все дороги ведут в рим.

О появлении посторонних в своем доме Цзян Чэн узнал заранее — сквозь стройный хор юношеских и девичьих голосов, отсчитывающих удары, со стороны дверей послышалось роптание слуг, которые обсуждали, кто же рискнет взять на себя обязанность прервать тренировку хозяина и сообщить ему важные новости. Цзян Чэн знал, что без веской причины те не стали бы даже приближаться к залу, не то что разговаривать прямо под дверями, где рисковали быть услышанными — и потом за это соответствующе наказанными, потому что он не любил отвлекаться во время занятий. Поэтому ему оставалось лишь тяжело вздохнуть, с силой сжав переносицу пальцами свободной от шеста руки в попытке унять раздражение от замаячившего на краю сознания нехорошего предчувствия. Разговор за дверями, кажется, перешел уже на повышенные тона. Неслыханное дело: слуги в его доме еще с тех времен, когда были живы родители, не смели повышать голоса, по крайней мере в опасной близости от хозяев. Это было неписанное правило, установленное матушкой, — она любила тишину, несмотря на то, что сама же постоянно ее и нарушала; перечить ей не смел никто, в том числе и Цзян Чэн, так и не изменивший этого порядка, когда стал полноправным хозяином. Он уже и не хотел знать, сделал это оттого, что желал оставить хоть какую-то видимость присутствия родителей в доме, или оттого, что привык к тишине в родных стенах, хоть у него под боком и жил, наверное, самый громкий человек во Вселенной. Но после случившегося пять лет назад он даже поблагодарил себя за то, что оставил все так, как было при родителях. Лишний шум не просто раздражал — бесил до красной пелены перед глазами. Потому что неприятно напоминал о том, чего он лишился. Стоявший впереди строя юноша заметил хмурое выражение его лица и обеспокоенно вскинул брови, не прерывая громкого счета и одними только глазами спрашивая, что могло так обеспокоить шифу. Цзян Чэн отмахнулся, задержав ладонь в указательном на остальных учеников положении, и чуть повернул голову к дверям, прислушиваясь к разговору слуг. Беспокоиться за процесс тренировки он нужным не считал — Вэнь Юань, его старший ученик, был достаточно ответственным, чтобы проследить за происходящим в зале, и достаточно понимающим, чтобы ничего не говорить вслух. — Этот генерал слишком настойчивый, — громко возмутилась служанка, уже не трудясь говорить тише. — Сказано же: хозяин занят, освободится через полчаса. Нет, ему прямо срочно подавай хозяина, дело первостепенной важности! — Сяо(1) Ли! — возмущенно ответил более хриплый голос — домоуправляющая, узнал Цзян Чэн пожилую женщину, царствующую в доме еще со времен детства его отца, Цзян Фэнмяня. Она старалась говорить не очень громко, помня о заведенных порядках даже лучше, чем о днях рождения своих детей, — и тут Цзян Чэн не лукавил, однажды она действительно забыла, что в этот день ее дочь справляла тридцатилетие, но не забыла, что маленького хозяина следует разбудить пораньше, чтобы он до утренней тренировки успел выгулять своих щенков. Но, видимо, молодая служанка уже настолько сильно действовала ей на нервы, что не повысить голос было невозможно. — Этот человек весьма уважаем правительствами многих стран, он никогда не бросает слов на ветер. Вполне разумно, что, раз дело первостепенной важности, хозяин нужен ему срочно. Интересно. Столь нагло вторгаться в его дом и требовать явиться пред своими светлыми очами решиться могло слишком малое количество человек. Людей, уважаемых в правительствах многих стран, среди них было и того меньше. Пожалуй, всего двое. — И не забывай, что когда-то он был начальником хозяина, — продолжила домоуправляющая. Цзян Чэн довольно живо представил, как она грозно нахмурила седые брови и сжала сухонькие кулачки в попытках сдержать себя от зудящего в них желания отвесить девушке подзатыльник. — И он не генерал. Он маршал. Один. Всего один маршал, уважаемый правительствами многих стран, у которого он был в подчинении, мог прийти к его порогу. И видеть этого человека Цзян Чэн хотел меньше всего. Цзян Чэн тяжело вздохнул и мрачно оглядел поежившихся учеников. Дети ни в чем виноваты не были, но скрывать свое плохое настроение он умел еще хуже, чем хорошее, и поэтому, как обычно то бывало, страдали совершенно посторонние и не имеющие ни к чему происходящему отношения люди. — Стоп, — он перехватил свой шест повыше, взвесив его в руке — привычное действие с юности, когда он примеривался, как поудобнее было бы запустить его в чужую голову, — и дал отмашку. Ученики тут же остановились, кто просто схватив шест, кто прокрутив его в руке в продолжение незаконченного приема, чтобы выйти из движения поудачнее и не свалиться, потеряв равновесие. Цзян Чэн сухо кивнул вмиг просиявшим детям, знавшим, что заслужить даже такую скупую похвалу дорогого стоит, и с негромким стуком опустил шест в подставку. — Цзюцзю(2)? — с дальнего конца первого ряда протолкнулся Цзинь Лин, на ходу откидывая с лица мокрую челку и пытаясь поймать его взгляд. Желания ругаться на ребенка, забывшего, что в зале он для него не дядя, а учитель, и обращаться к нему нужно соответствующе, не было совершенно, поэтому Цзян Чэн просто глубоко вздохнул, задержав дыхание на пару секунд, которые потребовались племяннику, чтобы подойти к нему, и медленно выдохнул. Раздражение не уменьшилось. — Что-то случилось? — На сегодня занятия окончены, можете расходиться, — вместо ответа нахмурившемуся племяннику Цзян Чэн обратился к остальным ученикам. — Вэнь Юань, Цзинь Лин, на вас зал. Я отойду, у меня появились неотложные дела. Если у Вэнь Юаня и были вопросы, то он предпочел оставить их при себе. Цзинь Лин подобным благоразумием не отличался, но Вэнь Юань — благослови Небожители его чувствительность к обстановке, явно доставшуюся от двоюродного дяди, — вовремя схватил его за рукав ученической тренировочной формы, дернув на себя и заставив вместе со всеми склониться в уважительном прощальном поклоне. «Благодарим шифу за урок», которое сказали все остальные ученики, Цзян Чэн от него не дождался, вместо этого получив пристальный взгляд золотисто-карих глаз, но ждать чего-то подобного от этого паршивца, когда он был намерен получить свое — и желательно сейчас же, — было подобно ожиданию помилования, когда лезвию гильотины оставался миллиметр до твоей шеи. Цзян Чэн слишком хорошо знал племянника. Сам же ведь и вырастил. Резко распахнутые двери перепугали слуг до седых волос и домоуправляющую до приступов икоты, но не успел Цзян Чэн спросить, где разместили неожиданных гостей, как быстро очнувшаяся старушка, уже давно привыкшая к его характеру, унаследованному от матери, объяснила, что маршал и его сопровождающая ожидают хозяина в главном зале. Цзян Чэн кивком поблагодарил ее и, не став отдавать и так известные ей распоряжения относительно успокоения разбушевавшихся слуг, быстро скрылся в указанном направлении. Переодеваться он посчитал излишним: если его требовали настолько срочно, что даже не вняли словам, что он занят в зале и в это время не примет даже спустившихся с небес Небожителей, то, значит, согласятся потерпеть и не официальную форму одежды. Хотя какая официальная форма одежды? Он уже давно не рейнджер. Цзян Чэн усмехнулся, поправляя ворот тренировочного ханьфу. Тем более потерпят. Сейчас он уже совершенно не был обязан следовать регламенту. От тренировочного зала до главного вел довольно длинный извилистый коридор: школа боевых искусств «Пристань Лотоса», пусть и была формально соединена с домом семьи Цзян, которая заведовала ею многие поколения, находилась от него на достаточно большом расстоянии, чтобы шум от тренировок не мешал не участвующим в них домочадцам. Раньше Цзян Чэн пользовался им редко — на самом деле, только если шел сильный ливень: он и его старший сводный(3) брат любили перебегать от главных дверей до зала по улице, нередко по траве, сняв обувь и отрабатывая на бегу какие-нибудь приемы, пока следовавшая за ними по дорожке старшая сестра Цзян Чэна тихонько посмеивалась в ладонь на шутливые перебранки. Даже зимой они не пренебрегали этой маленькой традицией, только разве что обувь не снимали — бегать по снегу босиком оба признавали тем еще удовольствием, особенно после того, как однажды брат, еще мальчишкой, только-только освоившись после смерти родителей и пребывания в детдоме, радостно устроил забег по свежевыпавшим сугробам и слег с лихорадкой. Даже после случившегося Цзян Чэн не перестал пренебрегать этим коридором. Но сегодня из-за слуг, которые, в отличие от хозяина, использовали именно его, все же им воспользовался. Раздражение ушло, но радоваться Цзян Чэн не спешил — на смену ему пришла черная ярость, застилавшая взгляд почти беспросветной пеленой. Былая ненависть к человеку, который когда-то был для него дороже всего мира, уже давно улеглась, оставив после себя лишь затхлую боль и фантомный привкус горечи на языке, но испытывать почти животное бешенство от вмиг замелькавших перед глазами образов он так и не перестал. Хорошо, что украшенный вырезанными в дереве лотосами проход показался за поворотом, — погрузиться в болото воспоминаний Цзян Чэн не успел, тут же успокаиваясь и надевая на лицо максимально нейтральное выражение. — Маршал Цзюнь, — спокойно проговорил он в качестве приветствия, распахнув двери главного зала так же резко, как до того тренировочного, и окинул взглядом моментально обернувшуюся в его сторону фигуру, затянутую в военную форму Тихоокеанского Оборонного Корпуса. Стоящая рядом с Цзюнь У женщина слегка вздрогнула, но своему спокойствию больше ничем не изменила — не с ее лучшим другом впечатляться подобным проявлением раздражения. Генерал Пэй был куда более эмоциональным. — Полковник Лин. Не буду врать — встрече я совершенно не рад и чай предлагать не собираюсь. — Вы все так же неприветливы, лейтенант Цзян, — ничуть не смутился растянувший губы в нейтральной вежливой улыбке Цзюнь У. В отличие от него Лин Вэнь(4) недовольно нахмурилась, но промолчала: пусть лично знакомы они не были, но одну из трех главных подчиненных маршала в гонконгском шаттердоме в лицо знали все, как и нелюдимый и жесткий характер одного из лучших пилотов егерей в Китае. Бывшего одного из лучших пилотов егерей. К этим огромным машинам убийств кайдзю Цзян Чэн зарекся подходить после Гонконгского Инцидента. Ему по горло хватило этой войны: в ней и так захлебнулась вся его семья, от которой остался лишь осиротевший в восемь лет племянник. Если Цзинь Лин лишится еще и дяди, то присмотреть за ним будет некому. Такой участи Цзян Чэн ему совершенно не желал. Заскребшуюся на краю сознания мысль он мысленно раздавил многотонным прессом. — Я больше не лейтенант, маршал Цзюнь, — Цзян Чэн закрыл за собой двери, проходя в зал и не позволяя чересчур любопытным слугам слишком явно совать нос не в свое дело. — Чему я обязан за лицезрение ваших лиц на пороге своего дома? Вежливая улыбка Цзюнь У дрогнула и медленно сползла с лица, и тут же стала видна вся степень его усталости: внешний вид его был как всегда опрятен, одет он был чуть ли не с иголочки, поэтому Цзян Чэн не сразу увидел темные круги под глазами и общую бледность, свидетельствующие о продолжительном недосыпе и не менее продолжительных волнениях. Лин Вэнь выглядела ничуть не лучше — такая же бледная и с даже более темными мешками, с подрагивающими руками, которыми она с силой прижимала к себе планшет, тем самым пытаясь скрыть позорную для человека ее звания и положения дрожь. Это что же такое случилось, что двое людей, уважаемых в правительстве не только Китая, выглядели столь плачевно, да еще и лично пришли к нему? Насколько Цзян Чэн помнил, Цзюнь У и Лин Вэнь вне зависимости от ситуации выглядели настолько спокойными и собранными, что казалось, их не заденет даже взрыв атомной бомбы. Крепость их невозмутимости не поколебали ни Гонконгский Инцидент, ни последующий за ним скандал, после которого Цзян Чэн покинул ряды Тихоокеанского Оборонного Корпуса, тем самым оставив гонконгский шаттердом без одного из двух самых лучших егерей на тот момент — по сути, сбросив всю защиту береговой линии и только возводимой стены на зеленых новичков, ни разу не ходивших на кайдзю, и единственный способный хоть на что-то экипаж братьев Лань. Цзян Чэн предполагал, что виной тому могла стать смерть близкого для них человека, но прошло достаточно много времени, чтобы они оклемались: полковник Ши Уду погиб три года назад при нападении кайдзю на портовый город Сяньлэ на южном побережье Китая, да и Цзюнь У, Лин Вэнь и генерал Пэй Мин, насколько с ними Цзян Чэн был знаком из некоторых личных встреч и слухов, не стали бы настолько долго носить траур. Не в условиях все больше ожесточающейся войны с огромными инопланетными монстрами. — Это долгий разговор, лей… господин Цзян, — исправился Цзюнь У, быстро заметив недобрый блеск в фиолетовых глазах Цзян Чэна. Еще одна странность — Цзюнь У почти никогда не шел на уступки, просто-напросто игнорируя то, что ему не нравилось, и продолжая делать так, как сам считал нужным. Но сейчас он легко согласился не называть Цзян Чэна по званию, поняв, что приписывание его к Тихоокеанскому Оборонному Корпусу по старой памяти ничем хорошим не закончится. — У Вас есть место, где можно все спокойно обсудить? *** — То есть погодите, — обманчиво спокойным тоном проговорил Цзян Чэн спустя минуту молчания, последовавшую после окончания монолога Цзюнь У. — Если сократить Вашу речь, маршал, получается, что Вам нужны пилоты, которые не сдохнут в первой же высадке и не угробят следом за собой егеря, охраняемую территорию и все, что будет ее окружать. То, что он пребывал на грани, чтобы сорваться и тривиально послать бывшего начальника, ясно говорил палец, отбивающий подозрительно ровный ритм о деревянную столешницу. Снаружи мужчина оставался почти невозмутимым, лишь хмурился, но подобное выражение лица для него было самым обычным. Внутри же у Цзян Чэна разверзался еще один Разлом с личными кайдзю. Он не просто ненавидел вспоминать о том, что когда-то сам пилотировал одного из лучших егерей третьей серии и был на слуху чуть ли не у всего мира за то, что благодаря ему кайдзю дважды не смогли разрушить только начавшие тогда строиться Стены Жизни в Анкоридже(5) и Гонконге. Он ненавидел все, что имело отношение к кайдзю, егерям и Тихоокеанскому Оборонному Корпусу в любом их проявлении. В его доме стоял жесткий запрет на любые темы, которые могли бы затронуть разворачивающуюся войну, поэтому даже Цзинь Лин, который узнавал от своих друзей о происходящем в мире, приходя от них домой, никогда не обсуждал это с дядей, оставляя свои мысли исключительно для Вэнь Юаня и Лань Цзинъи. После истории, когда Цзян Чэн едва не наорал на него за вопрос о братьях Лань, однофамильцах одноклассника Цзинь Лина, тот зарекся даже включать телевизор, когда дядя рядом, — не дай Небожители, будет очередной репортаж с рейнджерами или о том, что на этот раз разрушили кайдзю. Съедало Цзян Чэна какое-то параноидальное желание оградить племянника хотя бы со своей стороны от того, что когда-то забрало у него родителей, поэтому при Цзинь Лине он строго контролировал свою речь, речь слуг и все источники информации, не позволяя даже в отдалении звучать словам «егерь» и «кайдзю». Не то чтобы самому племяннику это было нужно, и Цзинь Лин спорил с ним на эту тему до сорванных голосов у обоих последние пару лет, но своего решения Цзян Чэн так и не изменил. Наверное, боялся. Чего — прекрасно знал, но отказывался это признавать. — Следите за языком, лейтенант Цзян, — Лин Вэнь нахмурилась, крепче стискивая несчастный планшет, и вперила в него неодобрительный взгляд. Цзян Чэн оскалился. — Я в отставке, полковник Лин, — почти прорычал он напоминание, с удовольствием отметив, как Лин Вэнь непроизвольно отклонилась назад, вжимаясь в спинку стула. — Не заставляйте меня повторять несколько раз. — Банальная вежливость, лейтенант. — Это вы явились к моему порогу, — оскал стал шире, отбивающий ритм палец замер и чуть скребнул по гладкому дереву, — и это вы завуалированно требуете, чтобы я вернулся в кабину егеря. Не я, прошу заметить, полковник Лин. Так что не вам здесь выставлять мне какие-либо условия. Цзюнь У поморщился, будто Цзян Чэн раскрыл какую-то мерзкую подробность его биографии, которую он на протяжении десятилетий успешно скрывал, и теперь веселится, наблюдая за его попытками выйти сухим из воды. Впрочем, справедливости ради, то, что сказал Цзян Чэн, для него было не менее плохо — ведь он, если Цзян Чэн правильно понял, для своего бывшего начальника являлся чуть ли не последней надеждой. — Вроде бы пять лет назад я выразился достаточно ясно, — Цзян Чэн откинулся на спинку стула, закинув ногу на ногу и сложив руки на груди. Угрожающий оскал с его лица пропал, вернув место привычному хмурому выражению. — Но, если хотите, могу повторить: «Хватит с меня и кайдзю, и егерей. Слышать больше не желаю ни о чем, что хоть как-то связано с Тихоокеанским Оборонным Корпусом». — Господин Цзян, — Цзюнь У тяжело вздохнул и переплел пальцы перед лицом, положив на них подбородок. — Поверьте, я принимаю и уважаю Ваше решение. Будь моя воля, я бы не пришел к Вам с предложением вновь стать рейнджером. Но в сложившейся ситуации у меня нет иного выбора, кроме как просить Вас о помощи. Цзян Чэн поморщился так, будто ему в рот резко запихнули очищенный лимон и заставили сжать челюсть. Он, может, и понимал Цзюнь У в его стремлении повысить эффективность Тихоокеанского Оборонного Корпуса, особенно учитывая, что от повышения этой эффективности зависела жизнь всего мира, и даже соглашался с ним, но данная себе клятва — в первую очередь быть рядом с племянником — не давала ему высказать это вслух. — Вы ведь следите за новостями? — Цзюнь У чуть склонил голову вбок, вперив взгляд прищуренных глаз в напряженное лицо собеседника. — Только не говорите, что нет, все равно не поверю, — Цзян Чэн молча прищурился в ответ, не подтверждая и не опровергая сказанное. Цзюнь У действительно неплохо его знал: как маршал, он имел хотя бы мало-мальское представление обо всех рейнджерах в Корпусе, но больше всего, разумеется, знал о тех, кто отличился, как было с Цзян Чэном и его братом, имена которых в свое время прогремели на весь мир. Именно Цзюнь У в свое время предложил им пилотировать нового егеря, только-только покинувшего место под ласковым крылышком инженеров-разработчиков, именно Цзюнь У первым поздравил их с успешной обороной Стены Жизни в Анкоридже и вручил новые погоны — тогда их повысили от старшин сразу до младших лейтенантов(6). Именно Цзюнь У дал им миссии по защите Стен, одна из которых принесла Цзян Чэну мировую славу, а вторая отобрала все, и именно Цзюнь У в лицо орал Цзян Чэн пять лет назад, когда швырнул уже лейтенантские погоны маршалу на стол вместе с заявлением об отставке. — Вы же знаете об Инциденте Сяньлэ? — продолжил Цзюнь У. Цзян Чэн понимал, что он хочет к чему-то подвести, но не понимал, почему нельзя сказать это прямо и обязательно растягивать неприятный диалог. Не то чтобы Цзян Чэн совсем не следил за тем, что происходит в мире. Он следил за мировой ареной по-другому — краем глаза по новостям в интернете. Именно так он и узнал о гибели Ши Уду и только потом — тогда Цзинь Лина не было дома, он ушел на ночевку к друзьям, поэтому Цзян Чэн и позволил себе включить телевизор, — увидел репортаж с участием Пэй Мина. Он сухо рассказал о погибшем, но комментировать состояние его младшего брата, бывшего сопилотом Ши Уду, состояние пилотов второго егеря, с которым почивший полковник был отправлен на защиту Сяньлэ, и провал задания, за который заплатили уничтожением пусть и не очень большого, но все же города, — напрочь отказался, отговорившись согласованным с правительством распоряжением маршала о неразглашении военной тайны, которую представляло собой случившиеся. — Только то, что рассказал прессе генерал Пэй, — Цзян Чэн дернул щекой. — Откуда мне знать больше, маршал. — От меня, — тяжело уронил Цзюнь У, заставив Цзян Чэна замереть на своем стуле. — Тогда, три года назад, полковник Ши Уду, лейтенант Ши Цинсюань, лейтенант Се Лянь и младший лейтенант Фэн Синь провалили задание вовсе не из-за своей некомпетентности. Те два года, что Вы отсутствовали, господин Цзян, они заменяли основные силы гонконгского шаттердома, потому что после того случая братья Лань больше не могли войти в дрифт, и, прошу заметить, заменяли весьма успешно. Вы наверняка и сами знаете, — разумеется, Цзян Чэн слышал об успехах молодых пилотов новых егерей — подумать только, для него его егерь третьей серии был новейшим, а те ребята пилотировали четвертую, — но отвечать посчитал лишним. Цзюнь У в этом совершенно не нуждался. — Три года назад Сяньлэ было уничтожено потому, что из Разлома одновременно вышли два кайдзю. — Два? — Цзян Чэн от удивления даже выпрямился, поставив обе ноги на пол. — Два, господин Цзян, — Цзюнь У твердо встретил его недоверчивый взгляд. — Два крупных кайдзю третьей категории, с которыми не смогли справиться два егеря четвертой серии, пилотируемых отнюдь не новичками, а уже достаточно опытными рейнджерами, у каждого из которых за спиной было несколько успешных заданий. — И это было только начало? — вот оно что, вдруг догадался Цзян Чэн. Вот и причина, по которой Цзюнь У и Лин Вэнь выглядели так плохо и по которой егеря с рейнджерами гибли с аномальной скоростью, не позволяющей техникам восстанавливать остатки машин и поставлять Тихоокеанскому Оборонному Корпусу новые. Вот и причина, по которой им нужны более опытные рейнджеры, способные продержаться дольше одной высадки. Цзюнь У кивнул и с силой сжал переносицу пальцами. — Наша исследовательская группа не отрицает того, что очень скоро возможно и тройное явление, — он устало выдохнул. — Не так давно мы отбивали атаку двух кайдзю четвертой категории. С трудом справился егерь пятой серии, с которым в паре вышли на Нефрите подполковник Лань и старший полковник Не. — Показательно, — пробормотал Цзян Чэн себе под нос, мыслями пребывая где-то не здесь. То, что сказал маршал, действительно было показательно. Цзян Чэн водил личное знакомство с обоими упомянутыми рейнджерами: с подполковником Лань Сичэнем сначала из-за его младшего брата Лань Ванцзи, с которым Цзян Чэн со своим братом учились на одном потоке в Академии Егерей, а потом из-за того, что они оба жили в одном шаттердоме через комнату, — и именно с ним Цзян Чэн был на том самом злополучном задании, которое стало для него последним; со старшим полковником Не Минцзюэ Цзян Чэн познакомился из-за того, что его младший брат, Не Хуайсан, был одним из техников, прикрепленных к егерю Цзян Чэна и его брата. Не Минцзюэ часто приходил его навестить — точнее, отвесить воспитательные подзатыльники, но подобное уточнение никто вслух не говорил. И они оба были достаточно опытными, чтобы считаться едва ли не лучшими пилотами егерей после одного из пилотов Ледяной осени*, которому первым в истории удалось пилотировать егеря в одиночку без дрифт-партнера. — Именно, господин Цзян, — вернул его в реальность Цзюнь У. — Теперь Вы понимаете, что у меня действительно нет выбора, кроме как просить Вас вернуться в кабину егеря? Цзян Чэн промолчал, поджав губы. Он понял это и без рассказа про первое явление сразу двух кайдзю, но это не значило, что даже с этим знанием он будет готов вновь оказаться в месте, которое забрало у него сестру и ее мужа. Которое следом забрало у него и брата. Безымянный палец неприятно зачесался. — Господин Цзян, — Цзюнь У положил все еще сцепленные в замок ладони на стол, чтобы Цзян Чэн мог видеть его лицо и серьезное — и в чем-то отчаянно-решительное — выражение на нем, — за три года я сделал все возможное, чтобы в гонконгском шаттердоме оказалось как можно больше рейнджеров и егерей. Но кайдзю задавили все мои старания на корню, оставив в моем распоряжении лишь два с половиной способных хоть на что-то экипажа, один из которых экипаж Нефрита, а второй — экипаж новичков, которые по счастливой случайности не погибли на первом же задании. Половину представляют собой младшие лейтенанты** Се и Ши, и Вы, как никто другой, должны прекрасно понимать, что это значит, — это значит: либо никто не согласится быть их дрифт-партнерами — или даже не сможет, — либо им ничего не доверят даже под ответственность самого маршала. Не то чтобы Цзян Чэн сам с любым из этих вариантов сталкивался, но он хорошо знал того, кто мог столкнуться с первым. — Миру грозит уничтожение. Поэтому я спрошу еще раз, лейтенант Цзян: Вы предпочтете отсидеться за Стеной Жизни, которая никого не спасет, или попытаться защитить своего племянника? *** Для своего возраста взгляд у Цзинь Лина был удивительно тяжелым, и Цзян Чэну на мгновение стало даже неуютно. — Цзюцзю, — в противовес своему суровому внешнему виду племянник цеплялся за рукав его толстовки с отчаянием новорожденного котенка, которого пытаются оторвать от его матери, — Чэн-цзю, — тонкие брови заломились, и на золотисто-карих глазах выступили маленькие капельки слез. Цзинь Лин схватился уже за его руку своей свободной, чуть ли не обнимая ее, и Цзян Чэн почти открыл рот, чтобы сказать, что он никуда не едет. Племянник никогда не звал его так… ласково, по имени, и никогда не позволял себе лишних тактильных контактов, привыкнув, что дядя не любит, когда его трогают. Цзян Чэн тяжело вздохнул и непривычно мягко положил ладонь на растрепанную макушку, легко поглаживая. Цзинь Лин, расценив это как разрешение, влетел в него, умудрившись сделать это даже с такого ничтожного расстояния, которое было между ними, и крепко обнял, обвив руками за пояс. Будто боялся, что, отпустив сейчас, больше не увидит никогда. Неприятно по памяти резануло воспоминание, как точно так же маленький Цзинь Лин обнимал родителей перед каждым заданием. И как обнимал их перед тем злополучным, после которого Цзинь Цзысюань и Цзян Яньли не вернулись. Цзян Чэн судорожно вздохнул, будто снова услышав панические крики по внутренней связи егерей, и крепко прижал племянника к груди, не обращая внимания на неудобство из-за болтающейся на плече сумки. — Пообещай мне, — горячечно зашептал Цзинь Лин, — нет, поклянись мне, — он резко поднял голову и заглянул Цзян Чэну в глаза, — что вернешься, Чэн-цзю. Поклянись. — Клянусь, — Цзян Чэн невесомо поцеловал его в макушку. — Я обязательно вернусь, А-Лин. — И ты проведешь со мной все выходные, — Цзинь Лин всхлипнул. — И я проведу с тобой все выходные. Как ты захочешь, — Цзян Чэн чуть улыбнулся. Он сам не очень верил, что сможет вернуться, если даже более опытные пилоты с трудом справлялись. Но Цзюнь У ударил по больному месту: Цзян Чэн действительно готов был сделать все, чтобы защитить племянника. И если это значило поддаться безумному плану маршала и с немалой вероятностью лишиться жизни, но при этом Цзинь Лин навсегда останется в безопасности в мире без кайдзю, то Цзян Чэн готов был вновь зайти в кабину егеря и позволить кому-то залезть себе в голову. — Тебе лучше не обманывать меня, — Цзинь Лин все же не смог сдержаться, и слезы покатились по бледному лицу. Цзян Чэн не нашел в себе сил сказать, что и не собирался. Потому что он уже это сделал. Он поклялся в том, в чем уверен совсем не был. — Хороший мальчик, — вместо этого сказал он в макушку Цзинь Лина, напоследок крепче стиснув его в объятиях. — Пожалуйста, присмотрите за ним, — обратился он к стоящим на пороге Вэнь Юаню и его бабушке. Вэнь Юань уверенно кивнул, с тоской посмотрев на учителя, и, подойдя ближе, мягко положил ладони на плечи Цзинь Лина. Этим он удержал друга от того, чтобы дернуться вслед за резко развернувшимся и направившимся к маршалу Цзян Чэном. Цзян Чэн предпочел тешить себя надеждой, что не попрощались они потому, что еще увидятся. — Вы обещали мне, что присмотрите за ним, — напомнил Цзян Чэн Цзюнь У прежде, чем сесть в машину. Он с силой стиснул дверь, мрачно взглянув на вновь ставшего таковым начальника, и взглядом рассказал, что даже из Преисподней сможет выбраться, если Цзюнь У не исполнит того, что сказал. — Если с Вами что-то случится, лейтенант Цзян, — понимающе кивнул Цзюнь У, — Сяо Цзинь не останется один. Цзян Чэн удовлетворенно прикрыл глаза и наконец сел на заднее сидение, захлопывая дверь.