You are my only fairytale

      — И что теперь? Ты уйдёшь? — тихо спрашивает Саша через несколько минут давящей тишины.              Лазарев пожимает плечом, искренне не зная ответа на этот вопрос. Кажется сейчас, что всё довольно очевидно. Делать нечего, только расходиться, потому что друг с другом они не найдут ничего. Саша теперь догадался обо всех этих чувствах, которые убить в себе не выйдет при всём желании.              Спрашивается: а что с этим вообще тогда делать? Рядом находиться, зная, что Саше это не сдалось ни хрена, просто невозможно. Пытаться раскручивать отношения с нуля — тоже полная чушь, по правде говоря. Да и Саше это точно не нужно, он не на это старательно намекает вот уже полчаса. Или даже час?..              Серёжа глядит через Сашино плечо в окно. Темно. И даже нет знакомого тонкого просвета, который проявляет себя под утро. Ещё глубокая ночь.              Он благодарен даже за поцелуй, даже за это объятие, в котором находится до сих пор, боясь отстраниться. Благодарен за прикосновения, за близость. Благодарен за то, что Саша не отталкивает его.              Если подумать… он ведь не оттолкнул. И не сказал, что нет ни единого шанса.              Отстраняясь, Лазарев поднимает взгляд на Сашу, встречаясь им с почти чёрными сейчас, в темноте, глазами. Но тёплыми и родными даже когда на душе прохладно.              — Мы ведь виделись тогда, да? Незадолго до «Евровидения». Ты говорил, что много репетируешь.              — Да. И мне говорили, что не хватает чувств, эмоций… не прошибает, — Лазарев усмехается, и во внимательных глазах Саши возникает удивительное понимание. Лазарев готов клясться, что прямо сейчас в этой разумной голове складывается какой-то громадный пазл.              — А потом?..              — А потом… первое, что я услышал от кого-то, это «охренеть». Всем понравилось, с чем я вернулся после встречи с тобой.              Саша чуть слышно охает и, кажется, совсем уходит в себя, задумавшись. Его пальцы понемногу выглаживают шею и плечо Лазарева в бездумной ласке. Не то от нервов, не то от прохлады они слегка заледенели, но Серёжа искренне пытается перебороть желание схватить их и прижать к губам, согревая. Он лишь смотрит на задумчивые и, кажется, невидящие глаза, неожиданно для себя ощущая жгучее желание сдёрнуть край рубашки с плеча, чтобы ощутить прикосновение на голой коже. Пусть будет холодно. Его кожа на своей.              Но Саша больше не пытается. Боится сделать лишний шаг.              — А до этого?.. Когда были детьми.              — Тоже, Саш. Тоже.              — Почему ты не сказал?              — А смысл? Ты бы засмеял. В том возрасте… сам помнишь, болванили очень много.              Саша чуть хмурится, покусывая губу, и всё же кивает, соглашаясь. Обычный подросток со стандартным мнением в голове о том, что кто-то хуже, кто-то лучше. Что мальчики с девочками, что есть правильно, а есть то, что «ни в коем случае и никогда в жизни». Всё, что навязано обществом, родителями, школьными друзьями. Всё то, что не позволило бы просто принять симпатию парня, пусть и близкого тогда. Возможно, и к лучшему, что тогда не было этого признания.              Но сейчас, после взросления, пересмотра многих принципов в своей жизни, Норвегии и… вообще всего, Саша чувствует в себе настоящую готовность это принять. Но может ли он принять Серёжу в свою жизнь? Позволить войти в неё дальше, чем когда-либо. Стать ещё ближе.              Почему-то пальцы невольно поджимаются на тёплой шее, слегка проникнув под воротник. Он не знает, готов ли позволить стать ближе, но знает, что не готов позволить отдалиться. И это не просто эгоизм, не просто желание продолжать ощущать это тепло от близости любящего человека. Это что-то другое. Нежелание потерять именно этого человека, кажется. Даже страх.              — Не уходи сейчас. Ладно?              Шёпот настолько обжигающе приятный, что Лазарев зажмуривается и кивает, не успев задуматься и на мгновение. Зачем? Всё равно никуда и не хочется. Возможно, они вскоре уснут, а утром разойдутся, не смея взглянуть друг другу в глаза. Сейчас, под дозой алкоголя и после таких откровений порядком проще просто быть, стараясь поменьше думать. И это, кажется, даже получается.              — Можно ещё раз поцеловать тебя?              — Зачем, Саш?              — Как ты не понимаешь? Я хочу.              — Да чего же? Просто отвлечься?              — И этого тоже, но…              — Ты вообще понимаешь, как это звучит? — Лазарев отстраняется, приподнимаясь на локте и заглядывая в глаза вновь. Саша застывает, готовый внимательно выслушать, но по нему кажется, что ещё одно слово — и он словно испуганный зверёк сбежит в норку. Под одеяло, в другую комнату, из номера вовсе, куда угодно, лишь бы не быть тут. Серёжа вздыхает и смягчает голос. — Послушай… это не очень нормально. Мне кажется, что ты просто используешь меня сейчас, и тебе наплевать на самом деле на то, что я чувствую. Задаёшь все эти вопросы, вроде как пытаешься разобраться… А что толку, Саш, зачем это тебе? Ты просто хочешь трахнуться, узнать, каково это, и сбежать? Серьёзно, блять? А каково мне по-твоему будет потом?              Саша хмурится. Неужели разозлился? Если так, то это что-то новое.              — Ты сам слышишь себя? Что плохого в том, что я хочу узнать, каково быть с тобой? Что плохого в том, что меня тоже притягивает к тебе, и я хочу просто попробовать? Я даже ни разу, заметь, ни разу не заикнулся о том, что я уйду после. С чего ты вообще это взял? Только потому что я зациклился на одном и том же? Да потому что я даже не позволял себе видеть что-то новое. А ты… я тебе нужен. Ты мне тоже, почему не понимаешь этого? Почему ты не понимаешь, что я уже узнал, что такое поцелуй с тобой, и сейчас я просто хочу вновь тебя поцеловать? Не потому что мне интересно, а потому что мне нравится. Потому что ты нравишься.              Голос удивительно спокоен, но Лазарев никогда ещё не слышал столько стали в этом голосе. Злости, холода, раздражения… и в то же время свойственной, такой привычной мягкости.              — Нравлюсь?              — А как можно хотеть целовать того, кто не нравится?              — Нравлюсь?              — Я не могу сказать, что люблю. Я не знаю. Что ты хочешь услышать?              — Рыбак, мать твою, ответь на вопрос. Послушай сердце.              Саша отводит взгляд. Сказанное секундами ранее было на эмоции, хоть и совершенно незаметно проскользнувшей и уже исчезнувшей. Сейчас повторить это сложнее. А всегда это казалось таким простым — просто сказать человеку о симпатии.              — Нравишься, конечно. Иначе я бы не…              Лазарев тянется вперёд, вжимаясь губами в чужие. Саша умолкает, выдохнув с каким-то тихим, едва различимым выстоном в эти губы, подаваясь навстречу с такой готовностью, словно это то, чего он сейчас и ждал. Лазарев бы не удивился, будь оно так.              Поцелуй такой яркий, разжигающий все эмоции в них обоих, заставляющий сердца биться быстрее. Дыхание сбивается, а близость только нарастает — хочется оказаться вплотную прижатыми друг к другу, и Рыбак пытается подползти на руках ближе ровно в тот момент, когда Лазарев притягивает его к себе в объятии.              — Покажи, — шепчет Рыбак в поцелуй, царапая нежными подушечками пальцев затылок Лазарева. — Покажи, каково быть с тобой.              Лазарев с шумом выдыхает, стараясь не отстраняться от губ, и прижимается вновь вплотную, цепляясь за чужую руку и перенося к себе на грудь, куда-то к той пуговице, которая должна была быть расстёгнутой следующей. Саша понимает без слов, но держит ладонь ещё с несколько секунд, желая прочувствовать лучше, насколько сильно бьётся сердце под его рукой.              — Я ведь попал сюда? — кажется, по-настоящему всерьёз спрашивает он, опуская руку ниже. Следующая пуговица мягко вылетает из петли.              — В самое сердце, — успевает ответить Лазарев между поцелуями и вдруг тихо, расслабленно посмеивается, соскальзывая влажными губами на щеку Рыбака. Ещё одна пуговица. — На пораженье…              Лазарев замирает, пытаясь унять приятное головокружение и сбившееся дыхание. Не пожалеет ли Рыбак?.. Это же…              — Что же ты медлишь?.. — добавляет шёпотом всё те же слова из песни Рыбак и с нежностью скользит ладонью по груди вверх — и к плечу, пытаясь мягко стянуть с него тонкую ткань.              Лазарев поддаётся.              Он ни с кем ещё не был столь бережным. Никому так сильно не хотелось показать, насколько может быть с ним хорошо. И это не напускная нежность, не нарочная, это не только лишь рвение показать себя. Это искренность, которую так давно хотелось раскрыть перед Сашей. И сам Рыбак столь искренен, столь открыт, что просто невозможно не хотеть отдать ему в ответ всё то же.              Приятно. Хорошо. Местами слишком осторожно и боязно, местами — обжигающе быстро и ярко. Долгие прикосновения, влажные поцелуи, ласка, позволение изучить больше друг в друге, разглядеть. Забавные вопросы Саши, порой совершенно глупые, детские, его пытливое любопытство. Желание дотронуться повсюду, чтобы узнать реакцию. И, чёрт возьми, реакция есть. От обоих. Серёжа терпеливо отвечает: здесь хорошо, здесь — просто невероятно, но сам он лишь смело пробует, слишком часто заглядывая в глаза Саши. Кажется, это нравится. Кажется, здесь он еле сдерживает стон. А если сделать так… этот стон, наконец, вырывается.              Переплетённые пальцы, скомканная нежность в груди, трепет в сердце, стук в висках. Серёжа думал, что будет каждую минуту спрашивать Сашу, не страшно ли ему, уверен ли он, но эти вопросы слишком быстро исчезают из головы — настолько крепко Саша притягивает к себе ближе. Настолько сильно жмётся, настолько остро реагирует, кажется, невероятно соскучившись по прикосновениям, которые он с большим удовольствием старается тут же вернуть.              Первый толчок, дрожь сведённых лопаток, осторожные поцелуи и напряжённые мышцы рук, бережно удерживающих податливое тело в объятиях. Всё так хорошо, что переживания, наконец, совсем перестают терзать их головы.              Всё становится таким неважным.              Никто не замечает, когда отступает тьма. Когда становится светлее в комнате, и тёмные контуры тел понемногу набирают цвет. Всё так медленно, расслабленно, и по-прежнему не хочется прекращать.              У Саши на спине слишком заметна испарина, и Лазарев ведёт ладонью, собирая её и с удовольствием замечая дрожь под собственным прикосновением. Новая отдача, которой так много во время их близости.              Сам Саша жмурится почти до боли, уронив голову вперёд и уткнувшись в собственные предплечья. Он ощущает лёгкую прохладу из-за влаги и тёплые ладони, в контрасте согревающие кожу и на спине, и на шее сбоку. Много ласки, много чего-то невыносимо приятного… и лёгкие, плавные толчки, уже переставшие причинять хотя бы малейший дискомфорт. Всё хорошо. Он всё делает так хорошо.              И из-за этого ещё хуже. Слишком страшно утром осознать, что одиночество так никуда и не исчезло. Слишком страшно просто закончить эту ночь ничем и остаться одному. Что тогда будет?.. Что будет дальше?              Глаза слегка слезятся от этих мыслей. Сейчас, когда так хорошо, особенно страшно вновь ощутить пустоту.              Саша знает, что вскоре будет ещё один рывок на сильные, быстрые, немного болезненные толчки. Возможно, это будет конец. Так хочется верить, что не всему.              — Саш…              Саша вздрагивает, ощутив, как на затылке стягиваются волосы. Лазарев осторожно, безболезненно тянет за них, вынуждая поднять голову и посмотреть перед собой. Саша видит яркие пятна, но не понимает, лишь смаргивает влажную пелену.              — Что?.. Что?              — Надень очки. Дотянешься?              Саша не думает, только послушно переступает локтем чуть в сторону и тянется к пятну, которое должно быть тумбочкой. Надев очки, он, ведомый рукой Лазарева, вновь поднимает взгляд и застывает, широко распахнув глаза.              Всё просто замирает.              Слышно лишь тяжёлое дыхание. Не очень понятно, чьё: его или Лазарева. В панорамном окне, в том, в котором они видели отблеск заката, сейчас столь прекрасный рассветный вид, настолько яркие лучи утреннего солнца, что глаза начинают болеть и слезиться ещё сильнее. У Саши не выходит сдержать это, и он начинает дышать слегка судорожно, глубоко, не веря ни своим глазам, ни ощущениям.              Какая же красота.              И это то, что показал ему Серёжа.              Он периодически сглатывает и облизывает губы между тяжёлыми выдохами, но с шеей в таком положении вернуть спокойное дыхание невероятно сложно.              Солнце поднимается медленно, едва только разгоняя своим светом тьму, и эмоции, вызываемые рассветом, в разы усиливают все ощущения. Саша, неожиданно для себя стиснув пальцами простынь, почти молит:              — Продолжай. Продолжай, я прошу тебя. Не отпускай волосы.              И Лазарев, не совсем понимая, что именно происходит в голове у Саши, позволяет себе сорваться вновь.              У Саши слёзы на глазах, ему больно и невыносимо приятно в те мгновения, когда Лазарев, удерживая его за волосы и заставляя видеть едва различимые, но постоянно происходящие перемены на небе, делает последние толчки. Саша чувствует это, слышит в дыхании, и рукой наскоро доводит себя, желая закрыться хоть как-то, не позволить себе громкий стон, но тот всё же срывается, больше походя на эмоциональный выкрик. Его трясёт, но Лазарев, ощущая, как болезненно сжимается Саша на нём, ловит рукой, обнимает, сжимает в объятии — и этого хватает, чтобы в следующие же мгновения рухнуть вместе, не в силах держаться.              Саша так подрагивает, кажется, от него слышен всхлип, и Лазарев пугается, первым же делом потянувшись к нему, откладывая свалившиеся и мешающиеся теперь очки, отстраняясь и выходя, чтобы только позволить развернуться, посмотреть в глаза, проверить, всё ли в порядке.              — Что случилось? Рыбак, ответь. А чего смеёшься-то?..              Саша и смеётся, и всхлипывает, прячется в ладони и качает головой, не в силах ответить. Постель мокрая, грязная, прохладно, больно, хочется как можно скорее в душ, чтобы исправить хотя бы часть проблем, но хочется прижаться, хочется смотреть в окно, но Саша поднимает взгляд и не видит больше той красоты — лишь пятна. Но за очками он не тянется, только улыбается и с выдохом падает на спину.              Как же легко теперь дышать.              — Саш…              — Помолчи. Минуту. Пожалуйста, — на прерывающихся выдохах просит Рыбак. — Господи.              Сейчас он этого не увидит. Но сколько же красок было в этом рассвете. В мыслях до сих пор воспроизводится картинка того, как где-то вдалеке заметен контур косого дождя, решившего посетить один из районов Москвы. Настоящий бродяга, перебирающийся теперь и куда-то в другое место. Наверняка скоро прибудет и сюда. И вдалеке, там, где дождь, темнейшие тучи понемногу уступают небо свету, а солнце стремится всё выше и выше, распахивая тёплые утренние объятия…              Как же Саша мог быть так слеп?..              Всё это теперь…              — Позади, — шепчет сам себе Саша, откидывая голову дальше назад и с наслаждением подставляя лицо пробившемуся лучу.              — Что?.. — Лазарев смеётся, приподнявшись на локте. — Я был позади, Рыбак, ага.              — Нет же, дурак! Слепая ночь. Позади слепая ночь, — быстро и уверенно проговаривает Саша, раздражённо нахмурившись. Почему Лазареву приходится объяснять даже такие мелочи?.. Но после он вдруг смеётся вновь и поворачивается, чтобы поймать того в объятие.              Серёжа осторожно обнимает Рыбака и улыбается, даже не пытаясь понять, что в голове у этого человека. За эту ночь он уже понял, что это бесполезно. Если Саше будет нужно, он объяснит. Но пытаться его понять и вновь ошибиться?.. Больше — никогда.              Кажется, им даже удаётся задремать ненадолго, но где-то посреди этого Саша подскакивает настолько резко, что Лазареву тоже приходится проснуться — если начинается движуха, стоит пронаблюдать хотя бы из интереса. Короткий душ поочерёдно, потому что Саша предусмотрительно пихается и не позволяет «мешать сконцентрироваться на очень-очень важном процессе сочинительства». И когда Лазарев уже возвращается сам, он застаёт Сашу в одних штанах, зато со скрипкой.              Интересно.              — Послушай-ка. Слушаешь? Позади-и слепая ночь… Так, нет, стой. Не слушай. А если вот так… По-озади-и слепая ночь, я могу-у… легко дыша-ать…              Серёжа замирает, кутая полотенце вокруг бёдер поплотнее, и широко улыбается, слушая попытки Саши подобрать идеальные ноты. Вот это да. Не спать всю ночь, предаться… действительно, кажется, любви. Отдать всего себя тому, к кому испытывал чувства много лет. Встретить вместе рассвет, как он и хотел. И теперь видеть, насколько Саша вдохновлён этой ночью… да это ведь лучшее, что могло с ним произойти.              Глаза Лазарева сияют в эмоциях. Так хочется сказать ему… прямо сейчас. Он просто не может молчать.              — Мне-е сказа-ал бродяга-дождь… Как важно слушать сердце…              Серёжа будто чувствует мелодию, он будто знает, что должно последовать дальше. И он невольно тихо подпевает, зная следующую фразу ещё до того, как Рыбак начинает играть следующую строчку:              — Послушай сердце-е…              Тяжело дыша от воодушевления, Саша мягко бросает скрипку на постель после импровизированного проигрыша и тянется к Лазареву, крепко обнимая его с такой силой, что совершенно случайно (или почти) заваливает того на кровать, прижимая голой грудью.              — Так что оно тебе сказало, Саш?..              — That you are my only fairytale, — медленно, разделяя короткой паузой все слова, нашёптывает Саша прямо на ухо. — Ты заставил меня открыть глаза. Я хочу написать песню, я хочу... чёрт, хочу тебе тоже показать что-то. Каким я могу быть. Каким ты меня делаешь. Я покажу скоро, слышишь?              Лазарев медленно выдыхает, почти непонимающе глядя перед собой через плечо Саши. Через секунды он крепче обнимает того, шепча в ответ несдержанно:              — Я люблю тебя, Саш. Не могу больше молчать.              Саша замирает в дыхании на несколько секунд и широко улыбается. Если всего одну ночь назад ему было страшно услышать эти слова, потому что он, чёрт возьми, вряд ли сможет как-то помочь, то сейчас он чувствует, что это тот человек, которому он сможет ответить. Он не тот единственный, что помочь не сможет. Он единственный, кто это сделает.              Подобравшись ближе, Саша целует мягкие губы. В его жизни теперь новая сказка.       

* * *

             — Тревога — check, кошмары — check… — тихо напевает Лазарев, в очередной раз с довольной улыбкой наблюдая за танцующим в клипе Рыбаком. У того такое счастливое лицо… как же давно он не видел его таким. Саша и правда выполнил обещание и показал это. Напомнил, каким он может быть. Каким его сделал Серёжа.              Маленький Никита, взобравшись на колени к отцу, заинтересованно глядит на десятки танцующих фанатов на видео, склонив голову набок, и это выглядит столь умилительно, что Серёжа несколько раз переглядывается, не сразу решив, на что смотреть: на любимого человека или на своего ребёнка. Сделав всё же выбор в пользу второго, он целует Никиту в макушку и интересуется у того, хороша ли песня. Впрочем, за всё говорит улыбка и кивки головы в ритм.              Услышав звонок, Серёжа бросает взгляд на собственный телефон и быстро ориентируется, подхватывая его и отвечая.              — Привет, Саш…              — Заей-заей-заей бадяга-дошть! — громко и по-детски шепеляво подпевает Никитка, и из-за этого, видимо, в трубке повисает удивлённая тишина. А после — смех.              — Слушаешь наш общий труд, Лазарев? А у твоего сына неплохой вкус.              — Да, знаешь, решил ему показать, какие шедевры нынче выпускаются.              — А ты у нас, значит, не смог молчать, да?              Лазарев посмеивается, несколько неловко почёсывая пальцами собственный висок. И он ведь не говорил Саше, что песня уже вышла. Сам отслеживает. Приятно, зараза. Очень.              — Вообще я позвонил сказать, что клип очень хвалят. И эта идея с видео танцев от фанатов понравилась всем. И слова… Серёж, без тебя этого не было бы.              — Да брось, я ведь тебе и не помогал. Ты сам умудрился после этой «слепой ночи». А я, между прочим, всегда знал, что ты не прочь…              — Что, Лазарев, рыбак Рыбака, а?              Прыснув, Серёжа качает головой и посмеивается, подозревая, что Саша сейчас наверняка самодовольно улыбается от своей шутки. Видео на ютубе заканчивается в эти секунды и переключается на другое из «рекомендуемых». Услышав знакомые звуки скрипки и то, как быстро затихает смех Серёжи, Рыбак тихо просит в трубку:              — Не слушай её. Выключи. Я отпустил всё, правда, Серёж, слышишь?              Но Лазарев смотрит на запись и мягко улыбается. Когда он помогал с этой песней и ревновал, он ведь ещё не знал, что однажды Саша назовёт сказкой его. Ещё и той, которая просто не способна причинить боль.              — Это первая песня, с которой я помог тебе. Как я могу забыть?              Саша долго молчит в трубку, не совсем зная, что сказать, и лишь только слушает знакомую мелодию. Отчего-то уже не прорезающую сердце болью. Это ведь всего лишь прошлое. Прошлое, которое теперь означает нечто более приятное, нежели когда-то прежде. Прошлое, связанное сейчас первым делом с Серёжей. Они ведь были рядом намного больше, чем он только представлял. Как же хорошо им вместе.              — Выключи, Серёж.              — Са-аш, ну всё в порядке ведь.              — Да нет, я не о том. Нажми на паузу. Я далеко от компьютера, ты мне поможешь кое-что найти?              — Что найти?              — Набирай. Набираешь? Набирай: «Осло-Москва». Услышал? Когда ближайший?              Серёжа удивлённо вскидывает брови, но через секунду тепло улыбается и мягко просит Никиту сдвинуться. Быстро напечатав названия городов и перейдя по ссылке с авиабилетами, он несколько секунд раздумывает.              — Так. Есть завтра в обед…              — Лазарев, бли-жай-ший. Что тебе не очень понятно в этом слове?              — Ты не успеешь.              — Думаешь? Тогда возьми на себя бронь отеля. Узнай, свободен ли тот же номер, ладно? Так когда рейс?              — Через полтора часа.              — Полтора?! Это ж надо уноситься прямо сейчас… Тогда я ещё буду ходить в твоей одежде. Ни за что не успею собрать свою. Встретишь?              — Лети уже, — смеётся Серёжа и закусывает губу в широкой улыбке. — Люблю тебя.              Он слышит уже привычную паузу в трубке, но улыбается только шире, прекрасно зная, как подвисает с улыбкой в такие моменты сам Саша.              — И я тебя люблю, Серёж. Напишу, как возьму билет, скажу во сколько встретить.              — Идёт, — отвечает Серёжа и тепло вздыхает, отключая звонок.              Больше не будет слепых ночей. Саша увидел многое и услышал своё сердце.              Услышал своё и Серёжа.