Идеальное оружие

Барон несколько часов сидел за бумагами, спина от жёсткой спинки стула болела так, словно что-то должно было отвалиться. Милорд посчитал это знаком. Он еле встал, после чего стал аккуратно разминать поясницу. Боль постепенно уходила, но теперь появилась другая проблема — очень хотелось пить. Как назло, воды в графине не осталось. Придется спускаться вниз по лестнице, чего барон совершенно не желал. Он обошел стол и был готов уже выйти из кабинета, как споткнулся о торчащий угол плитки и растянулся на полу. Он не успел сгруппироваться, поэтому только стиснул зубы от боли. — Ах ты, дрянь! — вырвалось у него, когда он, кряхтя, наконец смог подняться с каменного пола, — откуда ты взялась, здесь же ничего не торчало?! Милорд осмотрел плитку, радуясь тому, что ничего себе не сломал. Под каменной пластинкой оказался тайник. Барон выгнул бровь от удивления, глядя на пожелтевшие бумаги, перевязанные бечёвкой. На них стояла печать с оскаленной волчьей мордой. Судя по всему, тайник принадлежал его отцу. Милорд давно уже перестал сильно ненавидеть его. Слишком много лет прошло, время стерло из памяти Виктора даже настоящий голос сэра Вильгельма. Так что барона охватило любопытство. Он достал бумаги, совершенно забыв о том, что хотел пить. Перочинный ножик легко перерезал ветхую бечевку, милорд разломил сургуч печати. Бумаги пахли сыростью, однако чернила не расплылись. Приглядевшись, барон понял, что его отец, очень предусмотрительный человек, написал все карандашом. Виктор погрузился в чтение, и с первых строк он почувствовал… сожаление? Вину? Он и не смог бы сказать. Когда милорд прочел первый лист до конца, по его щеке прокатилась слеза. Он ошибался. Всегда ошибался и был глух к единственному близкому человеку. Возраст сделал милорда сентиментальным. Слова отца заставили его усомниться в собственных выводах, заставили пожалеть, что он не прислушался к ним раньше. Сэр Вильгельм не был таким плохим человеком, каким он привык его считать. А призрак стал лишь отражением самой неприглядной стороны его души. Простые слова заставляли барона верить написанному. Остальные листы оказались испорчены. Их сэр Вильгельм не додумался исписать карандашом, а чернила не пережили испытания более чем в четверть века под сырой каменной плитой. Там красовались лишь остатки линий и расплывчатые кляксы. Вряд ли вышло бы что-либо восстановить. А, значит, они не были так уж важны. Скорее всего, это доказательства, подкрепляющие правдивость письма. Сэр Вильгельм ничего не говорил, не имея доказательств. Барон провел рукой по листу, грустно улыбаясь. Ему захотелось посетить могилу отца и положить на нее маленький букетик цветов. Пусть он и не верил, что от них будет какой-либо прок. В горле пересохло ещё сильнее, и милорду снова пришлось встать. Теперь он шел гораздо аккуратнее и смотрел себе под ноги — ушибы гудели и чесались. Из библиотеки раздался противный грохот, и барон ускорился — посмотреть, что же случилось. В комнате царил абсолютный бедлам. Полка каким-то немыслимым образом оторвалась от стены, и книги с нее посыпались на пол. Немного повернув голову, милорд увидел виновницу происшествия — фея прикрыла рот рукой, округлившимися глазами глядя на беспорядок. — Что за чертовщина здесь творится, Твинкл? — он упер руки в бока. — Я случайно, — потупила взгляд волшебница, — забыла, что она прикручена к стене. Барон смог лишь тяжело вздохнуть. — Поднимите все обратно, чтоб смотреть было приятно, — Твинкл взмахнула волшебной палочкой, и полка с содержимым вернулась на место. Фея виновато улыбнулась. — Я просто увидела картину и не смогла выдержать концентрацию, — сколько бы лет не прошло, она продолжала искать глупые оправдания. — Картина как картина, было бы на что отвлекаться, — махнул он рукой. Библиотека раньше была одной из пустых комнат, а все книги помещались в небольшой чулан. Но прошедшие годы и упрощение техники печати сделали свое дело — в чулане не осталось места для второсортных романов, не говоря уже о годовых и недельных отчётах. Барон вспомнил, что он не стал снимать и сжигать эту картину. — Ты был таким милым, сколько тебе здесь? — фея подлетела к изображению. Иногда она позволяла себе быть немного несерьёзной. Волшебница уже лет пять пыталась начать обращаться к нему на «ты», но каждый раз это резало слух им обоим. Вот и сейчас она на секунду нахмурилась и исправилась, — Вам здесь? Барон подошёл к картине, изображавшей его семью. Вот он, совсем ещё ребенок, в белой рубашке сидит на стуле. Рядом с ним стоит его мать, художник не стал рисовать ей крылья, возможно, его об этом попросил сэр Вильгельм. Он, как глава семейства, стоит чуть позади, не хмурясь, но и не улыбаясь. Спокойное лицо. Виктор задумался на секунду, вспоминая тот день. — Шесть, — ответил он фее, — здесь мне шесть лет. Твинкл кивнула, удовлетворенная его ответом. Ей было любопытно расспросить сэра Виктора о семье, но фея достаточно тактична, чтобы сдержаться. Это одно из качеств, которые милорд очень ценил в фее. Он усмехнулся: она могла бы уйти от него ещё шестнадцать лет назад, и не ушла. Возможно потому, что время для фей идёт иначе. Палец снова зачесался, барон в очередной раз проклял того, кто придумал дурацкие кольца. Те, что были больше, спадали, а те, что казались впору, все равно натирали. Не носить же считалось дурным тоном. Так что, оставалось только терпеть и всячески поминать того человека, если это только был человек. — С Вами все в порядке? — ненавязчиво поинтересовалась Твинкл. — Да, абсолютно, — кивнул Виктор, разглядывая картину, — чего ты нашла такого особенного в этой картине? — Ничего, — она покачала головой. Барон подумал, что сейчас не время рассказывать ей про бумаги, и будет лучше, если он сделает это чуть позже, — не хотите чаю? Милорд улыбнулся. Он очень хотел пить. — Пошли. Виктор развернулся, чтобы покинуть библиотеку. Он больше не чувствовал неприязни к этой картине, но все равно не пожелал остаться в одной комнате с ней. Она навевала тоску. Твинкл шла рядом, последнее время она меньше летала и больше ходила. Ее присутствие почти не ощущалось, а от того не раздражало барона. — Ты говорила, что пишешь стихи, — напомнил он, — не прочитаешь мне парочку? — Хорошо, — приободрилась фея, улыбаясь.