You are my only fairytale

      Не то чтобы Лазарев сильно жалеет о том, что приехал сегодня выпить вместе со старым и хорошим другом, стоило только Саше решить отдохнуть некоторое время в Москве от своих обычных дел, но вот только всё оказалось намного более напряжённым, чем того хотелось. Никто ведь не жаждет обычно неожиданно осознать, что между ним с кем-то важным уже не совсем дружба. Скорее, комок недосказанности. И, возможно, даже некоторого недоверия. Как можно доверять кому-то, кто так многое умалчивает, держит в себе? По крайней мере, так кажется сейчас Лазареву. Он смотрит перед собой уставшим взглядом и чуть заметно улыбается уголками рта — отлично, Серёж. Сам довёл до такого. Как расхлёбывать теперь?              Слишком хорошо, к тому же, заметно и даже физически ощутимо, как Саша, попивающий разбавленный виски, то и дело поглядывает в сторону Лазарева, слишком много думая о чём-то, и он не совсем понимает, почему. На самом деле обычно всё наоборот, и он сам в роли наблюдателя, но не сейчас. Непонимание того, что творится сейчас в голове у Саши, измучивает, и Лазарев, вздыхая, смыкает веки и запрокидывает голову на подголовник кресла, чтобы хоть немного расслабиться. Ещё немного этого напряжения — и он просто трусливо сбежит, поджав хвост, несмотря на уже довольно позднее время… и на то, что Саша его явно не собирается выгонять.              В один момент вдруг слышно, как Саша поднимается, с тихим стуком отставляя стакан с виски, и куда-то отходит. Серёжа не подаёт виду, но прислушивается с интересом. Услышав тихое бряканье струн, он вздыхает и поджимает губы с недовольством. Пьяные репетиции определённо не доведут до добра.              Но на первых звуках он удивлённо приоткрывает глаза, вслушиваясь повнимательнее. Кажется, это и не репетиция вовсе.              Рыбак не сразу попадает в ноты, немного копошится и пробует с пару раз, прежде чем идеально подбирает мелодию, но Лазарев узнаёт этот момент сразу. Когда Саша, наконец, настраивается и проигрывает отрывок, только выходит убедиться в том, что он не ошибся. Мелодия лишь повторяет вокал, но не саму музыку в песне, она чуть замедленная, более мягкая, но прекрасно узнаваемая.              Лазарев шевелит губами, почти беззвучно напевая:              «Знаю,       Что нет пути нам обратно,       С тобою неадекватно.       Давай просто упадём.       Кто я тебе? Что же значишь ты для меня?       Всё иначе. Останови эти чувства во мне, во мне.       Кто я тебе? Что же значишь ты для меня? Этой ночью       Будто мой сон, где играем в любовь, в любовь».              Покачав головой, он улыбается, когда музыка прекращается. Саша за его спиной улыбается тоже, опуская скрипку со смычком, но они просто не могут видеть улыбок друг друга. И всё же затылок Лазарева так хорошо ощущает на себе тяжёлый взгляд, что обернуться страшно.              Саша явно взял скрипку в руки только ради этих строк. Что это значит? Рыбак вообще никогда ничего не делает просто так, в этом есть какой-то смысл. Он даже ведь не смотрит никогда просто так, это чёртов человек-загадка. Всегда столь спокойный с виду, но стоит раскрыть немного — и шебутной, яркий, но редко молчаливый, сейчас Рыбак настолько тих, что Лазареву не по себе: как правильно понять сейчас эту тишину?..              Он не замечает, в какой момент скрипка отправляется в чехол. Он не слышит мягкую, почти кошачью поступь за своей спиной. И поэтому его плечи слегка вздрагивают от неожиданности, когда их касаются тёплые ладони и с нежностью сжимают. Ласковые касания проминают мышцы на надплечьях.              — Даже не думал, что ты до сих пор слушаешь мои песни, — тихо проговаривает Серёжа, невольно расслабляясь под умелыми крепкими ладонями.              — Это… неплохой способ услышать тебя даже когда мы не видимся, — так же тихо отзывается Рыбак, прекращая разминать и медленно продвигаясь теперь ближе к шее, желая коснуться её, оголённой, по бокам, уложив тёплые ладони и размять и там.              Лазарев напряжённо замирает, хмуро глядя перед собой. Это всё несколько странно. Рыбак, что же творится в твоей голове? О чём думаешь ты сейчас, делая всё это? О чём думал, слушая песни? Почему вообще это было важным для тебя?              — Лазарев, расслабься, а? Я ж не маньяк какой. Просто делаю массаж.              Пальцы слегка прожимают под нижней челюстью, смело оглаживают прямо по щетине, и Лазарев искренне пытается расслабиться. Ему даже, кажется, это удаётся, когда пальцы вдруг вплетаются в волосы на самом затылке и с удивительной нежностью гладят за ушами и на макушке. Расслабляясь, он невольно запрокидывает голову в бережные руки. Как только он делает это, на макушке неожиданно проявляется тёплый и влажный поцелуй. Вздрогнув, Серёжа широко распахивает глаза в удивлении.              — Ну что такое? Я же говорю: расслабься. Всё хорошо. Ты сказал, что я не могу помочь, но я смогу как минимум отвлечь. Помоги отвлечься и ты мне, идёт? Давай, иди сюда, — торопливо нашёптывает Рыбак прямо в волосы и мягко, осторожно тянет за них на себя, медленно вынуждая запрокинуть голову.              Лазарев напряжён, но поддаётся, пытаясь понять, что вообще происходит, и чего от него хотят. Он непонимающе смотрит в потемневшие глаза перед собой, нервно сглатывает и облизывает губы. И очень даже вовремя, потому что через мгновение ощущает на них тёплый, чувственный поцелуй. Лазарев даже не вздрагивает, слишком побоявшись спугнуть этот момент, но замирает в искреннем удивлении, а пальцы его с силой стискивают подлокотники. Тёплый язык проглаживает его губы, и сам он тяжёло выдыхает, явно хочет что-то сказать, но Саша понимает всё и без слов. Говорить незачем.              Он понимает удивление, понимает страх, он прекрасно знает, что в Серёже сейчас желание отпрянуть борется с желанием притянуть к себе изо всех сил. И приходится принять решение самому, именно поэтому он осторожно отстраняется руками, лишь прикусив одну из чужих губ, чтобы молча попросить задержаться, и переносит тёплые ладони на чужие, с нежностью оглаживая те и сжимая, а после — поднимая, чтобы уложить на собственный затылок. Своеобразное позволение, молчаливое предложение выбрать вариант с «притянуть к себе».              И до Серёжи, кажется, начинает доходить. Потому что его губы, наконец, начинает мягко отвечать на поцелуй, а пальцы несмело зарываются в волосы, тянут к себе ближе. Саша убирает руки, вновь перенося их на плечи Лазарева, чтобы продолжить ласковый и лёгкий массаж.              Поцелуй долгий, затяжной и удивительно мягкий. Лазарев не вспомнит, когда в последний раз у него был подобный и с кем. И были ли вообще такие поцелуи?.. Словно бы изучающие, больше похожие на выглаживания губами, нежели на что-либо ещё.              И это удивительно прекрасное ощущение. Особенно с ним. Но почему?..              — Саш… Какого чёрта? — еле слышно шепчет вдруг Лазарев прямо в губы и следом же оставляет очередной тёплый поцелуй.              Саша улыбается в ответ и рывком отстраняется, забавно пожимая плечами так, словно бы играет в одному ему известную игру. Из-за рывка его очки слетают с ушей и падают на бёдра Лазареву. Саша смеётся.              — Надо было надеть линзы…              — Дурак ты, Рыбак, — почти обиженно бормочет в ответ Лазарев и хмурит брови, продолжая глядеть вверх блестящими, по-прежнему ничего не понимающими глазами. Да и как тут можно что-то понять? Ничто не предвещало беды…              Саша улыбается, глядя в ответ почти невидящим взглядом. Всё немного расплывается перед глазами, но он всё равно смотрит. Он видит мягкие очертания щёк и касается их пальцами. С нежностью задевает уголки губ и медленно, растянуто дышит, успокаивая своё лёгкое волнение.              Он прекрасно знает, что у Лазарева были мужчины. Его этот факт никогда не смущал, равно как не смущало и понимание того, что он и сам однажды наверняка рискнёт попробовать… ведь в этом что-то есть, наверное. Почему нет?              Скандинавы часто относятся ко всему, к любым вещам, словно так и должно быть. Не то чтобы Рыбак успел перенять весь менталитет, но что-то от этого он себе явно успел привить за годы жизни в Осло.              Он никогда бы не стал отрицать своё желание однажды рискнуть. Возможно даже именно с ним. Но вечная болезненная влюблённость так и не отпускала его. Нет, он, конечно, давал себе волю, он спал. Не с мужчинами, с женщинами. Спал, пытаясь заглушить одиночество, прекрасно знал, что и некоторые фанаты не прочь затащить его в постель, но этого Рыбак не мог допустить. Как не мог позволить себе нечто большее, серьёзное. С кем бы то ни было. Однолюбом быть сложно.              И так странно, что сейчас, рядом с Лазаревым, он впервые, возможно, за очень много лет почти не чувствует одиночества. Эти его слова о том… что он единственный.              Саша ведь не совсем идиот. А то, что Сергей до сих пор не отпихнул его, только подтверждает все догадки.              Вот о ком он пел свою песню.              Саша поджимает губы, выглаживая обеими ладонями щёки Серёжи.              — Знаешь, сам я теперь не дойду. Тебе придётся отвести меня, — мягко шепчет он, бездумно продолжая глазеть на цветные пятна вместо чётких очертаний.              — Отвести куда, Саш? — завороженно разглядывая глаза перед собой, с нежностью шепчет Серёжа в ответ. Он осторожно сжимает запястья Саши пальцами, словно бы боясь, что тот, как бабочка с ладони, может вот-вот упорхнуть. Но всё так спокойно, размерено и нежно…              — В постель, Серёж. Отведи меня в постель, — Саша отвечает ещё тише, так, что приходится прислушаться. Хорошо, что он не видит, насколько ошарашенно на него смотрят в ответ.              — Хочешь спать? — пытаясь сохранять голос спокойным и ровным, интересуется Сергей. Довольно поздно. Он ведь об этом?..              Рыбак умолкает и немного хмурит брови, задумываясь. Ещё есть возможность отказаться от своей затеи. Можно просто кивнуть и отправиться спать, вот так вот просто. Но тёплые пальцы с такой нежностью оглаживают его запястья и предплечья, и всё, что Рыбак может, это просто желать ещё больше этой нежности. Желать больше прикосновений. Узнать, что такое — не быть одиноким. Быть с тем, кто по-настоящему любит.              Из-за таких прикосновений боль становится намного тише.              — Нет, — отвечает Саша и тянет носом воздух, делая глубокий вдох, и после только шепчет на выдохе: — Хочу не спать с тобой всю ночь. Давай вместе встретим рассвет.              Лазарев застывает, вытянув лицо в удивлении. Давно не было столь странных дней.              Через несколько секунд он поднимается, подхватив очки с бёдер, и аккуратно обвивает плечи тёплой рукой, медленно уводя Сашу к постели. Тот кажется столь непривычно хрупким, что становится страшно. Страшно его сломать. Случайно зажать не там или недостаточно бережно прикоснуться. Серёжа следит внимательным взглядом, пока ведёт, искренне пытаясь делать всё как надо.              Саша смеётся от этой осторожности и качает головой:              — Какой же ты дурной. Я же не хрустальный. И не настолько пьяный, как ты думаешь, — Саша аккуратно выворачивается из-под руки и подхватывает очки, осторожными шагами добираясь-таки до постели и усаживаясь на неё, а очки откладывая на тумбу рядом.              Он поднимает взгляд на тьму в окне и улыбается, заметив отражение Лазарева.              — Выключишь свет?              Серёжа приподнимает бровь, пытаясь в очередной раз понять, что творится в этой голове, но, решив более не гадать, — всё равно не разберёт, — он лишь отворачивается и отходит к переключателю, тут же им щёлкая. В комнате становится совершенно темно и тихо. Только едва различимое шуршание намекает на то, что Саша раздевается.              В груди Лазарева сердце начинает биться в разы сильнее, быстрее, и он едва сдерживает тяжёлый вздох. Что происходит? Что это означает? Ему стоит ложиться на диван или лучше вовсе уйти?              — Ты чего там? Пойдём, ложись ко мне.              Прижавшись затылком к стене позади себя, Лазарев поднимает руки и мягко потирает виски пальцами. Он никогда не сможет понять Рыбака. При всём чёртовом желании — никогда.              — Саш, объясни, что происходит.              — Поговорить хочу. Иди ко мне.              Действительно, что ещё делают голые мужики, лёжа в постели рядом друг с другом. Лазарев закатывает глаза, но всё же следует просьбе и ложится рядом, но в одежде. Саша не реагирует никак на это, когда скользит по постели ближе и прижимается всем телом, забирая на себя чужую руку, чтобы улечься под неё в объятии. Серёжа осторожно укладывает дрожащую ладонь на поясницу и еле слышно сглатывает от ощущения оголённой кожи. Скользнуть ниже для того, чтобы просто узнать, осталась ли вообще хоть какая-то одежда на нём, довольно страшно. Опустить взгляд в темноте, к которой немного привыкли глаза, и того страшнее, и он только смотрит перед собой в ужасающе тёмную ночь.              Интересно, сколько времени. Час, два, три?..              И сколько времени они лежат вот так, в тишине?..              Серёжа ощущает, насколько тяжело бьётся сердце Саши, он понимает, что тот явно волнуется, хоть и пытается этого не выдать, делая ровные выдохи и вдохи. Всё кажется спокойным, он бы даже решил, будто Саша успел уснуть, если бы не это сердцебиение.              Сумасшедшее. Взвинченное.              Такое же, как его собственное.              — Всё хорошо? — еле слышно шепчет Серёжа, не рискуя пошевелиться. Саша не отвечает, но только ведёт плечом, едва различимо двинувшись в красках тьмы.              Ощущение спокойствия приходит далеко не сразу. Обоих явно одолевают тяжёлые мысли, перебиваемые лишь различимым в тишине дыханием. От дыхания этого тепло, согревается воздух вокруг, но Саша всё равно, по всей видимости, немного замерзает и, поёживаясь, тянется ещё ближе, пока рука Лазарева не накрывает его одеялом. Ему кажется, что он всё делает правильно, но Саша почему-то недовольно вздыхает и сдёргивает с себя одеяло так резко, словно оно его обожгло.              Становится понятно, почему, в то самое мгновение, когда Саша рывком притягивает к себе, зацепив пальцами измятую рубашку, и с тяжёлым выдохом жмётся к губам своими, удерживая возле себя крепкой хваткой. Лазарев не знал, что Саша в принципе способен на такую силу, почти грубую, раздражённую. Всегда такой мягкий.              И такой уверенный сейчас.              — Ты зря не разделся, — шепчет Саша в губы и жмётся вновь, держа глаза почти полностью прикрытыми. Он легко дрожит, и только сейчас становится понятно, что дело не в холоде. Волнение?              — Ты ведь хотел поговорить, — отвечает Серёжа, подняв руку, чтобы провести ею по тёплой щеке. Саша кивает и слегка кусает чужие губы, затягивая поочерёдно в свой рот для лёгкой ласки.              — Я и говорю. Мы говорим. Видишь?              Серёжа хочет ответить, сказать вновь о том, какой же дурак этот Рыбак, но его голос умолкает в поцелуе, и он позволяет себе не думать, закрыть глаза — и ни о чём не думать.              Саша целует увереннее, а дыхание всё более сбивчивое. Поцелуй иной, не столь осторожный, как прежде, он возбуждённый, яркий, и если Саша уверен, что он сейчас пойдёт дальше, то Серёжа искренне пытается держать всё в узде, не позволить зайти далеко. Ему кажется, что виной всему алкоголь, и ему придётся бороться с чужим сожалением завтра же, но он готов к этому — эти поцелуи того стоят. Но только Саша знает, что алкоголь — это последнее, что сегодня повлияло на его решение.              Чёрт возьми, с ним удивительно спокойно, даже когда волнительно.              Контраст уверенности со страхом быстро затихает, когда Лазарев приподнимается на локте, отстраняясь от губ. Саша недоволен, ему хочется ещё, но он лишь поднимает взгляд, являя лёгкий блеск в них.              — Ты не хочешь? — хмуро спрашивает он. — Ты ведь хочешь. Я…              Саша сглатывает с шумом и отводит взгляд.              — Ну, я чувствую.              Лазарев цыкает и пытается слегка отстраниться, толкаясь рукой в плечо перед собой, но Саша тянет его назад и оттесняет к самому краю кровати, не давая иного выбора: только прижиматься. Иначе свалится.              — Хватит бояться меня.              — Что? Я не боюсь тебя, — усмехается Лазарев и со вздохом замирает, подобравшись ближе. Падать-то не хочется. — Просто… я не понимаю, что тебя ведёт сейчас. Ты ведь никогда не хотел этого.              — Кто тебе это сказал? — на удивление вполне резонно интересуется Саша, скользя ладонью по чужой груди и медленно, расслабленными движениями выпуская маленькие пуговицы из петель. — Я… задумывался об этом. Пару раз. Когда-то, — ответ вполне честный, и Саша улыбается, подняв взгляд, чтобы дать понять это. — А когда я понял, что означают твои слова… ну, я захотел ощутить всё то, что ты чувствуешь ко мне. Мне хорошо с тобой, и я подумал, что мы могли бы попробовать… У нас обоих есть свои причины.              Теперь всё встаёт на свои места. Лазарев чувствует, как что-то внутри рушится — по всей видимости, едва различимая прежде надежда на ответное чувство.              Значит, он просто хочет отвлечься, забыться. Почувствовать, как ему может быть хорошо рядом с ним. Видя проявившуюся грусть в чужих глазах, Саша непонимающе хмурится, для него это действительно загадка. Он ведь из хороших побуждений, всем было бы хорошо в этот момент. Почему он видит эту грусть?              Но ответа он не находит, а спросить просто не решается. Его ладонь так и замирает на одной из пуговиц, не двигаясь дальше, и Лазарев почему-то зажмуривается, опуская голову и с тяжёлым выдохом прижимаясь лбом к плечу перед собой.              Эта ночь такая обманчивая. Наполненная чем-то приятным и одновременно с тем приносящая боль.              У них должно было быть всё иначе. Серёжа должен был просто выпить в его компании, послушать зарисовки для новых песен, посмеяться о чём-то, вспоминая прошлое. Он должен был поругать Сашу за ещё оставшиеся чувства к болезненной сказке, а потом взять такси и уехать, чтобы пересечься следующим же вечером где-нибудь, показать приятные места в Москве и попрощаться в аэропорту.              Вот как всё должно было случиться.              Почему он сейчас здесь, в этом объятии, так крепко сжимает его, впиваясь пальцами и ногтями и боится выпустить, хотя и знает, что это ни к чему его не приведёт?              Всё рушится, пока он с ним.              Всё будет рушиться, когда они разойдутся.              Саша не может слышать этих мыслей. Он только понимает, что что-то сделал не так, и вздыхает, опуская немного голову так, чтобы прижаться губами к тёплой макушке, успокаивающе выглаживая ладонью затылок.              У них всё должно было быть иначе.              Но закончится вот так.