Hesitate.

      Лучи аргентинского солнца навязчиво проникали в темную комнату через преграждавшие путь деревянные жалюзи. Легасов долго наблюдал за тем, как медленно лучи двигались по комнате, перемещаясь от большого стола к камину и стеллажам, заставленным неимоверным количеством книг, журналов, брошюр и карт. Он не спешил подниматься с широкой кровати, расслабленно наслаждался тишиной и покоем, усмехался, когда кукушка выскакивала из настенных часов.       Поначалу, в первые недели, когда Легасов прибыл на пустынный аргентинский берег, он не мог спать, лишь забывался часа на два, да и то лишь после того, как выпивал стакан со снотворным. Чувствовал себя ученый в не меньшем напряжении, чем на Родине, потому что поблизости от места, где он остановился, пролегало шоссе; к нему прилипло чувство полной незащищенности, он постоянно ожидал того момента, когда придут люди с удостоверениями в нагрудных карманах и зададут вопрос: «Где здесь проживает опальный ученый Валерий Легасов?». Несмотря на то что ему выдали паспорт на имя гражданина ГДР Фридриха Шмидта, Легасов не находил себе места и, ложась спать, уснуть все равно не мог, постоянно прислушивался к шуму проезжавших поблизости машин.       – Этого не будет, – уверенно произнес Чарков. – Нет... Это невозможно, – продолжил свою мантру он. – Я что по-Вашему? Дурачок из класса коррекции? Должен поверить Вам на слово? А потом увидеть на первых полосах европейских газет всю подноготную Чернобыля?! – разгоняя и распыляя свой гнев, прикрикнул Чарков. – Нет, этому не бывать!       – У Вас, товарищ Чарков, нет другого выхода, – начал свои размышления вслух Легасов. – Вы можете всадить мне пулю меж глаз прямо здесь, но я Вам уже говорил, что у меня есть надежный человек за бугром, который, как Вы выражаетесь, опубликует на первых полосах всех мало-мальски солидных европейских изданий «всю подноготную Чернобыля», если я исчезну из поля зрения и не буду выходить на связь каждые сутки – уверенно продолжал Легасов. – Вы правы, я – не герой, а всего лишь умирающий человек. Так дайте же мне умереть спокойно, продолжая заниматься, пока я в состоянии это делать, своим любимым делом – преподавать.       – Дорогой Вы наш человек, – с ехидством начал Чарков. – Кто же не мешает Вам работать здесь, м?       – Ваши псы, которые постоянно несут вахту возле моего подъезда, – спокойно отвечал Легасов. – Руководство института, которое не допускает мои научно-исследовательские работы к печати. Хотя данные работы никоим образом даже не содержат намека на чернобыльские события, мне продолжать?       – Этот разговор ведёт в никуда, – поднимаясь из-за стола, отметил Чарков. – Я дам Вам ответ в понедельник, – не дав Легасову ответить, он покинул кабинет, захлопнув за собой тяжелую дверь.       «Пан или пропал. Он, кончено, будет рыть и копать, кто скрывается под маской «человеком за бугром», и он непременно найдет ответ. Но обратного пути нет и сказанного не воротишь...».       Здесь, в Аргентине, небо было ослепительное и бескрайнее. Каждый раз, глядя на это небо и вспоминая тот напряженный разговор с Чарковым, Легасов задается вопросом, было ли его поразительное освобождение частью дьявольской игры КГБ или все-таки произошел тот случай, который бывает только раз в жизни. Он тут же представил, то, что сейчас изо дня в день рисует в своем воображении черной краской Борис Щербина, его Боря, как на шее любимого человека, который верой и правдой служил Родине, затягивается узел. «Прости меня, Боренька», – шепчет Легасов на родном языке, не переставая себя убеждать, что поступил правильно.