиральная доска, широкие плечи, рельефные мышцы под кожей как на анатомическом пособии. И шрамов не меньше чем у нее самой — от желания тронуть языком каждый во рту становится сухо. Чертовы наручники впиваются в и так намятую кожу запястий. Тим подцепляет ее под коленки и вздергивает, вжимает в стену на весу. Горячий, скользкий от смазки член в резинке прижимается к животу. Головы он никогда не теряет. Почти. — Хэй, мы за полную, полную безопасность! — весело фыркает Роуз и тут же тянется ближе к его уху, сдирая кожу с запястьев. — Тогда какого черта ты здесь, Тимоти? Трахать Опустошительницу, дочь Дефстроука так же безопасно как сунуть член в пасть гребаной гиене Харли Куин… С силой Тим разводит ее колени так широко, что даже с хорошей растяжкой почти больно. — Но, пожалуй, приятнее. — Ой только не говори что ты проверял. — заходится она хохотом. За стенкой кто-то недовольно колотится в ответ. На языке у Роуз крутится с десяток ругательств — на английском, на кхмонгском, на десятках языков. Уж в этом-то она мастерица. Без церемоний Тим засаживает ей по самые яйца, член у него немаленький, у Роуз аж дыхание спирает. Она снова пытается дергать руками. Затылком, лопатками изрядно колотится об стену. Снова с той стороны ругань. Нет, ну соседи реально нарываются. Глаза у Тима в темноте почти черные, омутные — с виду спокойная, непрозрачная гладь. И выражение смазливого лица такое словно бы в мыслях сейчас очередная схема крутится: десять толчков глубже, пять мельче, минуту быстрее, две медленнее. Повторить с другим углом. И так до нужного результата. Даже не вспотел. Как будто может вот так иметь ее вечность. В задницу засунь свои схемы и выкладки, придурок гениальный, думает Роуз почти нежно. К черту гребаную вечность. Поймав момент, она сжимается изнутри, еще теснее обхватывает его член внутренними мышцами. — Совсем не стараешься, Тимоти! — издевательски смеется Роуз. У него вырывается шипящий выдох сквозь сжатые зубы. Да, в этом она, в борделе считай росшая, мастерица тоже. Подтянувшись на затекших, ноющих руках, Роуз упирается лопатками в стену понадежнее. Закидывает ногу ему на поясницу, по-хозяйски шлепает босой пяткой по заднице, сама теперь задает ритм, толкается навстречу бедрами. — Сильнее, — бесполезно Роуз дергает руками, изнывая от какой-то отчаянной жажды. — Сильнее! Ну! Назло гребаным соседям она стонет в голос, бессвязно болтает что-то горячее, грязное… Это и так уже больше похоже на удары, когда их тела соприкасаются. Но то как Тим подхватывает ее безумный, варварский ритм, как кусает губу, как медленно стекает по его виску капля пота, сводит ее с ума. Глаза все еще темные, все еще омутные — только вот черти все со дна теперь на поверхности. Едва не размазывает ее по гребаной стенке. Почти впополам сложив как игрушку, как будто до какой-то нежной, чувствительной сердцевины достает, заставляет Роуз всхлипывать, вскрикивать, давить в груди замысловатые ругательства на английском, на кхмонгском, черт знает на каких еще языках… Футболка ее, смятая, задранная выше живота, становится влажной от слюны на сосках, когда он добирается до них жадным ртом. Роуз хватает воздух запекшимися губами, глядит сверху вниз. Жмурится крепко. Запустить бы руки в эти мягкие волосы, ногти — в спину поглубже. Царапать, гладить, тискать до синяков… После языком зализывать раны и ссадины. Может и хорошо что руки скованы, правда. В момент передышки неловко, смазанно, Тим утыкается ей в губы солоноватым от пота поцелуем. Может излишне даже на вкус Роуз нежно, но один черт, чем сильней он уплывает, тем больше с ней нежничает. Не только брать, но и отдавать умеет. Все же мягкий. Слишком. Но вместо того чтоб его обругать, нарычать, она послушно, как птенец раскрывает рот. Даже постанывает, кажется. Дрожит. Его руки крепче сжимают голые бедра Роуз. К черту все глупые обжимания, к черту… Все это дерьмо собачье. Слабость. Под веками начинает противно жечь. Наручники снова врезаются ей в запястья. Звякают. Одновременно они открывают глаза, ловят друг друга взглядами, воровато, украдкой, да почему-то так и не могут отпустить до самого конца. Не расчетливо и выверенно, не в яростной погоне за вспышкой кайфа… Тягуче. Неспешно. Как будто замазавшись в липком и сладком, увязнув как в нагретой патоке. По-нарастающей внутри у Роуз словно что-то переполняется, жаром растекается по венам, по каждой клеточке отравленного суперсывороткой тела, выплавляется в непривычно тихий, почти неслышный всхлип на губах. А потом она просто падает. Где-то внутри себя, и кажется целую вечность не может отдышаться — так накрыло. — Всегда знала, что у тебя что-то с наручниками, — тихо хмыкает Роуз, наконец. Ну должен же кто-то вспомнить о том старом инциденте в башне Юных Титанов. Кто если не она. — Ничего подобного. — Тим неловко мотает головой в попытке смахнуть приставшую к мокрому лбу и лезущую в глаза прядь. Как будто руки так и приросли к ее голой заднице. — Сто процентов. — Нет. Роуз поворачивает голову, чтоб молчаливой иронии в ее глазу хватало еще и за отсутствующий. Тим смущенно морщит нос. — Только если чуть-чуть. Могу делать с тобой что хочу, и ничего мне за это не будет. — его улыбка становится острой и чуточку лукавой. — Во всяком случае сразу. Кажется, стоит его все же укусить как следует. Но прежде чем Роуз успевать выбрать за что — ухо, губа, нос; свои плюсы и минусы, — он внезапно целует ее в шею. — Я скучал, Роуз. Она тихо фыркает. Тот, кто почти никому не доверяет толком, и та, которой почти никто не доверяет — отличная, черт возьми, парочка. Золотой сынок миллиардера, виджеланте и наемница с дурной кровью и еще более дурным нравом, дочь убийцы. После стольких лет забвения снова случайно пересеклись в деле с торговлей живым товаром, едва не загинули в бразильских джунглях, конечно же трахнулись едва не под пулями картеля, пьяные от адреналина и местного дешевого рома. Какого-то черта влипли друг в друга так накрепко, так перепутались, что вот уже скоро год как развязаться не могут. Роуз не убивает… громко, в Готэме и поблизости. У Роуз все еще не получается его предсказать. Тела, горячие, влажные от пота как будто липнут друг к другу кожей. Тиму приходится отстраниться чтоб выйти из нее, поставить ее на пол и расстегнуть, наконец, наручники на ее руках. Она сразу же этим пользуется чтоб вывернуться и подобрать с полу раздавленную пачку сигарет. Демонстративно щелкает зажигалкой, игнорируя осуждающий взгляд, все так же нагишом усевшись на подоконнике пускает дым в приоткрытое окно. Сквозняк играет с огоньком сигареты, мерзко царапает еще чувствительную кожу колючими, холодными пальцами, вынуждая мечтать о теплой, мягкой постели. И рана на лодыжке снова заныла. Больно. Внутри. Дерьмо. Вот только позволь себе разок. Другой, третий… В одноразовой халупе есть кровать, в которой курить можно, и условно чистое белье вроде есть. Но трахаться в кровати — это о другом, это чтобы потом обниматься, липнуть к друг другу кожей и расслабленно целовать в висок. В объятиях после секса любви больше, чем в сексе самом, поэтому Роуз не любит трахаться в кровати, Роуз после секса всегда уходит курить и в душ. Тим бесшумно подходит. — Дай посмотрю. — Ой да выключи наседку, бога ради, — Роуз выразительно закатывает глаза, но зажав сигарету губами, показывает ему руки. На запястьях и синяков-то толком не осталось — все же ее тело прочнее чем у обычных людей. — Нога. — присев на корточки, Тим невозмутимо проходится пальцами по лодыжке. Надавливает рядом с больным местом, и Роуз шипит ругательство. — Паршиво выглядит. Есть с собой кое-что по лекарствам, иди и ляг на кровать. — Штаны сначала надень, мать Тереза. — В постель, Джон Сильвер. — Это ты про глаз? — вспыхивает обиженно Роуз. Тим ухмыляется углом рта — впрочем, ему идет — Про то, что если мы не разберемся какого черта на тебе все не зажило как на собаке, возможно, быть тебе одноногой. Окурок беспардонно летит в окно, рассыпая искры. — Да пошел ты, чертов задрот. — Роуз соскакивает с подоконника. Вскрикивает, наступив неудачно на больную ногу. — Роуз. Под пристальным, хирургически острым взглядом она вдруг теряет злой запал и жалобно поднимает на Тима глаз. — Черт знает, вляпалась, похоже, в какое-то дерьмо. Она все же оказывается в постели, терпит, пока Тим возится с ее ногой, и только на всякий случай предупреждает: — Утром у меня самолет в шесть пятнадцать. — Я отменил твою регистрацию, — пожимает плечами Тим, заканчивая с повязкой. Да, бэтмедицина не всесильна, но болит заметно меньше. Может к утру и вовсе пройдет. Разморенная, расслабленная, Роуз вяло огрызается. — Ну ты и задница. — Не за что, — пахнущими мазью пальцами он вдруг касается ее щеки. — Как насчет провести день вместе? Здесь, в Готэме. Могли бы погулять где-нибудь... на свету. Если нога пройдет. Смущение обжигает ее лицо. Хорошо если б незаметно, но это же чертов Тим Дрейк. — Косишь под бунтующего подростка? — фыркает она. — Твоего босса это изрядно выбесит. Лицо его вдруг становится одновременно насмешливым, нежным и злым. — Давно ли ты заморачиваешься, Роуз? — Позлить Мышь?.. — внезапно она закидывает руки ему на шею и целует, долго и глубоко, пока дыхание у обоих не сбивается снова. — Звучит как план. И они все же оказываются в постели — до самого утра, пусть какая-то частичка Роуз совершенно уверена, что завтра ничего хорошего не будет, потому что непременно какое-нибудь дерьмо произойдет: может Мышь подвернется, может ее отец устроит очередную кровавую выходку, или отличится кто-то из местных фриков. Но перед тем как уснуть, она все же позволяет себе чуть-чуть помечтать что теоретически это бы мог быть чудесный день. Странно, но завтра совершенно ничего не случается. Дурного.