Субфебрильная температура тела.

      Шота сидел на полу возле постели, прислонившись спиной к стене. Сигарета тлела в пальцах, а пепел спадал в переполненную стеклянную пепельницу. Курить в квартире давно стало привычкой. Сквозь задымленную пелену сочился искусственный свет. Пылинки витали в воздухе.       Айзава потушил недокуренную сигарету и сонными красными глазами бегло рассмотрел содержимое открытой дверцы тумбочки. Он взял тканевую папку под металлическим навесным замочком. Набрав код, мужчина сквозь большую пачку старых писем и рисунков нашел необходимые. Аккуратно упакованные в пленку два письма мужчина отложил рядом с собой, а остальное убрал в папку.       Закрыв дверцу, Шота согнул ноги в коленях и поднял оба письма перед собой, пальцами оглаживая каждую потертость и выцветшие чернила. Отложив в сторону одно из писем, мужчина, как маленький ребенок, обрадовался рисунку маленького черного кота с большими усами, в пространстве которых была надпись «cat». Пожелтевший конверт, полученный им на первом курсе института, заблестел на свету белой лампы. Аккуратно распаковав его, Айзава со скорбной улыбкой на лице поддался вперед. С нежностью во взгляде он прочитал первую строчку. Как и тогда, 3 мая, его сердце сжалось от волнения, будто он впервые читал это письмо. Теплота разлилась по всему телу. Знакомый бархатный голос читал предложение за предложением. «… Я вновь и вновь разрываю тетради. Для долгих писем тебе.       3 мая 2005 года. Я хочу признаться… Уже который раз. Что есть любовь в ее понимании? Любовь – смесь чувств, а основа их: привязанность и глубокая симпатия. Только начав разговор с тобой в день нашего знакомства, я уже понял, что ты есть ТОТ САМЫЙ ЧЕЛОВЕК. Ты должен понять меня сейчас… Понимание одних и тех же шуток, свобода в общении и никакой скованности. Я не могу и не хочу называть то, что чувствую к тебе – любовью. Это слово используют слишком часто, применяя его от обычной симпатии до безумной страсти. Мой *…*, ты прекрасный человек, и я безумно дорожу тобой. Невозможно и секунды не думать о твоем красивом лице и сладком голосе. От одного твоего имени я уже представляю своего любимого человека. … Чувства, которые ты возбуждаешь с каждым разом все сильнее, куда значительнее, чем любовь. Это что-то истинное, возвышенное. Еще со старшей школы… Я ощущаю это чувство по сей день. Хоть мы и в разных институтах, в разных городах, но я буду ждать твоего ответа. Скучаю и не могу передать словами то, как сильно хочу встретиться. Скоро я поеду к родителям на каникулы. Надеюсь, мы встретимся. Позвони как получишь это письмо. Буду ждать.»       Айзава закрыл глаза и потер переносицу, шумно вздохнув. Сложив тетрадный лист пополам, он убрал его в нужный конверт и взял в руки второе письмо. Новогодней расцветки, одиннадцатилетней давности. Беспокойство затаилось в груди. Последние слова, последние мысли, последние переживания, разделившие жизнь на «до» и «после». Спутанные ощущения, если всматриваться между букв и задумываться о последних словах, думать о том, простили ли тебя на самом деле среди «заболевшего тоской» текста. «Привет, *…* 26 декабря 2011 год.       Я видел пропущенные звонки от тебя. Признаюсь честно, я не хотел отвечать. Твое письмо я увидел только вчера. Это было неожиданно, правда. Спасибо за поздравления и что продолжаешь помнить меня. Ты хороший человек и по-прежнему дорог мне. Ты тоже извини за мои слова… Я бы хотел приехать навестить тебя, но сразу после Нового Года уезжаю на запад. Я увольняюсь. Так будет лучше тебе и мне. Не вспоминай меня больше, пожалуйста. Я бы добавил «если захочешь вернуться», но после всего мне не хочется писать того, чего вдруг не выполню… Мне кажется, я даже сейчас пахну твоими духами. Я до сих пор держу у себя твои вещи, подарки… Все это навевает воспоминания. У меня стоит ком в горле, а я ведь просто пишу письмо. Ты писал, что скучаешь по мне, а мне не хочется в это верить, а точнее не верится. Ты выбрал новую жизнь, а я вынужден только принять это. Ближе к делу. Я искренне хочу пожелать, чтобы твоя «черная полоса» наконец кончилась. Со мной или без меня. Был ли я причиной, удерживающей тебя на одном месте или нет. Пусть у тебя всегда будет все хорошо. Большого здоровья тебе и близким. Ты хорошо держишься, я изредка через Ямаду спрашиваю, как твои дела. Это должно окупиться. Я вижу хорошие изменения в тебе. Надеюсь, письмо успеет до праздников. Хорошего тебе Нового Года!»       Айзава огладил в углу несколько размытых линий – это были давно высохшие слезы. Высохшие, шершавые следы. Коснувшись их пальцами, мужчина вобрал полную грудь воздуха и закрыл глаза ладонью. Лист упал на пол, переливаясь на свету. Письмо так и не дошло до праздников. Оно пришло позже, гораздо позже. Письмо навсегда ушедшего человека, его слова, буквально ставшие пророчеством, терзающая каждодневно вина… И обстоятельства давят на плечи. И каждый раз хочется выкрикнуть тяжелый груз, вырвать из груди и сделать так, чтобы забыть. Однако, нельзя забыть то, что является твоей частью.       Стрелка циферблата повернулась к восьми часам вечера.       Шота сложил письма и спрятал в ящике под замок. Письма, которые Айзава перечитывал каждые выходные, заставляли чувствовать себя нужным. Боль, мечущаяся внутри, заставляла жить и искать в этой жизни невозможное чудо. Обычный человек, не могущий ничего изменить, с легкостью бы сломался, так ведь? И он сломался. Но позже Айзава лишь научился жить с этой болью, веря в истинное предназначение и не отпуская надежд однажды стать хоть немного счастливее. Хотя и эта идея с каждым днем казалась ему неосуществимой.       Шота встал с пола и выключил свет в спальной. Он подошел к окну, отодвинул стакан в сторону и сел на подоконник. Мужчина следил за машинами и урывками наблюдал за тем, как свет фар то быстро, то медленно скользит по потолку, а затем молниеносно исчезает.       Шота потрогал стекло окна. Легкий морозный сквозняк пробивался снизу пластикового окна через крохотную щелку. Шота потрогал воздух ладонью. Поток мыслей, к которому уже привык Айзава, крутился в голове. И пока шли суббота и воскресенье, этот наплыв был нещадным и разрушающим. Однажды Шота задумывался о суточной работе, но тогда он бы быстро выгорел… И скорее, его эмоциональная составляющая бы улучшилась, а физически его бы ждала скорая смерть от переутомления и стресса. Не плохой вариант в его ситуации… Плохие мысли также навещали его. Хотя бы раз в сутки Айзава думал о том, почему в тот или иной день не смог завершить дело до конца. Трусость… Слабость… В конце концов желание стремиться дальше. Но какой смысл этого «дальше»…       При огромной-огромной вине.       Телефон, лежащий на постели, завибрировал. Экран засветился, нарушая вечернюю темноту. Айзава вытянулся, но так и не увидел, кто ему звонит. Он сполз с подоконника и подошел к постели.       Мужчина скрестил руки на груди и отвернулся от телефона, раздумывая о том брать трубку или нет. Развернувшись, он все же взял телефон в руку и ответил на звонок: – Да. – Шота, привет, – голос Хитоши звучал слишком непринужденно и свободно. – Привет. Что-то случилось? – Мик зовет в бар сегодня вечером, пошли со мной? – Я подумаю. К тому же послезавтра на работу… – Я заеду через двадцать минут, будь готов, – Шинсо перебил мужчину, будто с ухмылкой, и завершил вызов. – Стой, я не говорил, что пойду, – цыкнул мужчина. – И с каких пор мы перешли на «ты»? – Алло? – недоуменно продолжил он, услышав тишину.       Айзава посмотрел на телефон с надписью «Завершенный вызов» и тяжело вздохнул от негодования. Ему показалось в голосе Шинсо что-то феерически странное. Голос плыл, как будто мальчишка изрядно выпил.       Шота сел на постель и вдумчиво посмотрел в экран телефона. Мужчина действительно забеспокоился, лишь бы Хитоши не сел за руль пьяным. Решив перезвонить, абонент уже был вне зоны доступа. Айзава потер шею в раздумьях… Может ему показалось?       Даже если и так, ощутимое волнение все равно застали его врасплох.