Hot stuff

Протокол «Баю-Бай» срабатывает, когда Тони абсолютно к нему не готов. Только что, кажется, был посреди своей мастерской — мысль горела, металась, трансформировалась каждое мгновение во что-то реальное, вещественное… И вот в один момент он скручен по рукам и ногам своими же маленькими механическими дружками и распротерт на постели в их с Пеппер спальне. Сама Пеппер, немного сонная, небрежная, с волосами собранными в косичку на ночь, смотрит него, сидя на кровати. — Ну детка, — он пытается состроить самую убедительную физиономию из арсенала; на всякий случай ерзает, дергает руками и ногами — к лодыжкам и запястьям надежно льнут мягкие, ортопедические фиксаторы. Сам же конструировал, черт возьми. — Я же в норме — отмени протокол, будь умницей. Мне надо еще чуть-чуть поработать. — Ты же знаешь, протокол срабатывает когда твои жизненные показатели близятся к критическим, Тони, — вздыхает Пеппер. Трет сонные глаза, зевает тихо, потягивается. Из прикрытого жалюзи неспешно крадется шелестящий дождем рассвет — какой-то по счету рассвет с момента когда за ним закрылась дверь мастерской. Слишком мало часов в сутках, слишком много еще не сделанного, не созданного, не исправленного… Может поэтому, Тони так и живет — торопливо, вечно на пределе себя самого, хватаясь за все и сразу, как будто уже давным-давно опоздал, с каждым днем только больше опаздывает… И никак остановиться на вдох не может. Обездвиженный, распростертый на широкой кровати, он дергает руками, бессмысленно проверяя свое же детище на прочность. — А если я захочу в туалет? Ты об этом подумала? — Это твое изобретение, Тони, — с безжалостной улыбкой Пеппер поджимает под себя босые ступни. — Никогда не поверю, что ты упустил такой важный нюанс. — Туше! — вздыхает Тони разочарованно и глубоко. В раскаленной добела голове словно трансформатор гигантский гудит по-прежнему, не дает покоя ни на мгновение; мысли-импульсы, обжигая, мечутся от гипотезы к гипотезе, и куда-то еще дальше, весь мир за пределами его ноосферы как будто бы нереальный. Постель с свежим, еще пахнущим кондиционером и чистотой бельем, и еще немного миндальным кремом для тела Пеппер, и ее любимым печеньем, которое она иногда ест перед сном — маленькая слабость, о которой Тони благородно молчит, даже по ночам натыкаясь на хрусткие крошки, — более чем реальна. — Пеппс, — зовет он вдруг. Взгляд Пеппер становится тревожным. Ладонь чутко ложится ему на грудь, совсем рядом с реактором — теплая, мягкая.  — Что, родной? После плена даже одна мысль о несвободе иной раз бросает его в ледяной пот, заставляет приступы отупяющей, мерзкой паники давить в груди, где-то рядом с тем самым реактором… Но сейчас, с ней, Тони как никогда спокойно и тихо. Ресницы светлые, мягкие, сейчас не подкрашенные как обычно стойкой тушью, и от этого особенно милые. Вблизи морщинки у ее глаз обозначаются чуточку резче. Пеппер Потс умеет носить деловой костюм как броню, а броню Рескью — с непринужденностью костюмов и стильных вечерних нарядов… Но вот такая, с небрежно заплетенными в косичку светлыми волосами, в простой белой майке, сквозь которую мягко просвечивают окружности сосков, с босыми ногами и теплыми, мягкими ладонями, она словно линза сосредотачивает на себе все жгучее напряжение его тела и его разума тоже. В его мыслях моментально складывается подробный план действий на ближайшие пару часов, от деталей этого плана в паху становится тяжело. Мягкие фиксаторы врезаются в запястья, обрывая в полете — досада и недовольство затлевают внутри; лежать смирно Тони никак не способен. Извернув шею, Тони тянется губами к ее ладони. — Ты же знаешь, милая, я один черт сейчас не усну, — вкладывает он в голос всю вкрадчивость. — Что если ты сейчас используешь свой протокол отмены, и… Ладонь Пеппер накрывает его полувставший уже член через ткань рабочих штанов. — Что заставляет тебя думать, что я не справлюсь сама, Тони? Бретелька белой ночной маечки соскальзывает с ее покрытого бледными веснушками плеча, когда она наклоняется. Если бы не дурацкие фиксаторы на руках и ногах, он бы уже целовал эти бледные веснушки на ее плече, и те, что рассыпаны возле ее переносицы, тоже. Если бы… Черт возьми Тони физически не может лежать спокойно. Пальцы Пеппер сжимают его член так же крепко, как любимую ручку, когда она ставит подписи на многомиллионных контрактах. С улыбкой на узких губах она смотрит как Тони мается. А потом стягивает с него штаны вместе с трусами. Кончиком языка проводит влажно и медленно от основания до головки, бросая на Тони веселый взгляд; ей как будто все это удовольствие доставляет, а он поджимает губы и выдыхает с шумным недовольством. — Сегодня плохая девочка, Пеппс? С невозмутимым видом та выпускает его влажно блестящий от слюны член из рта. — Три часа назад я заставила плакать совет директоров одной крупной трансконтинентальной корпорации… — деловито заправляет она за уши выбившиеся из косы прядки светлых волос. — Конечно же я плохая девочка, Тони. Очень плохая. Это тоже хороший план, наверное, но это не его план, а его планы — лучшие. На Пеппер этот аргумент почти никогда не срабатывает. Невольно дергая руками так что даже мягкие фиксаторы больно врезаются в кожу, он смотрит как тесное кольцо ее бледно-розовых губ скользит вверх и вниз по твердому стволу. Невозможность перехватить инициативу сводит с ума: избыток напряжения бурлит под кожей, заставляя его ерзать на простынях, выплавляется в жгучий, почти мучительный голод. Вдоволь насладившись его мучениями, Пеппер неспешно избавляется от удобных бежевых трусиков. Кончиками пальцев подцепляет резинку и тянет вниз, обнажая его взгляду выступающие косточки, едва заметную тень коротких, светлых волосков между бедер и крепкий зад. — Отмени протокол, милая, — требует Тони сквозь стиснутые зубы, когда смятый комок ткани, отброшенный ей, падает рядом с его головой. — И я сам сделаю все что ты хочешь. Кажется, от него пахнет Пеппер, ее телом, ее возбуждением, пьянящим и терпким — это разжигает изнутри еще сильнее, распаленное напряжением пламя внутри мечется бесполезно, жжет. Даже мышцы сводит, кажется. Невыносимо просто. — Сейчас я хочу чтобы ты просто лежал, — она опускается на его член плавно; не тронутое ни его, ни ее собственными пальцами тело приятно тугое, хоть и влажное. Невольно Тони думает о своих широких, смуглых ладонях на этих молочно-белых бедрах. Он сжимал бы их, задавал бы верный ритм, трогал бы пальцами, заставляя ее ахать и вскрикивать. Нет, черт, он не против быть снизу, но он хочет чтоб Пеппер было хорошо, так хорошо как может быть, как не сделает никто кроме него, он всегда думает об этом и о том что все должно быть на сто, на тысячу из десяти. Он всегда думает об этом — не только с Пеппер, если по правде. И сейчас ни на что, ни что ровным счетом не может повлиять. Эта мысль тревожит, но и соблазняет поддаться, забыться, расслабиться, наконец. — Думаешь я не справлюсь? — у Пеппер вырывается смешок, когда она ловит его растревоженный, почти растерянный взгляд. — Я где-то читала, что просто надо написать бедрами слово «кокос». Тони ворчит, прячась за сарказмом. — Очередная колонка глупых советов в Космо. Не думал, что такая женщина как ты, будет читать этот хлам. — О, милый, — изгибает она пшенично-светлую бровь. — Такая женщина как я будет читать все что только захочет. Безотрывным взглядом он следит за каждым неспешно-плавным движением ее бедер. Округлое, незамкнутое C перетекает в обратную по направлению О и снова в C, и потом снова по кругу — О. На N Пеппер с наслаждением прикрывает глаза ресницами, она делает все так медленно, словно смакуя каждое мгновение. Да, она отлично умеет это — в бешенном ритме их жизни замедлиться вовремя, насладиться мгновением, хоть и мелочным, вроде аромата цветов, шелеста дождя, бокала вина… И сексом, конечно, вот таким, неторопливым, без сумасшедшей гонки за количеством поз и качеством оргазмов. Пеппер Поттс может заставить время остановиться, умерить его безумный, выжигающий изнутри почище любого реактора бег Есть что-то неуловимо кошачье — в плавности ее движений по U, в гибкости ее сцепленных на затылке рук, в линии приоткрытого от удовольствия рта. Ее расслабленность понемногу охватывает Тони уже на T, жгучее, болезненное напряжение в голове и во всем теле оставляет его. Даже фиксаторы эти дурацкие почти не бесят уже — едва ли без них ему удалось бы вот так позволить себе раствориться в умиротворяющем удовольствии. Кокосы, кокосы, много плавных, перетекающих из одного в новый кокосов, и наслаждение пахнет Пеппер, ее миндальным кремом для тела и чистым постельным бельем, наслаждение звучит как шелест утреннего дождя по стеклам и как ее негромкие стоны и его шумные выдохи, когда она уже начинает сбиваться с букв и путаться. Ее живот поджимается, твердые, острые соски натягивают ткань ее белой маечки, светлая, растрепанная косичка сползает через плечо. Уперевшись покрепче пятками и локтями в упругий матрас, Тони все же вскидывает бедра, подхватывает ритм — все же он не может быть слишком долго пассивным. Руки Пеппер вцепляются в его плечи, влажный рот касается его раскрытых губ, отдавая последний и громкий стон, когда ее тело, наконец, сжимается, вздрагивает в оргазме. Только тогда он позволяет себе увлечься этой сокрушительной волной: удовольствие накрывает его, вырывается и захлестывает как наводнение сквозь плотину. Словно захлебнувшись, он жадно хватает воздух ртом и еще долго, долго не может отдышаться. Мягкой ладонью Пеппер заботливо стирает пот с его лба. Словно пеленой накрывает и истощенное после работы тело и неспокойный как всегда разум — сквозь эту тихую, уютную пелену он слышит негромкий голос Пеппер, когда досадные петли фиксаторов соскальзывают с ног и рук. Веки становятся неподъемно тяжелыми. Под шорох утреннего дождя по стеклам Тони снится мягкое, теплое солнце и много-много кокосовых пальм вокруг. Кажется, никогда и нигде он не спит спокойнее