Кальмары-бисексуалы развратничают в морских пучинах (а осьминоги — нет)

Антон водит кончиками пальцев по животу Арсения — тот лежит рядом в одном полотенце, и после душа его кожа до сих пор слегка влажная, хотя разговаривают они уже долго. Впрочем, половину разговора они в душе и провели: во-первых, надо быть заботливее по отношению к природе и экономить воду. А, во-вторых, после двойного потрясения сегодняшнего дня им не хочется друг друга отпускать. — То есть он просто превратил его в морскую звезду? — хмыкает Арсений. — Справедливо, хотя я и разочарован, что он ничего не понял. Не страдал, не молил о пощаде… — А ты кровожадный, — Антон целует его в плечо, — но я с тобой согласен. Думаю, Эд не особо шарит за месть и всё вот это, он же ангел. Ты мог бы и рассказать мне об этом, кстати. — Ты бы мне не поверил. Если бы я сказал, что Эд ангел, — Арсений произносит это почему-то с иронией, — ты бы решил, что я свихнулся. — Тебе я бы поверил. — Антон целует его снова, но уже в выступающую косточку ключицы. — Только, знаешь, — он поднимает голову, — меня волнуют их отношения с Егором. То есть не волнуют, конечно, но… — Как мило, что ты о нем беспокоишься. Но я думаю, что они сами справятся, всё-таки взрослые мальчики — Эду вообще лет сто. Боже, а это ведь геронтофилия получается… — Что? — смеется Антон. — Где ты вообще узнал это слово? — Я гуглил всякие фетиши, чтобы понять, что я не самый больной. — Арсений приподнимается на локте и поворачивается к нему с улыбкой. — И, поверь, я еще нормальный. — И какой же у тебя фетиш? — Антон не заигрывает: он действительно не врубается и даже немного волнуется. — Дурак, — Арсений закатывает глаза, — подскажу: длинные и с присосками, у тебя их восемь штук. Я ведь уже говорил об этом сегодня. — Я просто… Не могу в это поверить. Никто не считает, что осьминоги сексуальные, даже сами осьминоги. Это как на Лох-несское чудовище дрочить, вот мы такие же лохи. Это чистая правда: Антон знает всего несколько сородичей, но они будто на уровне инстинктов держались на расстоянии и совсем друг друга не привлекали — а должно ведь быть наоборот. — Не понимаю, как можно не считать сексуальным кого-то с десятью конечностями. С ними ведь можно столько всего сде-е-ела-а-ать, — тянет Арсений мечтательно. — Технически, наверно, да. Но это только на уровне ощущений… Знаешь, все, с кем у меня был секс в море, закрывали глаза в процессе и наверняка представляли себе что-то приятное. И я их не могу винить. Арсений опять закатывает глаза и как-то в момент переворачивается, седлая его бедра — полотенце на нем держится не иначе как заслугой магии. В теплом свете торшера его кожа кажется золотистой, она словно излучает тепло сама по себе. За проведенные недели на жаре он загорел и перестал быть похожим на мраморную статую, теперь Арсений вместе со всеми своими органичными веснушками и родинками — настоящее воплощение солнца. — Прекрати, — не столько просит, сколько приказывает он. — Ты красивый и сексуальный, иначе бы я, — он нежно, в отличие от своего жесткого тона, проводит по груди Антона кончиками пальцев, — не спал с тобой. Думаешь, у меня плохой вкус? Антон теряется: уверенность Арсения не оставляет места для контраргументов. От таких безапелляционных заявлений любые комплексы тают, как мороженое на батарее — какой бы дурак его туда ни положил. Спорить и пытаться не стоит, так что Антон лишь приподнимается и тянется Арсения поцеловать, но тот упирает ему ладонь в грудь, укладывая обратно на кровать. — Как ты? — без предисловий спрашивает он. — Я не хочу бояться, что усну после секса, а ты опять в море прыгнешь. — Не знаю, — подумав мгновение, честно отвечает Антон и закрывает глаза — сосредотачивается на ощущениях. Но вместо своих эмоций он впитывает всё внешнее: тяжесть и тепло Арсения на своем теле, прохлада сквозняка, мягкость матраса, чечетку дождевых капель на подоконнике и шум моря где-то за ними, запах моря тоже нотами играет в комнате — или это он сам так пахнет. А еще всё здесь пропитано запахом Арсения, и подушка под головой тоже пахнет им — Антон узнает этот запах из тысячи. — Сам знаешь, мне нельзя переживать. — Арсений использует все козыри. — Меня должны ждать девять, вернее, уже восемь месяцев спокойствия, заботы и мороженого. И смешных сериалов, но я досмотрел «Клинику» и теперь не знаю, за что браться… Выбираю между «Друзьями» и «Теорией большого взрыва»… — Выбирай «Друзей». Кстати, а почему ты жил в моей комнате? — не в тему допытывается Антон, открывая глаза. Арсений вздыхает и ложится на него всем корпусом, накрывает собой, как одеялом. — Когда ты ушел, — тихо произносит он, не возвращаясь к своим сериалам, — я не мог найти себе места. Сначала злился, потом отпустило, но всё равно что-то не давало мне покоя, и так весь день. Я пытался себя убедить, что пошел ты к черту, но не получалось никак. И в какой-то момент я пришел сюда, смотрел на эти плакаты, на твои вещи… И мне стало спокойнее, что ли. Твоя кровать пахла тобой, я закутался в одеяло и сидел так до прихода Егора. — И что потом? — ревнивые нотки вырываются сами собой. — Он тебя утешил? — Да, — Арсений явно не распознаёт ревность, — мы всю ночь проговорили, о всяком. И мне с ним было тепло и хорошо, но мы как будто… Это как говорить с человеком через этаж. Ты вроде все слова разбираешь, но до конца не уверен, правильно ли всё понял — и у него было то же самое. Дышать тяжело, потому что Арсений не пушинка, но Антон оплетает его руками и прижимает к себе лишь крепче, слышит его сердцебиение в унисон со своими — сердечный квартет. — И ты понял, что он не твой человек? — Тогда еще нет, я очень упрямый, — Арсений фыркает, — так что уверил себя, что Егор как загадка, которую мне нужно разгадать. А потом до меня дошло, что мне и разгадка в общем-то неинтересна. Мне было непонятно, что нужно ему, а ему — что нужно мне. — Я тоже не понимаю, что у тебя в голове. Для меня ты словно из другого мира, и не потому что я большую часть жил на суше, а ты в море, а потому что… Сам не знаю. — Ты не понимаешь, это другое, — смеется Арсений, явно цитируя мем. Он приподнимается на руках, нависая над Антоном, и поясняет: — Может, ты меня не всегда понимаешь, но ты чувствуешь. Помнишь, как мы стояли на Ай-Петри, и меня пробрало? Ты не расспрашивал ничего, не лез в душу, просто обнял, а потом быстро переключился — мне это и было нужно. — А что тогда с тобой случилось? — Эти трезубцы… Они напомнили мне верхушку подводного дворца, — Арсений кисло улыбается, — и я на секунду представил, что мне придется туда вернуться. — Малек, — сочувствующе шепчет Антон и, приподнявшись, мягко целует его в губы. — Теперь всё это позади, я обещаю. Никаких дворцов. — И еще, кстати, у нас был отличный первый секс. Я думал, что буду бояться, а на деле ты был таким милым и заботливым, что я отключился и отдался моменту. И вообще у тебя всегда получается угадывать то, что мне нужно. — На самом деле я тупо делаю всё, что ты хочешь, — усмехается Антон. — И тебя это напрягает? — Нет. Мне нравится, когда ты рад или тебе весело… Сука, — Антон уже откровенно ржет, — я прирожденный подкаблучник. У тебя даже каблуки есть. — Меня всё устраивает, — Арсений наклоняется, сокращая расстояние между ними, и уже в губы выдыхает: — Ты лучший. Теперь уже Антон уходит от поцелуя, поворачивая голову, и Арсений тыкается ему губами в щеку. Тот фыркает и садится ровно, вопросительно поднимая бровь. — Я тут вдруг подумал, — объясняет Антон, — что я для тебя лучший, потому что ты больше никого не знаешь. У тебя вроде как не было выбора, тем более, — Антон кладет ладонь ему на живот, хотя попадает скорее на поджелудочную, — у нас будет ребенок, так что… — Эй, стоп, — Арсений накрывает его руку своей и перемещает к низу живота, — во-первых, он вот тут. Во-вторых, перестань накручивать, это говоришь не ты, это твоя природа заставляет тебя искать поводы для драмы. Мне с тобой хорошо, тебе со мной хорошо, так наслаждайся тем, что есть. — Да, капитан. Арсений явно не улавливает отсылку, но тем лучше: если бы тот все три недели смотрел мультик про губку Боба, Антон бы опасался за его психическое состояние. — А сейчас, — Арсений слезает с него, одновременно с этим срывая полотенце, и ложится рядом — член у него уже привставший, — отставить разговоры. — Это… — От одного взгляда на его член рот Антона наполняется слюной, а все мысли испаряются — какая уж тут драма. — Мне в осьминога это, того? — Что? — Арсений аж подпрыгивает на кровати. — А ты можешь без воды? — Без колец будет сложновато, — Антон кидает взгляд на свои непривычно голые пальцы, — но смогу. Если ты правда этого хочешь. По возбужденно дернувшемуся члену и так всё ясно без слов, и плюсом Арсений лезет под подушку и достает флакон смазки, выразительно кладет рядом между ними и вдруг опасливо уточняет: — Не сильно возбуждает, да? Мне как-нибудь красиво лечь, томно постонать, чтобы тебя завести? Антон молча берет его за запястье и кладет ладонь на свой пах — домашние треники недвусмысленно натянуты, потому что стоит у него еще с совместного душа. Но там Арсений заниматься сексом отказался, потому что пытался забить Антона до смерти гелем для душа, причем не бутылкой, а просто жижей. Арсений хмыкает и чуть сжимает ладонь, вырывая у Антона слабый стон, а затем легко и непринужденно сует руку ему в штаны и вытаскивает член. Иногда отсутствие в нем смущения делает его немного беспардонным — но он возбуждает даже тогда, когда ведет себя, как самая распутная доярка на селе. — Красивый, — с нежностью говорит он, проводя пальцами по стволу — Антон буквально не дышит. На щелке появляется капелька смазки, и Арсений размазывает ее большим пальцем, а затем подносит его ко рту и лижет подушечку. — И по вкусу ничего. — Иногда ты очень странный. — Превращайся, а то мы до этого не дойдем. — Арсений обхватывает кулаком уже свой член, плавно приподнимает бедра, толкаясь в него. Раньше, когда Антон наблюдал за ним через зелье, его такая техника дрочки всегда удивляла. — А ты в море так же дрочил? — Антон кивает на его член, параллельно вставая и стягивая футболку — немного тормозит, потому что не привык раздеваться перед кем-то вот так открыто. Когда он осьминог, все не могут оторвать взгляд от щупалец, в человеческом же теле ничто не отвлекает от его щуплости и худобы. — Вот так? — Арсений снова толкается в кулак — мышцы на бедрах напрягаются, пресс тоже проступает, и от этой картины Антон едва не путается в собственных штанах, пока стягивает их. — Нет, под водой это нереально. — Тогда почему здесь ты… — Стараюсь по максимуму использовать ноги, — смеется он. — Хочу еще пойти на танцы. Пойдешь со мной? — У меня обе ноги левые. — Правда? — Нет, это выражение такое. Я ужасный танцор, на репетиции выпускного танцевал с девочкой, наступил ей на ногу, и ее увезли в травмпункт с трещиной в пальце… Арсений снова смеется, не переставая при этом тягуче двигать по члену рукой, и в комнате вдруг становится как-то слишком жарко, хотя Антон только что разделся, и по идее всё должно быть наоборот. Он залипает и не сразу вспоминает, что встал не за этим, а чтобы превратиться — и он пытается сосредоточиться, но не выходит. В итоге ему приходится рыться по всем ящикам и искать старые кольца, оставшиеся еще с подросткового возраста — вот тебе и сильный маг, блин. Хотя после сегодняшнего стресса это неудивительно, хорошо хоть с кольцами превратиться получается. Щупальца разбрасываются почти на всю комнату, Антон едва не сбивает торшер, а вот стул сносит с концами — нелепо ойкает, даже не почувствовав боли. Арсений наблюдает за этим с совсем не детским восторгом: не отрывая взгляда, выгибается и ускоряет движения рукой, облизывает губы. Антон держит себя на весу, упираясь щупальцами в пол — непривычно и неудобно без воды, но не тяжело. В природной форме он чувствует себя увереннее, ощущает силу каждой мышцы, контролирует все движения. Щупальцами он обхватывает запястья Арсения и разводит их в стороны, прижимая к кровати — тот еще несколько мгновений по инерции трахает воздух, его член покачивается от своей тяжести, головка яркая и влажная. Антон медленно приближает к нему гектокотиль, трется концом о ствол, мажет истекающим смазкой кончиком по головке — еле сдерживается, чтобы не перевернуть Арсения на живот и не трахнуть его без прелюдий, тем более что тот лежит так призывно, с раздвинутыми ногами. — Ты когда-нибудь брал его в рот? — возбужденно спрашивает Арсений, опять облизывая губы. Антон чувствует, как горят щеки, сдавая его с потрохами, но всё равно кивает. — Покажешь? — Это противно. — Почему? Антон сам не знает, почему. Наверно, потому что среди людей даже сама мастурбация часто вызывает негатив, а уж большинство способов — точно табу. — Если бы я мог, — Арсений вскидывает бедра, стараясь потереться членом о гектокотиль, но Антон вместо этого гладит его по низу живота, пачкая кожу смазкой, — я бы постоянно у себя сосал. Но у меня не получается, я не дотягиваюсь… У Антона в глазах темнеет от фантазии, где Арсений пробует у себя отсосать: как же много он потерял, пока валялся на дне своего подводного жилища. Наверняка это было в чем-то нелепо, но по большей части — очень горячо, Антон уверен. И всё-таки он прирожденный подкаблучник, так что под просящим взглядом Арсения медленно подносит гектокотиль к губам, высовывает язык и плавно ведет по всей длине: от начала, где заканчиваются присоски и начинается тонкая кожа, до кончика с еле заметной щелкой. Это приятно, но еще приятнее смотреть, как Арсений неотрывно наблюдает за ним. Так что Антон облизывает гектокотиль снова, а затем гладко скользит им в рот до самого горла — он привыкший. Правда, обычно он просто трется кончиком о язык, сейчас же он трахает себя до самого горла, приоткрыв рот так, что из него слюна течет по губам и подбородку. Арсений тоже открывает рот, безмолвно прося о том же, и Антон вытаскивает изо рта мокрый от слюны и смазки гектокотиль, протягивает к нему и касается его губ, обводит рот по контуру — Арсений сам высовывает язык и размашисто лижет, будто не может сдержаться. Его язык нежнее, чем осьминожий, и Антон от удовольствия прикрывает глаза — особенно когда Арсений начинает водить им по кругу, лаская кончик со всех сторон. Удовольствие затапливает всё тело, и кончить можно лишь от этого вида: это настолько горячо и настолько развратно, что выносит мозг — Арсений точно увидел это в каком-то хентае. Но даже этого мало, потому что хочется больше, хочется всего сразу, утонуть в этом, поэтому Антон облизывает кончики двух щупалец и устраивает их на груди Арсения, хаотично гладит, щиплет присосками соски. Арсений мычит с щупальцем во рту, выгибаясь, скребет ногтями простынь и дергает руками — но он по-прежнему скован. Его член стоит так, что склоняется к животу, и с него чуть ниже пупка натекла смазка, прозрачной ниточкой соединяясь с головкой. У Антона остается одно свободное щупальце, но вместо того, чтобы обхватить им член Арсения, он гладит того по ноге: мягко касается стопы, оплетает голень, ласкает внутреннюю сторону бедра. Арсений разводит ноги шире, но Антон делает вид, что не понимает намека, так что тот языком выталкивает гектокотиль изо рта и хрипло уточняет: — Ты меня трахать будешь? — Ты нетерпеливый, — сипло выдыхает Антон, и голос его звучит жалко: у него самого уже крыша едет от возбуждения. Он разом убирает все щупальца от Арсения, а затем обхватывает его по новой и переворачивает: заставляет встать на колени, а грудью и лицом упереться в кровать. Щупальцем, как наручниками, сковывает его руки за спиной, словно тот может вырваться. Но Арсений сам расставляет ноги и прогибается в пояснице, подсказывает глухо в кровать: — Смазка подо мной. Антон на дрожащих щупальцах приближается, устраиваясь на кровати рядом, рукой достает из-под него смазку, но флакон не открывает — откладывает. Вместо этого он наклоняется и мягко целует Арсения во влажную от пота поясницу, затем ниже и ниже, продвигаясь такой поцелуйной дорожкой к ложбинке. Пальцами он раздвигает его ягодицы и протяжно лижет, чувствуя, как под языком сокращаются мышцы. Арсений то ли стонет, то ли мычит, ерзает, нетерпеливо тыкаясь ему в лицо, а Антон целует, посасывает и вылизывает его от мошонки до поясницы, с трудом сдерживаясь, чтобы не шлепнуть — но Арсению такое вряд ли понравится, он любит понежнее. Слюны столько, что она стекает по его члену и капает на простынь — Арсений пытается прогнуться так, чтобы потереться головкой о кровать, но не выходит. Антон всё-таки сжаливается и, не прекращая ему отлизывать, кончиком щупальца обхватывает ствол в несколько колец, делает пару плавных движений — Арсений всхлипывает, будто задыхаясь. Сейчас он такой распаленный, трогательно уязвимый и на всё готовый — и это вызывает не только горящую в груди страсть, но и перехватывающую дыхание нежность. Антон так сильно его любит — и неважно, что Арсений пока не может ответить ему тем же. — Я люблю тебя, — выдыхает он, не прекращая дрочить ему щупальцем. — Ты мне это в анус говоришь, — постанывает Арсений. — Хотя приятно, твое дыхание такое горячее… Антон смеется и горячо дышит ему на кожу уже специально, упруго лижет его кончиком языка, чмокает и отстраняется — рассматривает, какой Арсений расслабленный, не зажатый. — Мне не нравится эта поза, — нудит тот, дергая скованными руками, — хочу видеть твое лицо. Когда Антон освобождает его руки и разматывает щупальце с члена, Арсений аккуратно встает сначала на четвереньки, а затем и на колени, потягивается. Он мимолетно оглаживает оказавшееся рядом щупальце, чмокает его в одну из присосок и на удивление властным низким голосом приказывает: — Ложись на кровать. Антон спорить не собирается — только собирает все свои щупальца поближе к себе и ложится на спину. Арсений перекидывает через него ногу, садится на живот и берет с кровати смазку, выжимает на ладонь количество, которого на десять раз бы хватило. — Зачем столько? — не врубается Антон, обхватывая его щупальцем за талию — бесцельно, просто потому что его хочется трогать. — Хочу, чтобы всё было мокрым и скользким, — Арсений мажет смазкой это самое щупальце, — как в аниме. Он деловито смазывает почти все щупальца, кроме и так влажного гектокотиля, и все они мокро блестят в тусклом торшерном свете. Смазка течет ниже по коже, шлепается на кровать, пачкая белье, присоски прихлюпывают — но вид реально как в порнухе. В конце смазав еще и себя, Арсений вновь приподнимается и оттопыривает задницу, упирается руками по обе стороны от головы Антона, жарко командует: — Давай. Антон оплетает сразу его руки, ноги и шею, фиксируя на месте, скользкими от смазки концами щупалец ласкает соски и ягодицы — Арсений тяжело дышит, глядя в глаза и без конца покусывая губы. — Я люблю тебя, — снова повторяет Антон. — Я знаю, — это могло бы прозвучать снисходительно или даже высокомерно, но Арсений вкладывает в это столько мягкости и смотрит так нежно, что весь негативный смысл испаряется. Лоб у него весь мокрый, и Антон тыльной стороной ладони вытирает пот, поправляет челку, кончиками пальцев проходится по горячей, разрумянившейся коже лица. Арсений прикрывает глаза и едва не мурчит от удовольствия, как кот, целует его пальцы, когда тот касается ими губ. Обхватывающим грудь щупальцем Антон чувствует его сердцебиение: быстрое, как колибри. — Давай уже, — неразборчиво говорит Арсений, прихватывая губами его палец — и Антон плавно скользит им в рот, параллельно с этим потираясь гектокотилем сзади. У него никогда не было секса с человеком в этой форме, но Арсений не обычный человек, он самый лучший и самый любимый. Поэтому Антона не волнует, что он полный профан — он, по заветам Арсения же, просто наслаждается этим моментом. Арсений внутри тугой и горячий, он сам насаживается на гектокотиль, ускоряя ритмичные и упругие толчки, постанывает, шире открывая рот — и Антон к пальцу по-порнушному добавляет кончик другого щупальца: это тоже приятно. А еще приятнее — вид того, как оно распирает рот Арсения, как тот послушно и пластично сосет его мокрыми от смазки губами, как скользит языком между присосок, лаская чувствительную кожу. Когда-нибудь они дойдут до другого двойного проникновения, но точно не сейчас — Арсений ведь не порнозвезда, хотя очень скоро точно достигнет того же уровня. Он воплощение моря, и это море сейчас кипит. Антон жестко цепляет присосками его соски и кожу на груди, оставляя круглые красные следы; щупальце стягивает шею — крепко, но не так, чтобы мешать дышать; пальцами сжимает его ягодицы. Ладно, возможно, Арсений любит не только понежнее. Как жаль, что на это нельзя посмотреть со стороны. Черт, Антон же маг. Вспомнив об этом немаловажном факте, он, не переставая двигать всеми щупальцами сразу, сгорая от возбуждения и еле дыша, колдует большое невесомое зеркало позади Арсения. Теперь видно, как гектокотиль толкается в него, расширяя упругие покрасневшие стенки, как те плотно обхватывают его. Арсений открывает глаза и, проследив за его взглядом, тоже оборачивается — и тихо стонет, а затем сам ускоряется, ритмично насаживаясь. Его член на каждом движении трется головкой о живот Антона, нет, не трется — скользит, потому что тут всё в смазке, и уже непонятно, где естественная, а где из бутылки. — Ты реально как из порно, — думает Антон, но, оказывается, произносит вслух, потому что Арсений мычит. И, когда Антон судорожно вытаскивает всё у него изо рта, отвечает: — Ты тоже, — и впечатывается в него губами. Антон вгоняет в него гектокотиль до упора и упирается в простату внутри, напрягает мышцы, вибрируя. Арсений всхлипывает ему в губы и вздрагивает всем телом сначала крупно, а затем мелко — и весь обмякает. Если бы не поддержка в виде щупалец, он точно упал бы на него, но Антон рядом — и он всегда готов поддержать. Доведя Арсения до оргазма, он наконец сам срывается на жесткие толчки, голову сносит, зеркало испаряется, потому что концентрация сбивается. Антон может концентрироваться только взглядом на лице Арсения, все его щупальца будто плавятся, тело превращается в одну сплошную напряженную мышцу — и он кончает, неотрывно глядя Арсению в глаза. Тот снова целует его, хотя скорее мажет губами по губам, и медленно выпрямляется — Антон ослабляет хватку, а с шеи щупальце и вовсе убирает. — Как ты? — тут же хрипло спрашивает он. — Ты будешь спрашивать каждые пять минут? — Меньше всего Антон хочет обсуждать это, хотя он и благодарен Арсению за поддержку — ответную. — Наш секс длился пять минут? — Арсений фыркает. — Когда ты имел в виду, что быстрым быть не всегда хорошо, ты о чем говорил? — Вообще-то, я выносливый и могу хоть всю ночь. — Ага, конечно. — Арсений заводит руку за спину и осторожно, придерживая гектокотиль, ссаживается с него — по бедру тут же течет тонкая струйка спермы. — Но вообще я серьезно. — Пока у меня в голове пустота, ты из меня всё вытрахал. Это правда: хоть это Антон трахал Арсения, по ощущениям, это его хорошо выебали — так, что все мысли из головы вылетели. Но это временно: скоро послеоргазменная нега сойдет, и смерть снова потянется к нему своими ледяными руками. — Это и была моя цель, — самодовольно говорит Арсений, словно действительно эту цель и преследовал и совсем недавно не стонал и не ерзал от нетерпения. — Завтра съездишь к психотерапевту. Я днем прогуглил одного, пока в машине ехали, отзывы положительные. Он специализируется как раз на суицидальных порывах. — Ммм, ты же знаешь, что те, кому он не помог, вряд ли могли написать отрицательный отзыв? — Больше позитивного настроя, будь любезен, ребенок всё слышит. — У него ведь нет ушей. — Зато у меня есть. Кажется, Арсений будет разыгрывать эту карту с ребенком все оставшиеся восемь месяцев беременности — впрочем, Антон и не против. *** Антон стоит на кухне и смешивает ванильное мороженое с фисташковым, добавляя в это клубнику, потому что «этого хочет ребенок». Что-то подсказывает, что вряд ли на третьей неделе уже начинаются все эти придурошные вкусовые запросы, но Антону несложно. Он раздумывает о том, что им делать дальше: уезжать жить в какое-нибудь захолустье, где никто их не увидит, или прикрывать беременность Арсения иллюзией. Это нетрудно, учитывая тот факт, что теперь тот также обладает магией, но… Магия может навредить ребенку. Вчера ночью после секса они долго спорили об этом, и Арсений уверен: сама по себе магия не несет в себе никакого зла. Антон же уверен в обратном. В момент, когда он заканчивает замешивать почти однородную массу, ставшую почему-то нежно-коричневого цвета, слышится звук открывания входной двери — а затем раздаются и голоса Эда с Егором. Антон надеялся, что те приедут позже, потому что он пиздец как не готов к разговору с братом: так и не придумал, что правдоподобного ему соврать. К несчастью, тот заходит на кухню спустя несколько минут — Антон не успевает слинять с нее и так и замирает у стола с тарелкой в руках. — О, привет, — улыбается Егор. — Давно проснулся? Вообще сейчас далеко за полдень, но они с Егором всегда были совами и, если идти никуда не надо, просыпались ближе к вечеру. А вот Арсений жаворонок — разбудил его ни свет ни заря, но скрасил раннее пробуждение утренним сексом. — Ага, часов в девять. Арсений разбудил. — Вы помирились? — Да, хотя я чуть не умер. — Антон еле держится, чтобы не улыбнуться: почему-то ему это кажется смешным, хотя Арсений за такие шутки дал бы ему пендаля. — Он страшен в гневе, — кивает Егор, садясь за стойку. — Слушай, у меня ночью самолет в Москву, я хотел поговорить до отлета. — Мы всегда можем поговорить по телефону или по Скайпу. А люди вообще пользуются еще Скайпом? Антон что-то не уверен, он слышал недавно про Зум — или это чисто для школьников? Определенно, надо устроить себе экстренный ресерч трендов, Арсений ему в этом поможет — он, видимо, теперь в этом плане куда просвещеннее. — Но лично-то лучше. Ты в Москву пока не собираешься? Они всегда жили на два города, проводя в Севастополе только лета и иногда празднуя Новый год, так что вопрос резонный. Так-то Антон бы с радостью свозил Арсения в столицу, но с учетом беременности поездка пока точно откладывается: там скрыть это будет практически нереально, да и документы на ребенка тут будет слепить проще. — Не, я пока тут. — Арсений тоже? — Да. — Вы теперь вместе? — Вроде того. Егор барабанит пальцами по столу, явно о чем-то раздумывая — Антона это молчание напрягает. Он судорожно придумывает, чем объяснить свое трехгодовое, а затем и трехнедельное отсутствие, но ничего не идет в голову. Может, он заделался монахом Шаолинь и, отрезанный от связи с внешним миром, изучал боевые искусства и медитировал? — Слушай, — вздыхает наконец Егор, — ты мне когда-нибудь расскажешь? — Что расскажу? — Антон играет в дурачка: это его любимая игра с самого детства. — Ну, про тебя. Я понимаю, что мы никогда особо близки не были, но ты можешь со мной поговорить. Я всегда на твоей стороне, ты же мой брат. — Не понимаю, о каком разговоре речь. — Слушай, я… очень долго делал вид, что я вообще не догоняю, но я уже устал. Путешествия, серьезно? — Егор хмыкает. — Ты что, был в горах без интернета все три года? Он серьезен, как замах дубинкой, и становится ясно, что увильнуть и отшутиться сегодня не получится — Антон и так слишком долго уходил от этого разговора. — Мне нужно было время, — объясняет он, отставляя тарелку с мороженым. — После всего я чувствовал себя погано, и если бы не уехал, то точно бы задавил тебя этим. Тебе и без меня было паршиво. Антон знает: он следил через зелье первое время. Потом перестал, потому что у Егора всё наладилось — и потому что Антон чересчур скучал. В итоге он совсем перестал о нем думать, ведь так было проще и менее больно: убедил себя, что он не нужен Егору, а Егор не нужен ему. — Вот именно, что без тебя мне было паршиво, — хмурится Егор. — Ты оставил меня одного, и я… Сейчас уже не виню за это, а тогда был дураком и винил. Я знаю, что смерть родителей сильно ударила по тебе, но ты был мне нужен. — Прости, — у Антона нет сил даже улыбнуться, настолько виноватым он себя чувствует, — ты был еще ребенком. — Мне было уже восемнадцать, но… Да, наверно. Я переживал за тебя, Антон. Ты сказал, что уедешь на пару дней, а уехал на три года, просто исчез без вести. Я пробивал тебя через ментов, но тебя не было нигде, я реально думал, что ты умер. — Прости. Так сложились обстоятельства, это сложно объяснить. — А ты попробуй, я не такой идиот, каким ты меня считаешь. — Не могу. — Антон качает головой. — Просто поверь, что это перебор. Когда-нибудь я всё объясню, но не сейчас. — Как ты заебал, — цокает Егор — Антон таким никогда его не видел. — Хватит, блядь, ограждать меня от всего, как будто мне до сих пор пять, и мне мозгов хватает, только чтобы трусы надеть. — Напомнить тебе, как ты пошел в бассейн и забыл надеть плавки? — Антон слабо улыбается, но Егор от этого добрее не становится: всё такой же мрачный. — Не хочешь выпить? — предлагает он. — Может, тебе так проще будет. Там есть водка, могу в подвал за пивом сгонять. — Э-э-э… — Антон прислушивается к себе и понимает, что за весь день у него и мысли не возникло выпить — хотя после такого стресса это было бы логично. — Что-то не хочется. — Ну ладно. Нам правда надо поговорить, Антон, пора уже. — Хорошо, — сдается наконец тот и переводит стрелки: — Начинай ты. — Я знаю, что ты не человек, — легко говорит тот, и Антон теряет дар речи. В прямом смысле: он открывает рот, но сказать ничего не получается, и в итоге он молчит так долго, что Егор продолжает: — И знаю, что это всё связано с магией. Я не идиот, Антон, я понял еще в детстве. Ждал, пока ты мне расскажешь. Если Егор догадывался еще в детстве, то Антон в нем ошибся: тот прекрасный актер. Он всегда казался светлым и наивным парнем, который верит, что в мире всё понятно и справедливо, а в «Последнем герое» участники реально безвылазно живут на острове. Но оказалось, что за всей этой наивностью скрывается вполне себе трезвый взгляд на вещи. — Ты знал? — только и произносит Антон. — Скорее догадывался. Я надеялся, что однажды ты расскажешь сам. Где ты был эти три года? И последние недели? — Откуда? — Если Антон будет отвечать вопросами, он вряд ли сумеет уйти от разговора, но хотя бы его отсрочит. — Я был любопытным, — Егор пожимает плечами, — а вы с родителями часто говорили наедине, мне было интересно, и я подслушивал под дверью. Вы говорили про какие-то дела, про магию, про море… Это несложно сопоставить. — Ты всё знал с самого детства, — ошеломленно шепчет Антон, — и ни разу мне не сказал? — Надеялся, что ты сам расскажешь. Я чувствовал себя чужим в своей же семье — везде тайны, интриги… Но уже я взрослый, Антон, меня больше не надо защищать. Кто ты? — Я… Как бы это сказать… В общем, наполовину человек, наполовину осьминог. — Это я знаю. Как это… в смысле как ты называешься правильно? — Сесаелия. Откуда ты знаешь? Пиздец, Егор, ты мне мозг взрываешь. — Голова на самом деле болит, так что Антон сжимает пальцами виски. — Где мой маленький братик? — Я твой маленький братик, — улыбается тот. — Знаешь, два года назад куча подростков разбила окна в бассейне и устроила там погром, с тех пор там камеры стоят… — И смущенно добавляет: — Я не смотрел всё, если что. Просто открыл и сразу закрыл, когда убедился, что прав. Арсений, получается, русал? Антон на добрые полминуты вновь теряет способность говорить. Непонятно, что выбило его из колеи сильнее: что Егор был в курсе всего уже как три недели (и полжизни) или что он смотрел порно с его, Антона, участием — даже если кусочек. Антон бы, кстати, на кусочке не остановился, он бы всё прокрутил на четыре раза — он себя знает. Он ломается еще несколько мгновений, а потом всё-таки рассказывает всё — как попало, сбивчиво, прыгая с события на событие. Он пересказывает его историю знакомства с Арсением и как между ними всё завертелось, избегая упоминания Эда, потом сразу про детство и про то, как обнаружил в себе море. И почему родители всегда просили скрывать, что у него анатомическая аномалия и целых три сердца, он объясняет тоже. И перескакивает на то, что скоро станет отцом. Он рассказывает и про то, как из-за него Егор пробил лёгкое, и про рак, и про всё — и чем сильнее приближается к аварии в своем рассказе, тем медленнее и сдавленнее говорит. В какой-то момент он даже хочет увильнуть и опустить это, но потом стойко переходит к этой теме: Егор заслуживает право знать, он и так ждал слишком долго. Тот слушает спокойно и молча, почти не проявляя эмоций: лишь иногда приподнимает брови или сочувствующе кивает — но когда речь заходит о родителях, он впервые подает голос: — Ты не виноват. Когда всё началось, ты был ребенком, не бери на себя эту ответственность. Антон отводит взгляд — замечает миску полностью растаявшего мороженого, в котором плавают кусочки нераздавленной клубники. Чувствует себя такой же бесформенной и беспомощной жижей. — Я должен был это остановить. — Не думаю, что ты мог. Последние годы мама была постоянно на нервах, отец пил, они были не в себе… Я тоже много думал, что мог сделать раньше, как им помочь. Но иногда, что бы ты ни делал, это бесполезно. — Ты не винишь меня? — не может поверить Антон. — Но почему? — Потому что ты не виноват? — Егор слабо улыбается. — По крайней мере, не больше, чем я. Я ведь тоже мог их остановить. — Но это была моя магия… — Это было их решение. Не взваливай всё на себя, ладно? Ты вечно пытаешься тащить всё на себе, и я давно хочу спросить тебя: а не охуел ли ты? Ничего себе чувство собственной важности, раз ты думаешь, что никто другой этот груз не потянет и помощь тебе не нужна. — Такова моя природа, — бубнит Антон. — Осьминоги по натуре одиночки. — А еще это потому что ты Овен, — закатывает Егор глаза, хотя, между прочим, это он всегда был фанатом гороскопов — Антон в детстве тысячу раз шутил про то, что раз он Рак, то должен стать для кого-то раком. Он и стал, собственно. — Ты сам как после всех этих новостей? — после паузы уточняет Антон. — Наверно, по виду не скажешь, но в ахуе. Я был готов к тому, что вы с Арсением словно из фэнтези вышли, но беременность… Ты же не прикалываешься надо мной? — Это не прикол, хотя я сам в шоке. Не могу поверить: я — отец. Можешь себе представить? — Получается, вот к какому врачу мы с Арсением в Евпаторию ездили? — Егор задумчиво чешет затылок. — И сколько вообще это длится у русалок? Или он теперь как человек? А как рожать, если он мужик? — Слишком много вопросов. — Антон морщится: не от череды вопросов, просто голова болит сильнее. — И у меня самого нет ответов. Разберемся по ходу дела. — А насчет этого морского царя, отца Арсения, ты уверен? Что он не вылезет из моря и не поубивает нас тут всех? — судя по интонациям, он как бы шутит, а как бы и не очень — Егор трусостью особо никогда не отличался, но в такой ситуации любой труханет. — Уверен. — А как вы его победили? Что значит «с помощью магии»? — Да там всё путано было, я сам не понял, — отмахивается Антон: сложно объяснить, не раскрывая прямое участие Эда. — Но с ним точно всё разрешилось, я обещаю. В любом случае, я не позволю кому-то навредить Арсению или нашему сыну… — Сыну? — раздается со стороны двери: Арсений стоит, сложив руки на груди и оперевшись плечом о косяк, словно репетировал эту пафосную позу. — А ты откуда знаешь, что будет мальчик? Он почему-то в офисной рубашке, купальных шортах и босиком — чувство стиля у него весьма своеобразное, но у некоторых людей бывает и похуже. Зато волосы у него мило растрепанные, а челка забрана заколкой с Хеллоу Китти — Арсений утром рассказывал, как купил ее в каком-то ларьке, чтобы волосы в глаза не лезли. — А ты? — Антон мастерски переводит стрелки. — Во сне видел. — Арсений подходит к нему и обнимает со спины — поднявшись на носочки, заглядывает через плечо, в тарелку с коричневой жижей. — Это мое мороженое? — Прости, мы заговорились… — Я рад, что вы поговорили, — он чмокает его в шею, а после садится рядом и осуждающе смотрит на Егора: — хотя и ценой моего мороженого. — Ты правда беременный? — без всяких переходов спрашивает Егор. — И кто у вас родится? — Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка, — смеется Арсений. — Если кто не понял, это из сказки. Я начал читать, потому что на земле маленьким детям их читают вслух, вы в курсе? Антона каждый раз умиляет, как он рассказывает очевидные факты таким тоном, будто сообщает что-то невероятное и уникальное, что окружающие могут узнать лишь от него или взломав базу Пентагона. — Я в детстве обожал «Крошечку-Хаврошечку», а когда взрослый прочитал, сидел вот с такими, — Егор пучит глаза, — глазами. Там же эту корову в итоге зарезали, а еще одна из сестер трехглазая была… — Такое мы Артёму читать не будем, — отрезает Арсений. — Артёму? — удивленно переспрашивает Антон. — Нашему сыну, — поясняет Арсений так, словно разговаривает с дурачком, а они вчера всю ночь обсуждали имя будущего ребенка и пришли к этому решению. Может, кстати, и не обсуждали: Антон рано заснул, но Арсений мог и не заметить. — Ладно. Артём — так Артём, очень красивое имя, мне нравится, — безропотно соглашается Антон. В конце концов, имя и правда красивое, а у него всё равно не было никаких идей. — А можно я стану крестным? — Егор улыбается во все зубы. — Клянусь, я буду лучшим крестным, я мечтал об этом! Хотя даже и не думал всерьез, что у Антона когда-нибудь появятся дети. — Нет, — Арсений хмурится, — совсем охренел? Когда он вырастет, тебе будет сколько, сорок пять? Тем более вы ведь родственники, пусть и не кровные. — Арсений, крестный — это не нареченный, — объясняет Антон, стараясь скрыть улыбку. — Это вроде как духовный наставник. — А-а-а, — Арсений облегченно выдыхает, — тогда разумеется. — Ты что, подумал, что я с вашим сыном… — Егор показательно морщится, за что Арсений обещает врезать ему ложкой: как это он посмел пренебрегать их Артёмом. Антон смотрит на их перепалку и думает о том, как легко порой решается то, что казалось невероятно сложным. Он всю жизнь боялся рассказать Егору правду, потому что считал, что тот не поймет или испугается — а тот принял всё так легко. Это будет Антону уроком: нельзя придумывать за других людей их реакции. Черт возьми, это же Егор: в детстве тот верил в магию, в вампиров и оборотней, в лесных фей и говорящих животных, а Антон над ним смеялся — и только спустя время узнал, что половина из этого действительно существуют. Ну и кто над кем тут должен смеяться? Он мимолетно целует в щеку Арсения, который через стойку пытается дотянуться до Егора, чтобы шмякнуть его по плечу лопаткой для готовки, и идет во двор — привести мысли в порядок и заодно проведать Камня. На улице свежо, и Антон делает глубокий вдох, чувствуя, как головная боль потихоньку отступает. Во дворе, однако, он находит не только пса, но и Эда, который валяет того в мокрой после дождя траве — обоим, судя по всему, весело. По-прежнему сложно поверить, что Эд ангел: его вчерашний размах крыльев кажется каким-то сном. В самом деле, неужели вот этот худой бритый чувак в шлепках на босу ногу — всемогущее существо? Тот, кто вчера исцелил его пробитую насквозь грудную клетку? — Хай, — здоровается тот, вставая с корточек — Камень тут же садится ровно и начинает вилять хвостом, глядя на Антона. — Че как? — Я всё Егору рассказал. — Антон нагибается и берет пса на руки — шерсть вся мокрая, опять придется феном сушить. — Ну, кроме тебя, про твою ангельскую сущность он ничего не знает. Ты расскажешь ему? — Ага, попозже. Всё-таки русалки с осьмижопами это одно, а ангелы — это чутка другой уровень. — Слушай, а я… Неловко спрашивать, — Антон мнется, спасительно отвлекаясь на то, чтобы погладить Камня, который хаотично лижет ему щеку, — ты же… мертвый, да? — Как человек — да, но у меня была классная жизнь, в натуре. Когда я умер, мне было уже семьдесят три, так что, — он разводит руками, — всё вовремя. — Ты скучаешь? По человеческой жизни? — Когда твое зелье на меня попало, я сначала стал человеком опять, и это было круто, никаких тревог типа, беззаботная жизнь. Прикольно было побыть человеком денек, но больше не надо. Хорошо, что я всё вспомнил про себя и со своими связался. — И тебе нравится быть ангелом? — Сначала не нравилось, а потом втянулся, хотя прикольного в этом мало. Но круто знать, что я реально приношу пользу: плохишам пизды даю, а хорошам… хорошистам? Хорошулям? В общем, им кайфа отваливаю. А ща я встретил Егорку, и всё вообще сложилось как надо. — Вы правда… ну, того? — Ну, того, — кивает Эд. — Этого самого, туда-сюда. — А вам можно? Ангелам с людьми? — Как бы нет, но Егор — исключение, он же тоже станет ангелом. Так что тусить нам вместе ебаное всегда. Антон на секунду задумывается о том, что срок жизни русалок и сесаелий немногим больше людей — а значит они с Арсением когда-нибудь умрут. Но сейчас об этом нет смысла беспокоиться: они еще молоды, и впереди у них вся жизнь. — А можно вопрос? — уточняет Антон, потому что пора. Он давно хотел это узнать, но было не у кого — а если бы и было, он бы просто боялся. — Канеш. Антон думает, как бы сформулировать, а лижущий лицо Камень его отвлекает — так что он ставит пса на землю. Тот не смиряется с такой участью и пытается запрыгнуть на него обратно, громко тявкая и пачкая мокрыми лапами треники. — Камень, уйди. — Антон пытается аккуратно отпихнуть его ногой, но Камень радостно тявкает громче, приняв это за игру — набрасывается на его шлепок. — Ща прикол покажу, — обещает Эд, а затем нагибается, стаскивает с ноги Антона шлепок и со всего размаху кидает в другой угол забора — и Камень несется за ним. — Ну спасибо, — смеется Антон, становясь босой ногой на мокрую траву — зато напряжение спадает, «прикол» сработал. — Слушай, я хотел спросить… Ты вот говоришь, что наказываешь плохишей, так? — Так. — А наказаниями за неправильное использование магии тоже ангелы занимаются? — Че? — Эд хмурится. — Типа как если магией убить кого-то? — В том числе. Если сделать это неосознанно, например, если я наколдую, не знаю, скамейку в парке, а в нее потом велосипедист врежется и голову разобьет. — И? — И меня ангел накажет? Или это магия как-то сама решает? — Че? — снова повторяет Эд и хмурится сильнее. — Я не въебываю. Ты типа специально лавку сделал, чтобы какой-то чувак себе башку разъебошил? — Не специально, говорю же. Просто сделал лавку, например, чтобы сесть. — Тогда причем тут велосипедист? — А он потом врезался в лавку и разбился. — А ты тогда тут причем? — Но это же я лавку сделал! — Так, — Эд выставляет руки вперед, как бы прося паузу, — я не врубаюсь. То есть, по такой логике, если твой пес в саду кучу наложит, а ты на ней поскользнешься и сломаешь руку, пес будет виноват? — Нет, это же собака. — Окей, а если я кучу отложу? — ржет Эд. — То куча будет больше. — Слушай, не знаю, что ты там себе накрутил, но дерьмо просто случается. Иногда всё заканчивается хорошо, а иногда плохо, но ты не виноват. Если, конечно, не спецом какое-то говно устраивал — тогда виноват. — Но ведь я… Я убил своих родителей. Не намеренно, но это случилось по моей вине, за то, что я часто использовал магию и хотел им зла, хотя и не нарочно, психанул, это… Это же я? — Твои родители разбились на тачке, — вздыхает Эд. — Это погано, но ты не виноват, вообще никто не виноват. Если бы это сделал ты, я бы знал, мы такие вещи на раз-два просекаем. Антон в ступоре: он ожидал не этого. На самом деле он надеялся, что Эд скажет как раз обратное: «Это твоя вина, Антон, ты их убил» — и это принятие стало бы простым. Но теперь получается, что в смерти родителей никто не виноват, нет того злодея, это действительно обычная случайность, стечение обстоятельств — и это принять оказывается сложнее. Камень возвращается и радостно кидает шлепок у его ног, Антон на автомате наклоняется и треплет пса по макушке. Он как в трансе: всё прокручивает в голове отрывки прошлого и думает, как же страшно жить в мире, где «дерьмо случается». И никакая страховка, никакое идеальное поведение не может от этого спасти — и его сыну придется в этом мире жить. Не прощаясь с Эдом, он поворачивается и идет обратно в дом, проходит на кухню и застает там сидящего в одиночестве Арсения, который через коктейльную трубочку высасывает из тарелки жидкое мороженое. — Ты в порядке? — уточняет тот, вытаскивая трубочку изо рта. — Что делал во дворе? — Проверял Камня. — Антон присаживается за стойку рядом с ним и неожиданно для самого себя спрашивает: — Может, нам не стоит заводить ребенка? — Чего? — Арсений поднимает бровь. — Позволь поинтересоваться, что натолкнуло тебя на эту глупую мысль? — Ну, мы живем в стремном мире. Вдруг с ним... с Артёмом, что-то случится? Или с нами? Или мы просто расстанемся? — Антон отводит взгляд. — Он еще не родился, а мне за него уже страшно. — Эй, — мягко говорит Арсений, нащупывая под стойкой его руку и сжимая ее, — ты просто паникуешь. У нас есть восемь месяцев, чтобы подготовиться — а потом разберемся на ходу. Не знаю, как ты, а я намерен сделать всё, чтобы наш сын был счастлив. — Я тоже. Но это же не значит, что получится. — Да мы сто процентов где-нибудь да ошибемся, — улыбается Арсений. — Но это будут мелочи, которые мы обязательно исправим. Бояться — это нормально. Думаешь, я не переживаю, стану ли хорошим отцом? — Ты будешь отличным отцом. — Как и ты. — Арсений целует его в скулу. — Случись это всё где-нибудь в море года два назад, я бы действительно подумал над правильностью этого решения. Но сейчас я уверен, что всё идет как надо. Веришь мне? Арсений нежно улыбается ему, у него в волосах заколка с мультяшной кошкой, а перед ним — тарелка со сливочно-клубничной жижей, из которой торчит трубочка. Он выглядит совсем не как человек, на которого можно во всем положиться, но это только внешне — Антон знает, что Арсений вечно спокойный и всё контролирующий, а еще он старше и, очевидно, мудрее. Он не сомневается в Арсении, а тот по какой-то странной причине не сомневается в нем. Так что Антону остается лишь улыбнуться в ответ и сказать: — Верю. И поцеловать, разумеется — как же тут без поцелуя.