Любви той будет грош цена, Коль не испытывал ты боли. Наступит ночь, взойдёт луна, И мы сыграем свои роли.
***
Лютик не может сказать точно, когда именно это началось. Когда именно Геральт стал не просто попутчиком, не просто источником вдохновения и не просто его основным доходом, а кем-то намного большим. Юлиан не может вспомнить, как ни старается, когда именно он стал разрываться между выбором: написать балладу о подвигах доблестного ведьмака или любовную песнь ему же. Конечно, Лютик был осторожен. Петь о любви абстрактной девушки к вполне себе конкретному ведьмаку не так уж и сложно, поэтому парень без зазрения совести использует этот светлый образ. На самом деле, Юлиан в делах сердечных был не робкого десятка, но в ситуации с Геральтом предпочитал молчать. Лютик прекрасно понимал, что ведьмак не выглядит как человек, которому нужны отношения. Нет, конечно, и парню они раньше были не нужны, но со всей этой влюблённостью внезапно понадобились. Секса ему в жизни было предостаточно: Юлиан пользовался спросом не только у женщин, но и у мужчин, причем разного возраста и достатка, но просто секс со временем надоедает. Так иногда бывает. Ты влюбляешься, и тебе внезапно хочется чего-то большего, чем интрижка на одну ночь или несколько недель. Хочется поцелуев, объятий, теплых слов и уверенности, что человек, которого ты любишь, будет рядом с тобой несмотря ни на что. Вот и Лютик хотел всего этого. Сначала эти желания были неосознанными и иногда проскакивали на задворках сознания, но их еще можно было игнорировать. Больше нельзя. Он влюблен. Влюблен настолько сильно, что, когда Геральт в очередной раз отворяет двери дома терпимости, у парня сводит зубы от такой неуместной ревности. Он мог бы пойти следом за ведьмаком и снять себе девушку или парня на вечер, чтобы хоть как-то отвлечься, но у Лютика не получается. Он больше не хочет просто секса. Он хочет любви. И кто бы мог подумать, что именно это станет самой большой трагедией его жизни. — Я люблю тебя, — без каких-либо предисловий, без вступления и даже без намёка на логику произносит Юлиан, когда они в очередной раз ночуют в лесу. Он понятия не имеет, зачем он это делает, ведь только недавно поклялся себе молчать о чувствах чуть ли не до гробовой доски. Но Лютик, если честно, никогда не мог похвастаться особой логичностью и последовательностью. Обещания и клятвы сдерживал, но только не перед собой. Был осторожен всегда, но только если дело не касалось Геральта. В общем, если подумать, он довольно противоречивая личность. Ведьмак отрывает взгляд от костра и приподнимает бровь, видимо, ожидая продолжения, но продолжения не будет. Потому что единственное, на что способен Лютик сейчас, это поддерживать тишину и кое-как удерживать в узде бешено стучащее сердце. Мужчина хмыкает, когда тишина затягивается, но взгляда от барда не отрывает. Может, ему послышалось? — Повтори, — произносит Геральт, и его голос звучит грубее, чем положено. Юлиан едва заметно дергает головой. — Я люблю тебя, — все же повторяет он и снова молчит. Ему впервые в жизни нечего сказать, и это, пожалуй, как раз таки о многом говорит. Раньше ему не составляло труда говорить о своей любви к определённой даме часами, лишь бы только затащить её в постель, но, когда дело касается Геральта, у парня просто нет слов. Ни единой дельной мысли в голове, кроме той, что он уже произнес, но в ней — вся искренность его тонкой бардовской души, которую он по молодости тратил почем зря. В ней все те чувства, вся ревность, всё отчаяние, что есть у него внутри. Он отдался весь, без остатка, одной лишь простой фразой, которую так принято недооценивать. Он позволил адскому пламени проникнуть в лес своей души и сжигать его дотла, не пропуская ни единого деревца. Открылся в какой-то отчаянной безнадежности человеку, чье молчание с каждой секундой делает больнее. Словно раскаленный нож между ребер, но Лютику слишком нравится эта боль, чтобы он мог его вытащить. — Не разбрасывайся словами. — У меня больше нет слов. В районе запястья что-то странно щиплет, но парень слишком занят пожаром в своём внутреннем лесу, чтобы обратить на это внимание. Геральт смотрит на него, не отрывая взгляда, будто что-то выискивает, изучает. Словно ищет подвох там, где его не может быть по определению. Словно ждёт подлянки от того, кто на нее просто не способен. — Я сделаю тебе больно. — Мне уже больно. Раньше Юлиану нравилась эта влюблённость, но теперь она слишком серьёзная, чтобы ею наслаждаться. Теперь это словно наказание, груз, вонзившийся в сердце осколок случайно разбитого зеркала. Все меняется так быстро, что даже Лютику не уследить за этим. Когда симпатия превратилась в любовь? Когда это случилось? Когда стало больно? Он не понимает. Все его сознание окутало дымкой, он будто в бреду, он словно умирает. Разве любовь ощущается так? Он помнит, как решил, что хочет отношений, что хочет быть счастливым. Так в какой момент времени ему стало больно? Больно без взаимности, а Геральт для него словно лекарство. Лекарство, которое ему недоступно. — Это уже началось, да? — спрашивает ведьмак таким тоном, будто подписывает Юлиану смертный приговор. Лютик чешет запястье. Он не знает, о чем говорит Геральт, но что бы это ни было, оно уже началось. Мозг словно в тумане, чувства делают больно, нужно лекарство. Парень пропускает момент, когда ведьмак обходит вокруг костра и садится рядом с ним. — Это я виноват, — произносит мужчина, беря руки Юлиана в свои. — Если бы я не полюбил тебя, с тобой бы этого не случилось, — Геральт закатывает рукав на левой руке Лютика. Тот опускает взгляд. Синие взбухшие вены окутывают его запястье, слегка затрагивая ладонь, и поднимаются дальше по руке. Они занимают немного, лишь треть предплечья, но парень понимает, что дальше будет хуже. Он не может знать наверняка, но догадывается каким-то десятым чувством. Дальше будет только хуже. Юлиан плохо понимает происходящее, потому что голова начинает раскалываться. Любые мысли причиняют боль, а сознание плывет перед глазами, не давая ни на чем сосредоточиться. — Я умру? — Мне жаль. Лютик хочет ответить, что и ему тоже, но думать чертовски трудно. Смерть его почему-то не пугает. Он будто под наркотиками, все вокруг кажется неважным. Все, кроме Геральта. — Когда? — Когда яд доберётся до сердца. Юлиан кивает, но он мало что понимает. У него должна быть дюжина вопросов, но в голове — ни одного. Ему плохо. Он не может думать. — Мне больно, — шепчет Лютик, чувствуя, как по щекам текут слезы. Он не плачет. Точнее, не хотел плакать. Сознание слишком мутное, чтобы он мог контролировать свое тело. — Позволь помочь, — просит Геральт, и парень кивает, совершенно не понимая, на что он соглашается, но сейчас это неважно. Больше нет ничего важного, кроме ведьмака, что сидит перед ним. Мужчина подается вперед, соединяя их губы, и Юлиан впервые за неизвестно сколько времени делает по-настоящему глубокий вдох. В голове слегка проясняется, когда он отвечает, запутывая пальцы у Геральта в волосах. Ведьмак рычит и притягивает его ближе, обхватывая сильными руками. Целует грубо, будто мужчина зол на него, но Лютик знает, что это не так. Боль в голове притупляется, а тело просит больше. Намного больше. Парень жаждет Геральта внутри себя; так глубоко, насколько это возможно; так близко, как позволят их тела. Ведьмак срывает с барда одежду, не беспокоясь о ее целостности. На улице довольно прохладно, но Лютик не чувствует — Лютика лихорадит. Боль, захватывающая все тело, уходит с каждым новым поцелуем, с каждой новой отметиной, с каждым новым вздохом, который они делят на двоих. Геральт растягивает его быстро, берет грубо, но для парня это будто самые лучшие ощущения на свете. На смену боли приходит блаженство, и его так же много, как до этого было страданий. Юлиан стонет так громко, как только может, срывает голос, царапает ведьмаку спину и, кажется, будто сходит с ума. Внутри все горит, но это хороший огонь. Огонь, который согревает, а не огонь, который жжет. Сознание почти полностью возвращается к нему, когда Лютик кончает. Геральт делает еще пару грубых толчков и кончает следом, прижимаясь губами к губам парня. Мир уже не окутывает дымка, но сознание все ещё где-то плавает, позволяя усталости брать вверх. Парень запоминает, как ведьмак прижимает его к себе и накрывает их обоих пледом, чтобы они не замёрзли ночью, а дальше — блаженная пустота.