***
Слова бьют неожиданно, больно, и он тут же отдергивает руку. — Мерлин... — Не трогай меня. Мерлин с видимым трудом пытается выровнять дыхание и смотрит куда угодно, но только не на Артура. Королю остается только смотреть, как Мерлин опять неловко двигает плечами — пытается встать. Желание снова дотянуться до него, почувствовать надежное, живое тепло в своих руках становится почти нестерпимым, и Артуру приходится сжать руки в кулаки и буквально заставлять себя остаться в стороне. Он позволяет своему слуге медленно, нетвердо подняться на ноги, цепляясь за дерево, и поднимается тоже, невольно зеркально повторяя движения брюнета. — Аннис довольна? Войны не будет? — все еще немного сипло спрашивает Мерлин, и в какой-то момент Артур не понимает, о чем он. — Нет… нет, не будет. — А ты? Артур моргает. — Что? — Ты… нормально? — эти слова даются Мерлину с явным усилием. — Я… да, — заставляет произнести себя Артур после долгой паузы, не веря, что Мерлину вообще пришло на ум задать такой вопрос. Нет, не нормально, ничего из этого не нормально. — Хорошо, — выдыхает Мерлин, упорно глядя куда-то в сторону. Теперь, придя в себя и поднявшись, он кажется странно собранным для человека в такой ситуации, пусть даже он все еще держится за ствол дерева для опоры, а голос подводит его дрожью через слово. — Я иду в наш лагерь. Нет нет нет нет — — Мерлин, — пробует Артур последний раз, сам слыша нотки отчаяния в своем голосе и сам не зная наверняка, что хочет сказать. Я не выдержу, если ты возненавидишь меня. Не уходи. Но Мерлин только качает головой, и впервые в его голосе Артуру слышится мольба. — Не надо, — говорит он, — просто… не надо. Пожалуйста. И король остается стоять, глядя, как нетвердый шаг за нетвердым шагом худая фигура удаляется от него и исчезает в лесу совсем, и Артуру кажется, что чем дальше он отходит, тем холоднее становится где-то глубоко внутри, в груди. Почти не осознавая, что он делает, Артур дотрагивается до своей левой руки правой — той рукой, которая еще несколько минут назад покоилась на плече Мерлина — и проводит по коже большим пальцем, воскрешая последнее прикосновение, пока его щеку обжигает что-то мокрое.***
Когда Артур сам возвращается в их лагерь, уже стоит глубокая ночь. Мерлина нигде не видно, а все взгляды направлены на него; ему приходится напоминать себе, что это нормально, потому что он король, черт побери, и только что вернулся с переговоров с не очень дружелюбно настроенной королевой. Но он не может отделаться от иррациональной мысли и еще более иррационального чувства стыда, что они знают. Рядом тут же появляется Леон, обеспокоенный, но деловой и серьезный, как всегда, и это немного отрезвляет. — Сир? Как все прошло? — Войны не будет. — Его голос звучит твердо, хотя сам Артур и чувствует странную отстраненность от этих слов, — Карлеон выдвинул условия, и Камелот их выполнил. — Что они потребовали? Артуру приходится остановиться и моргнуть несколько раз, прежде чем ответить. Выбить меня из колеи, думает он про себя. Сломать что-то ценное. — Главное — результат, сэр Леон, — говорит он вместо этого. Это не ответ, но Артур все равно дожидается от Леона кивка; и если он за что-то и благодарен сейчас, так это за такт и исполнительность своего первого рыцаря, который никогда не переходит границу дозволенного. — Выдвигаемся в замок наутро, сообщи всем. — Да, сир, — и с этим его оставляют в покое. Кивками и «позже» он отделывается от остальных рыцарей, которые все до единого хотят знать, что произошло и как мастерски их король уладил конфликт с Аннис, и только тогда ему удается добраться до своей палатки. Отодвинув полог на входе, он последний раз осматривает лагерь и своих смеющихся у костра людей, среди которых не хватает одного. Но что-то подсказывает ему, что искать сейчас Мерлина — плохая затея; скорее всего, тот просто отшатнется от него. Артур его в этом не винит. Не трогай меня. Артур отключается, едва коснувшись головой свернутого походного плаща, который служит ему подушкой. Слишком измотанный за безумный день, он спит без сновидений, не зная, что такой роскоши ему не выпадет еще очень долго.***
Артур открывает глаза. Ткань палатки над ним окрашена серо-синим — только-только занялся рассвет. Все вокруг тихо, и пока Артур моргает, отгоняя остатки сна, воспоминания о вчерашнем тяжело наваливаются на него. Когда перед глазами встает образ Мерлина, дрожащего на лесном полу, он резко садится, сминая расстеленную походную кровать, и прижимает кулак ко рту. Ему еле удается подавить волну тошноты, и следующие несколько минут он просто сидит, чуть сгорбившись, и изо всех сил пытается дышать глубоко. Вся сцена в шатре в красках разворачивается у него перед глазами, и прогнать ее не выходит; все равно, пытаясь не думать об ухмылке Аннис, он видит ее ухмылку, а пытаясь забыть стонущего Мерлина, слышит его всхлипы. Наконец Артур поднимается и выглядывает из палатки, щурясь от непривычности утреннего света, который с каждой минутой становится все ярче. Все спят, и даже на посту никто не сидит. Артур поджимает губы. Прекрасно. Очень предусмотрительно со стороны доблестного рыцаря Камелота уйти с поста отлить и даже не оставить никого вместо себя. Артур бросает взгляд в ту сторону, где к стволам деревьев привязаны их лошади, и застывает. Потому что, кажется, один человек на поляне все-таки не спит. Спиной к нему стоит Мерлин — он уверенными движениями осматривает и поправляет узду на одном из коней, а потом гладит его по длинной морде, и конь благодарно тыкается носом Мерлину в плечо. Он никуда не ушел за ночь. Он остался. Мерлин остался. Хвала богам. Сейчас, глядя на слугу — бледного в рассветных лучах, ласково треплющего коня по холке — можно представить на секунду, что ничего этого не было. Что Мерлин никогда не нарушал приказа Артура и не пробирался в карлеонский лагерь, что стражники не поймали его, и вот сейчас он обернется на Артура, и на поляне станет светлее от его широкой, чуть нахальной улыбки. Артур не может оторвать от него взгляд. Кажется вдруг удивительным чудом, что Мерлин — вот он, просто есть, среди них, и король, сам не отдавая себе в этом отчета, делает к нему маленький шаг. Позади громко трескает ветка. Артур крутится на месте и прочесывает взглядом лес — но, кажется, это просто зверь по неосторожности прошел близко. Когда Артур поворачивается обратно, Мерлина и след простыл, а вороной конь, оставленный без ласки, поднимает на Артура большие умные глаза и фыркает. А Артур остается смотреть на опустевшую поляну. Значит, вот как теперь все будет — Мерлин не может даже находиться рядом с ним, и Артуру остается только это ноющее чувство вины в груди. Не маленькое и назойливое, которое кусало иногда Артура, когда глаза Мерлина или Гвиневры говорили ему, что он в чем-то не оправдал их ожиданий — а жуткое, ледяное, грозящее раздавить своей мощью. Что ж. Если так Мерлину будет легче, если, чтобы справиться со всем этим, ему нужно оградиться от Артура, то да будет так. Он отступит. Он не забыл, в конце концов, это холодное «не трогай меня», ударившее, как пощечина.***
До Камелота неделя езды верхом, и всю эту неделю Мерлин избегает его, как только может. Он не произносит ему ни слова и прячет взгляд, он исчезает в густом лесу или ищет укрытия в самом центре компании рыцарей у костра, пресекая любую возможность поговорить один на один; на удивление, он каким-то образом умудряется все равно выполнять свои обязанности слуги — просто при этом не показывается на глаза королю. Сосущее чувство вины и потери в груди у Артура с каждым днем от этого становится только сильнее. Мерлин… Удивительно, но уже на следующий день после той ночи в лесу Мерлин на самом деле выглядит так, будто ничего не случилось; по крайней мере, для других. Артуру всегда казалось, что из его непутевого слуги и лжец никудышный, но сейчас Мерлин превосходно играет роль человека, которого не оттрахал в рот, как шлюху, его же господин и друг. Вот Мерлин поддерживает, как обычно, разговоры — со всеми, кроме Артура, конечно же, — отмахивается на вопросы, что за кошка пробежала между ним и королем, и делает все то же, что и всегда. Вот только Артур замечает, что он худеет еще больше, чем обычно, и худоба заостряет его и так выступающие скулы и подбородок. Если дотронуться до них, неужели они будут такими же острыми, как и на вид? Артуру хочется провести по ним подушечками пальцев. Ему приходится тряхнуть головой, чтобы отогнать наваждение. Мерлин чаще забывается и уходит в себя, когда весь отряд сидит вокруг костра, и пламя печально играет в его невидящих глазах. Артуру кажется, что в них отражаются знакомые ему картины — Артур дергает его за волосы, Артур раз за разом входит в него, делая небольшие перерывы, чтобы дать отдышаться… Но на поверхности, если не приглядываться — то Мерлин, конечно же, всего лишь устал от долгой дороги и ночевок на земле. Всего лишь чуть задумчивее обычного. Конечно же, все хорошо. Артур задается вопросом, а часто ли он сам бывал достаточно невнимательным, чтобы поверить, что Мерлин просто не в духе, когда на самом деле это было что-то серьезное; ему хочется думать, что нет. Артуру же притворяться, что все в порядке, оказывается тяжело. Удерживать нейтральное выражение лица тяжело, раздавать твердым голосом приказы тяжело, а не смотреть на Мерлина, надеясь перехватить его взгляд, и вовсе невыносимо. Артур отказывается от сна в палатке и вместо этого спит на земле вместе со всеми. И неважно, что каждую ночь на привале он просыпается липкий от пота, с гадким вкусом во рту, потому что сны — воспоминания — не оставляют его в покое. Мерлин всхлипывает. Мерлин беспомощно мычит, пока Артур кончает в него, удерживая его голову. Мерлин глотает. Зато теперь, вырываясь из слишком ярких снов и тяжело дыша, Артур может тут же обшарить взглядом лагерь, страшась и готовясь не найти там одну-единственную фигуру. Но каждый раз он ее находит, съежившуюся под тонким одеялом, всегда близко к огню костра. И Артур смотрит на копну черных волос и не может сдержать облегченного вздоха, потому что пока еще Мерлин остается с ними. Он не знает, что будет, когда его слуга решит уйти; он старается вовсе об этом не думать. Но пока есть еще пять дней... четыре дня… ночь и три дня — еще хоть какое-то время, когда Мерлин здесь — Артур украдкой смотрит на него и вбирает в себя все, что успевает заметить, и обдумывает. В основном — есть ли хоть шанс, что Мерлин, открытый и прощающий Мерлин, не ненавидит его теперь. Он бы… Он бы хотел поговорить с Мерлином начистоту. Действительно, честно хотел бы, если бы только знал, как самому себе объяснить свое желание, которое явно пошло дальше простого «выполнения условий». Потому что именно эта похоть, которая сделала все в сотни раз хуже, чем все могло бы быть, наверняка и заставила Мерлина смотреть на него так загнанно и неверяще потом, в лесу. Может быть, Мерлин посчитал, что Артур был не против счесть его за обыкновенную подстилку на этот один раз. Шлюха для короля. Артура передергивает; именно такие разговоры и пойдут, если рыцари, которые зачастую сплетничают хуже баб на королевской кухне, прознают обо всем этом. Вот только на самом деле ему было хорошо и сладко чувствовать на себе не просто чьи-то губы, а губы Мерлина; это на его лицо Артур смотрел и не видел ничего другого, и он до сих пор не забыл, как понравилось ему пропускать густые темные волосы сквозь пальцы. До дрожи.***
Все оставшиеся дни, что они добираются обратно до Камелота, Мерлина явно берет под опеку Гвейн. Он бросает на короля убийственные взгляды, а его рука по-хозяйски ложится на спину Мерлина, который прячет глаза и позволяет рыцарю помочь ему с лошадьми, со сбором хвороста и приготовлением похлебки. Артуру остается только отворачиваться самому и стараться занять мысли другими вещами — как вообще объяснять сложившуюся ситуацию совету лордов, например, и какие распоряжения сделать в преддверии осени, которая обещает в этом году быть холоднее обычного. Но все эти усилия не помогают усмирить жгучее, разъедающее чувство, поднимающееся в груди каждый раз, когда вместо того, чтобы посмотреть на него, Мерлин потупляет взгляд и дает Гвейну себя увести. Это не ревность, зло говорит Артур сам себе, какая, к черту, ревность, если речь идет о Мерлине? Вот только по-другому не объяснишь эту его острую, неожиданную неприязнь к длинноволосому рыцарю, и эту твердую убежденность — если чья-то рука и может вот так спокойно ложиться на спину его Мерлина, то только рука Артура, и если кто-то и может брать его в рот, как тогда в палатке, то только сам Артур— Эта мысль, пришедшая к нему во время езды верхом, заставляет Артура выпрямиться в седле так резко, что лошадь под ним останавливается как вкопанная. Артур облизывает пересохшие губы и садится поудобнее в седле, чувствуя, как больно упирается в плотную ткань брюк неожиданная эрекция. Он перехватывает поводья и снова трогает лошадь, кидая рыцарям позади него, чтобы те продолжали двигаться. Ладно. Кажется, он и ревность Мерлина к другим — не такие уж и не несовместимые вещи.***
В последнюю ночь перед их возвращением в Камелот Артур обнаруживает себя одного в лесу. Его люди — и Мерлин среди них, думается ему со смесью какой-то новой, печальной нежности — уже спят вокруг костра, измотанные долгим днем езды верхом; сам же король бродит чуть поодаль от них. Ночи в последнее время стали настоящей пыткой, и Артур меряет шагами темноту, оттягивая тот момент, когда ему придется все-таки закрыть глаза, и сознание снова упрямо нарисует ему то, от чего днем еще хоть как-то удается сбежать. Именно тогда словно из ниоткуда появляется Гвейн и больно хватает Артура за предплечье, выдергивая его из мыслей. — Я не знаю, что ты с ним сделал, — выплевывает Гвейн ему в лицо, — но уж постарайся это исправить. Потому что он отказывается послать тебя куда подальше и уйти из Камелота. Артур тут же выдергивает руку, и у него челюсть сводит от желания врезать Гвейну посильней за то, что вмешивается во все это. — Думаешь, я навредил бы ему по своей воле? Ты в своем уме? — А что мне еще думать? — Гвейн тяжело дышит, явно на адреналине, и смело встречает взгляд короля. — Ты сам-то его видел? Артур надеется, что клокочущая в нем злость отразится в глазах и заставит Гвейна заткнуться. Заткнись. Ни слова больше. Пусть он просто заткнется. — Поосторожнее со словами, сэр Гвейн, — цедит он, — это измена короне. — Да мне плевать, — Гвейн встряхивает волосами, — мы тут не на совете, мы о Мерлине говорим! Что это было? Что потребовала Аннис? Артур сжимает зубы. — Уже неважно. — Неважно? Неважно? Посмотри ты на него! Он сколько угодно может делать вид, что все замечательно, но я не слепой… И ты тоже! Артур прикрывает на секунду глаза, выпуская шумный вздох и чувствуя вдруг тошноту. О, он видит Мерлина, еще как — не выпускает его из виду, когда может, днем и видит во сне ночью. Иногда ему кажется, что образ плачущего Мерлина на коленях перед ним навсегда отпечатался на обратной стороне его век. Артур молчит, и Гвейн раздраженно вздыхает, не получив от короля никакой реакции. — Я просто… Слушай, принцесса, я ведь его знаю. Он себя в могилу сведет, но тебя никогда не оставит. Не буду врать, что не понимаю, что он в тебе видит, но… — Гвейн качает головой, немного растеряв по пути тирады свой пыл. — Хотел бы я верить, что ты заслуживаешь такой его верности. Что ты и правда тот великий человек, которым он тебя считает. Так что исправь это. «Великий человек». Артуру хочется скривиться. Когда он осознает, что Гвейн развернулся и уходит обратно в лагерь, Артуру требуется все его самообладание, чтобы заставить себя окликнуть рыцаря. — Гвейн? Мужчина оборачивается и смахивает отросшие волосы с глаз. Мерлин ему доверяет, говорит Артур сам себе. Так будет правильнее. — Позаботься о нем, — наконец говорит он, и Гвейн кивает, прежде чем снова отвернуться и раствориться в темноте.