***
Мерлин оказывается сильнее, чем Артур ожидал, и остается на службе; правда, теперь все становится по-другому. Утром первого дня он разлепляет глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как знакомая фигура в легкой коричневой куртке осторожно опускает на стол накрытый тканью поднос с завтраком. После многих ночей сна на земле тело отказывается покидать теплый кокон одеял, но осознание того, что Мерлин сейчас в его покоях, тут же прогоняют сон. Артур садится в кровати. — Мерлин! Мерлин — черт побери, он здесь, действительно здесь — застывает спиной к королевской постели. — Сир, — бесцветным голосом отвечает он, и только-только появившаяся радость испаряется, будто ее и не было. — Завтрак на столе, — добавляет он немного мягче после небольшой паузы, подходя к шкафу и доставая оттуда одежду для короля. — Так ты… — Артур прочищает горло, неуверенный, стоит ли вообще упоминать, что Мерлин мог бы оставить службу, если бы захотел. — Ты сегодня рано, — наконец говорит он, и Мерлин, кажется, тихонько фыркает, если только ему не показалось. — Да, сир. Пока Артур лихорадочно пытается придумать, что сказать еще, Мерлин оказывается у самых дверей, почтительно сложив руки за спиной и опустив голову. — Вещи готовы, завтрак на столе, все для умывания на месте. Я могу идти? Брови Артура непроизвольно взлетают вверх. Значит, вот такую тактику избрал Мерлин? Стать дотошным слугой? Артур рассмеялся бы, если бы что-то внутри не подсказывало, что это все очень, очень не смешно, что это просто защитный механизм, что Мерлину больно быть рядом с ним, но он почему-то все равно терпит и остается, ограждаясь от Артура, как умеет — и он не смеется. — Ты свободен. Когда Мерлин бесшумно выскальзывает из покоев, Артур запускает обе руки в волосы и стонет. Интересно, кто из них не выдержит первым? Мерлин, которому прилежность противопоказана, или Артур, который свихнется от одиночества без своего настоящего слуги? Завтрак кажется ему пресным; за окном начинает холодать.***
По возвращению к своим обязанностям Артур даже не замечает, как мелькают и ускользают занятые советами, аудиенциями, тренировками и написанием речей дни, а летнее тепло сменяется на ветра и прохладу. Осень только-только подступает, но Артур уже мерзнет изнутри. Он приказывает слугам жарче топить камины и постелить зимние ковры в промерзших коридорах. Ему кажется, что лед доспехов вот-вот порежет его на части каждый раз, когда юркие безымянные слуги снимают и надевают их на него. Каждый день Артур ждет, что, открыв глаза, у постели он увидит другого человека, кого-то нового и чужого; правда, блеклая безликая фигура, в которую превратился его Мерлин — тоже чужак, на самом деле, но Артуру достаточно и этого. Хотя бы до тех пор, пока он не придумает, как сделать шаг ему навстречу и собрать воедино осколки их прежних отношений, понятных и простых. Он в любом случае не променяет ни на что другое пытку видеть, как одним резким движением Мерлин раздвигает тяжелые занавеси на окнах, пропуская в покои лучи холодного рассвета. Как тихо он раскладывает на дубовый стол кубки и столовые приборы. С каким ровным и нежным звуком горячая вода льется в бадью из ведра, которое сжимают покрытые мозолями ладони Мерлина. И он видит, что для Мерлина это не меньшая пытка, и все же он остается — тихо, незаметно, без единого слова. Король не уверен, почему он все это делает, но благодарен Мерлину за это. — Спасибо, — говорит он в очередной раз, даже за что-то незначительное — принесенный обед или сложенные чистые вещи. В ответ он получает лишь еле заметный поклон. — Возьми завтра выходной, — говорит он, не глядя на Мерлина, когда отмечает, что тот шмыгает носом. И когда назавтра Мерлин не появляется, а на следующий день возвращается к своим обязанностям явно отдохнувшим, Артур принимает это за хороший знак. И это холодное молчание становится для них привычным, и в этом странном, подвешенном состоянии они проводят неделю; потом неделя превращается в две. Артуру думается, что они по обоюдному молчаливому согласию выстроили это новое, хрупкое, безопасное «нормально», сплошь состоящее из недоговорок. И, если честно, в какой-то момент это начинает сводить с ума.***
— Мерлин, — зовет Артур одним вечером в полумрак покоев. Это даже забавно: в конце дня в королевских комнатах должно бы быть уютно, вот только никакого уюта нет и в помине. На столе перед Артуром — пустая тарелка из-под мясного рагу и сгоревшая уже наполовину свеча, а сам он играется с серебряным кубком, очерчивая пальцем выдавленный контур камелотского дракона. Мерлин ворошит кочергой поленья в огне, который почему-то особо не греет, и Артур еле может разглядеть его фигуру на фоне камина в этой темноте. — Сир? Сир. Артур устало вздыхает. Иногда ему хочется спросить Мерлина, почему он остается и изо дня в день мучает себя, иногда — взять за плечи покрепче и встряхнуть, чтобы Мерлин разозлился, чтобы высказал ему в лицо все, что думает — с таким проявлением эмоций Артур хотя бы умеет справляться. А пока все, что он может — это день и ночь гонять в голове единственную мысль — как все исправить, как все исправить — и отбрасывать варианты один за другим. И сейчас, позвав своего слугу по имени, он все еще понятия не имеет, что собирается сказать. Он почти удивляет самого себя, когда слышит собственные слова: — Мерлин, сядь со мной. Возьми себе вина, если хочешь. Давай поговорим. В тишине комнат он практически слышит, как Мерлин сглатывает. — Сир… — Мерлин… — Артур закрывает глаза и трет переносицу. — Пожалуйста. Нельзя так больше. Проходит бесконечная минута, прежде чем он наконец слышит скрип отодвигаемого стула. Король открывает глаза и с тяжелым сердцем смотрит на мужчину, который примостился на самом краешке деревянного стула напротив него, по ту же сторону обеденного стола, что и он. За последние недели Мерлин похудел и как-то повзрослел. Волосы немного отросли. Артур отмечает, в какой же Мерлин ходит легкой одежде, и мысленно обещает себе что-нибудь с этим сделать; и только потом он наконец поднимает взгляд и в первый раз за много дней заглядывает Мерлину в лицо. Описать самому себе то, что он чувствует… сложно. Он смотрит на Мерлина, его Мерлина, и понимает только, как же, черт побери, он по нему скучал, как давно он не видел, что губы его друга растягиваются в улыбке, а в глазах пляшет озорство. Он понимает только, что больше всего хочет сейчас сократить огромное ледяное расстояние между ними и взять это лицо в свои ладони. Кажется вдруг бессрассудством, что он попросил Мерлина вот так взять и сесть с ним лицом к лицу и поговорить — чем, во имя Камелота, он думал? Но Мерлин ждет, и сердце Артура заходится, и он решает сказать все, как есть. — Я знаю, — голос хриплый, а горло как наждачка, — что не имею права… просить тебя ни о чем. Слова неловко падают в тишину, и Мерлин удивленно моргает, но не отрывает взгляд от пола. — То, что произошло... Я виноват перед тобой. И я не могу сделать так, чтобы все снова было, как раньше. Боже, он делает хуже с каждым словом. Артур сильно трет глаза, чувствуя, как начинает гореть лицо от мучительного стыда и неловкости всей ситуации, и тогда — тогда вдруг Мерлин заговаривает. — Если кто и виноват здесь, то только я. Это самая большая фраза, настоящая фраза, что Артур слышал от него за последние недели, и она заставляет короля снова поднять на друга глаза. Господи, он скучал по этому голосу. — Глупости, — заставляет себя выдавить Артур, прекрасно зная, что Мерлин прав. — Я нарушил приказ и пробрался в чужой лагерь. Меня поймали. Из-за меня Аннис изменила соглашение, не из-за тебя. — Нечего уже об этом говорить. — Фраза отнимает у него почти все силы, но Артур заставляет себя продолжить, подаваясь вперед и ставя локти на колени. Он хочет дотронуться до колена Мерлина, но тут же одергивает себя, сцепляя руки в замок. — Я знаю, что ты сильный, Мерлин. Сильнее духом любого из моих людей. Но то... что я сделал, — немыслимо, то, что он сделал, немыслимо, — я знаю, что такое может сломать. Особенно… — он снова морщится. — Особенно потому, что это сделал с тобой я. Мерлин, я… Он теряет слова. Говорить так откровенно страшно. — Пожалуйста, позволь мне хотя бы попытаться это исправить. Позволь мне... не дать тебе сломаться..
Мерлин молчит долго. Свет от свечи широкими мазками красит золотом его волосы и выступающие скулы. Тень от его длинных ресниц падает на бледные щеки, и Артур сглатывает, вспоминая, как дрожали эти же мокрые ресницы, когда он... — Артур, — наконец произносит Мерлин очень мягко. Это первый раз, когда он назвал его по имени, за очень долгое время. — Артур, думаю, ты — единственный, от кого я мог бы снести такое и не сломаться. Артуру кажется, что он задыхается. Что значит это признание? Мерлин поднимает голову, и кажется, что вот сейчас он посмотрит ему в глаза — но взгляд слуги мечется на свечу и затем опускается на собственные переплетенные пальцы. Артуру хочется протянуть руку и накрыть их своими, но прежде, чем он успевает что-то сделать — — Это все, сир? — произносит Мерлин так же тихо, как и все разы до этого, и Артур моргает. Он упустил момент. Та пара минут, в которую в этом холодном и закрытом человеке промелькнул его Мерлин — который зовет его по имени, и говорит мудрые вещи, и прогоняет одиночество в покоях и в душе одним своим присутствием — подошла к концу, и его друг снова спрятался в себе, не пропуская больше ни в голос, ни во взгляд теплоту и нежность. И все же, глядя на то, как слуга закрывает за собой дверь, Артур думает, что это маленькая победа. Потому что он не был уверен, что эти теплота и нежность вообще все еще остались, все еще хранились на глубине сердца Мерлина; что они не были выжжены унижением.***
После этого между ними что-то неуловимо меняется — в крохотных вещах, которые согревают по капле Артура, продрогшего насквозь в одиночестве и чувстве вины. Нет, Мерлин все еще не заговаривает с ним, он все еще отстранен и лишь тенью скользит по замку, прилежно выполняя свои обязанности — но Артур чувствует, что молчание между ними становится чуть более спокойным и живым. Он внимательно изучает своего слугу — и замечает, что тот перестал прятать глаза, низко опустив голову в позе идеально вышколенного лакея. Мерлин не встречает взгляд Артура, но зато теперь король может завороженно смотреть на то, как, когда Мерлин все тем же его любимым движением распахивает бархатные занавеси на окнах, холодное осеннее солнце ловит синеву его глаз. Артур замечает, что в конце дня, закончив свои обязанности, Мерлин остается в покоях на пару минут дольше и лишний раз переставляет что-то с места на место. На подносах с едой чаще стали оказываться его любимые колбаски, а вместо вина в кубке — горячий сидр или глинтвейн. Ему кажется, что огонь теперь пляшет в камине веселее. А один раз, проснувшись, Артур видит на комоде перевязанный красной ниткой букет из желтых и багровых листьев. Это даже немного странно — эта осень, наступившая слишком резко, кажется Артуру какой угодно, но не красивой и разноцветной; ему казалось, что все листья в этом году из зеленых сразу стали мертвыми и бурыми. Где Мерлин только нашел такую красоту? Он долго рассматривает букет, проводя подушечками пальцев по рыжим и зеленым жилкам большого дубового листа. Раньше Мерлин всегда позволял себе такие шалости по осени, подначивая господина скрытой любовью к прекрасному. Теперь же, преподнесенный без шутливых издевок, потрясающий в своей простоте букет из листьев кажется чем-то особенным и значимым. Именно после этого Артур набирается мужественности попросить у Мерлина вернуться еще на шаг ближе к тому, что было у них до той катастрофы в лагере Аннис; конечно, не напрямую. — Ты поможешь мне надеть доспехи? — вопрос звучит странно, похожий на просьбу. Пендрагон не привык просить, ни как принц, ни как король. Господин должен приказывать своему слуге — открой рот, шире, оближи свои губы — приказывать, а не просить; Артур делает это все равно, давая Мерлину возможность сбежать, прикрывшись каким-нибудь жалким оправданием про Гаюса и неотложные поручения. Все эти последние недели короля одевали в доспехи и раздевали после тренировок другие слуги; Мерлин же явно старался делать дела, для которых не нужно контактировать с королем напрямую. Артур старается выглядеть спокойно, буднично, словно не ждет ответа на вопрос, практически затаив дыхание; чтобы занять себя чем-то, пока его слуга молчит, он заправляет нательную тунику в штаны и поправляет разложенные на столе доспехи — хоть Мерлин и подготовил все, в общем-то, идеально. — Конечно, сир, — подозрительно ровный голос, лишенный всяких эмоций, отвечает чуть с задержкой. Артур уверен, что спокойствие это напускное, и вслушивается в шаги по каменному полу, пока Мерлин подходит близко — ближе, чем за все последнее время. Он работает в тишине, облачая короля сначала в кольчугу, которая привычным холодным весом тут же сковывает тело, затем наплечники и нарукавники, и ловко фиксируя застежки, ремешки, подтяжки... Иметь Мерлина рядом с собой потрясающе. Как Артур не замечал этого раньше? Он вбирает в себя все детали, которые может отметить — его худой темноволосый слуга капельку выше него самого, и он такой знакомый, и так близко; Гвиневра никогда не была так близко к нему — прижималась в объятиях и сладких поцелуях, но никогда не прогоняла ту пустоту внутри, которую Мерлин заполнял, кажется, одним своим молчаливым присутствием. Артур слушает его чуть учащенное дыхание и чувствует, как пальцы Мерлина задевают через ткань и железо кольчуги его грудь, руки, и один раз шею; сам он старается не дышать и не смотреть мужчине рядом с ним в лицо. — Ну вот, сир, — Артур чуть вздрагивает, слыша рядом негромкий низкий голос. Он уже от этого отвык. — Отлично, — слова выходят предательски хриплыми, — спасибо тебе. Он благодарит не за доспехи, и Мерлин это знает. С тихим поклоном брюнет исчезает из королевских комнат, и Артур выпускает тяжелый вздох, пропуская руку через волосы. Хорошо. Это хорошо.***
Он сходит с ума от желания прикоснуться. Ему снится, как он пропускает через пальцы темные мягкие пряди. Ему снится, что Мерлин смотрит ему прямо в глаза — роскошь, которой Артур последний раз удостоился там, в шатре, перед тем, как Мерлин закрыл их крепко, будто бы навсегда, закрываясь с этим и от самого Артура. Ему снится тяжесть Мерлина у него на груди, мягкие волосы, щекочущие его лицо, и его собственные руки, обнимающие худое тело. Он просыпается с пустыми руками и острым чувством потери. В другие ночи он снова оказывается в той палатке и снова берет Мерлина, глубоко, умирая от сладкого желания; из таких снов он выныривает, задыхаясь, и тут же запускает руку в штаны — нескольких быстрых движений хватает, чтобы довести себя до разрядки и откинуться на мокрые от пота подушки с ощущением полной опустошенности. В ушах все еще стоят низкие стоны Мерлина — в этих снах Артур не насилует его в рот, в этих снах Мерлину самому нравится. В воображении Артура его рот такой же невозможно горячий, как и тогда, и он закрывает лицо руками, стыдясь своих животных желаний и чувствуя себя, как последняя свинья, а не благородный рыцарь и король. Он не может поверить, что был так груб; он помнит все, что произошло, до последней секунды, и стыд и возбуждение окатывают его каждый раз, когда он позволяет себе воскресить перед глазами образ Мерлина, стонущего с его членом во рту. Это кажется невозможным, больным бредом и кошмаром; эти воспоминания хочется стереть, касаясь мерлиновых острых скул, обводя контуры его лица самыми подушечками пальцев, выцеловывая прощение и прогоняя этот мертвый и холодный взгляд из его глаз, возвращая его к жизни. Эти же воспоминания останавливают Артура от того, чтобы снова попытаться заговорить с ним.***
В очередной из осенних дней, когда серое небо висит низко, а в воздухе уже витает ощущение скорых заморозок, Артур возвращается в свои покои позже, чем обычно. Продолжать тренироваться почти на час дольше нормы, даже когда полил ледяной дождь, было плохой идеей, Артур это знает; но он был твердо намерен утомить себя так, чтобы вечером не думать уже ни о чем. Правда, вместо ожидаемой блаженной усталости он чувствует себя совершенно измученным, как физически, так и морально. Голова кажется пустой, а в груди ноет одиночество, сильнее, чем когда-либо. Артур без слов тяжело опускается на стул, позволяя Мерлину взять все в свои руки и заняться его мокрыми и грязными доспехами; он не сразу замечает наполненную горячей водой бадью за ширмой для переодевания. Артуру хотелось бы улыбнуться — ему не нужно даже просить о ванне, Мерлин сам знает, что лучше для его короля — но сил на улыбку нет. Дождь, усложнивший сегодняшнюю тренировку, нагоняет тоскливые мысли, и Артур печальным взглядом следит за своим слугой — за тем, как тот по-хозяйски двигается в его покоях, зашторивает окна и зажигает свечи, погружая комнату в уютный желтый свет. Его выцветшая, потрепанная туника с закатанными рукавами, его старый, немного уже неопрятный нашейный платок; все это кажется таким родным, и невозможность протянуть руку и прикоснуться отдается физической болью глубоко в груди. Король вбирает взглядом то, как движутся длинные пальцы Мерлина, покрасневшие от холодного металла, в мозолях от многих лет тяжелой работы слуги; это так символично — что в конце бесконечного, изматывающего дня он отдает себя в эти натруженные руки, позволяя слой за слоем снимать с него тяжесть того, чтобы быть сильным, быть королем. Когда все это отпадает и он остается в одной плотной нательной тунике, смятой и промокшей от пота, он чувствует себя просто человеком, уставшим и запутавшимся. Видит ли Мерлин, насколько Артур уязвим сейчас перед ним? Он закрывает глаза, не в силах вынести мысли, накатывающие на него вместе с льющим на стены замка осенним дождем. Он скучает по Мерлину. По его болтовне и язвительности, просто по... нему. Он хочет быть с Мерлином, делить с ним тепло, хочет его самого — и никогда, наверное, не получит. Иногда, в веренице этих дней, состоящих из неловкости и молчания, Артуру думается — может, было бы всё-таки легче, если бы Мерлин стал чуть более эгоистичным и ушел из Камелота навсегда. Но он ведь не уйдет, и Артур это знает. — Сир? Артур моргает и, забывшись, поднимает взгляд на лицо Мерлина и в первый раз за бесконечный месяц видит его глаза. Это происходит случайно, и Мерлин резко втягивает воздух от неожиданности. Артур отворачивается первым, но расширившиеся темные зрачки Мерлина все равно стоят у него перед глазами, а дыхание сбивается. В его глазах нет отвращения. В его глазах нет ненависти. — Ты меня совсем не слышишь, сир, — тихо говорит Мерлин, и Артур с удивлением понимает, что брюнет берет его за запястье и немного тянет на себя, побуждая встать, — пойдем, приведем тебя в порядок.***
Блаженная горячая вода ласкает натруженные мышцы, и Артур погружается в бадью низко, касаясь подбородком поверхности воды, от которой поднимается прозрачный пар. От нее приятно пахнет мылом и можжевельником, и Артур думает, что, несмотря на все его прежние издевки над Мерлином, иногда тот ведет себя на удивление предусмотрительно и бывает идеальным слугой. Артур, кажется, забывается на несколько минут. Где-то снаружи мерно шумит дождь, и иногда особо крупные капли ударяют об окна, как горох. В остальном в покоях тихо, и Артур наконец садится немного прямее, посылая по воде небольшую волну. Воздух холодит мокрую спину. Когда его плеч касается влажная губка, он вздрагивает. Мерлин когда-то уже успел притянуть стул и молча сесть позади него, и теперь Артур телом чувствует его присутствие очень близко; теплое дыхание Мерлина щекочет его шею. Губка с мягким плеском снова погружается в воду, и Мерлин проводит ей по спине и лопаткам короля. Артур тихо вздыхает и позволяет себе расслабиться, сосредоточившись на движениях Мерлина и прислушиваясь к его глубокому дыханию. Губка почти невесомо скользит по свежему синяку на плече, и он вздрагивает снова — не от прикосновения, а от осознания, что несмотря на все, что произошло между ними за последние недели, на унижение и боль, которые принес ему Артур, и неловкость их попыток снова сблизиться — Мерлин, кажется, все еще по-настоящему заботится о нем, и эта мысль греет лучше горячей воды. Ты единственный, от кого я мог бы снести такое и не сломаться, сказал он. А Мерлин, наверное, единственный, кто остался бы верен после такого своему королю и другу. Другу ли? Они были друзьями когда-то, но то, что происходит сейчас... Артур моргает несколько раз, глядя прямо перед собой и теряясь взглядом в вязи трещинок и неровностей на каменной стене напротив. Связь, которая была между ним и Мерлином прочной, надежной опорой, оказалась разрушена, обнажив их обоих, и Артур никогда не подумал бы, что им откроется — полная беззащитность Мерлина перед ним, его доверие и готовность пойти на самые немыслимые вещи ради своего короля. А со стороны самого Артура — его неожиданное желание и это новое, стыдное, неподобающее сильному монарху — эта нежность, эта нужда в любви. И связь, что выстраивается теперь между ними каждым незначительным, казалось бы, взглядом и небольшим жестом — она сложная и пока еще хрупкая, но она идет дальше крепкой дружбы, куда-то глубоко, в самое сердце. Артур знает, чувствует, что теперь они больше. Он делает глубокий вдох, наполняя себя запахом чистоты, можжевельника и Мерлина, и медленно выпускает его. Усталость понемногу отпускает его тело. Рука Мерлина перемещается на ключицы и шею Артура; тишина между ними наполнена невысказанными словами, и Артуру не хочется ее нарушать. Вместо этого он поднимает одну руку из воды и осторожно ловит ладонь своего слуги; губка выпадает из нее с негромким плеском, а Артур подносит мокрые пальцы Мерлина к своим губам и прижимает к ним долгий, тихий поцелуй. Мерлин тихо ахает, но не отстраняется, и Артур сжимает его руку чуть смелее и оставляет поцелуи на выступающих костяшках пальцев, закрывая глаза, боясь спугнуть его и потерять это новое, драгоценное. О, Мерлин. Как он жил раньше без этого? Артур переворачивает ладонь Мерлина и касается губами подушечек его чуть дрожащих пальцев, одну за другой, а потом наклоняет голову и прижимается к его раскрытой ладони щекой. Он сглатывает, а глаза жжет. Если Мерлин не примет его... Но Мерлин принимает. Влажные длинные пальцы гладят его по подбородку, едва касаясь; Артур чувствует мозоли на чужой коже, пока Мерлин очерчивает линию его челюсти, а большим пальцем гладит его по скуле. Это идеально, и Артур льнет к прикосновению, крепче сжимая глаза. Если бы только все было проще. Если бы только не горькое чувство вины перед этим человеком. — Прости меня, — выдыхает Артур прямо ему в ладонь. Мерлин не отвечает, но мягко отнимает руку от его лица, и прежде, чем все внутри у Артура успевает упасть вниз от чувства потери — Мерлин вдруг… Он вдруг подается вперед, и Артур чувствует тяжесть на своей спине — Мерлин обнимает его, скрестив обе руки на голой груди, а макушкой утыкаясь ему в плечо. Артур боится шелохнуться, пока пальцы Мерлина невесомо гладят его кожу, иногда зачерпывая с тихим плеском по поверхности воды. А потом он прижимает к груди Артура раскрытую ладонь, скользит ей чуть ниже, в горячую еще воду, и останавливается на сердце. Жизнь короля Камелота громко бьется под его пальцами, беспокойнее, чем обычно, и Мерлин еле заметно прижимается ближе. Артур затаивает дыхание и осторожно накрывает его руки своими. Большим пальцем он оглаживает выступающую косточку на тонком запястье. Мерлин, наверное, совсем ничего не ест. — Прости меня, — повторяет он шепотом. — Это ты меня прости, — так же тихо отвечает ему Мерлин.