Лерка ненавидела долго спать, потому что потом всегда очень сложно собрать себя в кучу. Спина болит, словно ей не семнадцать, а все семьдесят, а глаза открыть настолько трудно, что проще продолжать спать, чтобы окончательно проснуться следующим утром.
Девушка потянулась, стараясь хрустнуть суставами, но вдруг поняла, что что-то мешает ей двигаться. Она напряглась, зажмурилась, пытаясь понять, что с ней и где она, потому что по ощущениям было ясно — она не в своей комнате. В голове начали проплывать картинки прошедшего вечера, что плавно перетёк в ночь. Просмотр фильмов, бесконечно рассыпающиеся чипсы, бой подушками, а потом затишье, и… чёрт. Кажется, то самое тяжелое, что не даёт Лерке пошевелиться — Рома, с которым, по видимому, они вчера уснули.
Лерка приоткрыла один глаз и увидела чёрную макушку, что лежала у неё на коленях. Сон мигом прошел, глаза распахнулись, а дыхание спёрло. Кажется, у неё даже взмокли ладони от такого нервного потрясения. Она старалась выровнять дыхание, что получалось из ряда вон плохо, потому что на её ногах спал чёртов Рома, обнимая её своими руками, одна из которых мирно покоилась на её животе под майкой.
Стало жарко, но одновременно до дрожи холодно. Стало страшно, но не хотелось заканчивать происходящее. На её лице мигом пронеслась куча эмоций, но она старалась изо всех сил держать себя в руках и не двигаться, чтобы не разбудить Рому. Последнее, чего она сейчас хотела бы — чтобы он встал и ушёл.
Вообще она немного боялась его реакции. Вдруг он разозлится, когда поймёт, в каком положении они уснули? Хотелось продлить этот момент, и Лерка медленно потянулась к телефону, лежащему на полу, чтобы сфотографировать спящего Рому. Он так обнимал, был таким милым, что ей хотелось плакать. Просыпаться вот так с ним в обнимку — верх её мечтаний. Она запрещала себе фантазировать об этом, чтобы лишний раз не расстраиваться и не плакать о том, что ни о каких отношениях и речи быть не может, но… Но жизнь сама подбрасывает ей в объятия спящего Рому, словно издеваясь.
Лерка замерла, когда Рома глубоко вздохнул, но потом расслабилась, когда снова услышала его мерное дыхание. Он был таким милым и невинным, что хотелось расхохотаться. Это не тот Рома, который меняет девушек, как перчатки. Не тот Рома, что строит из себя делового парня, разъезжая на дорогой машине. Это домашний Рома. Уютный такой, в растянутой футболке и пижамных штанах. Такого Рому хочется любить ещё сильнее, но от этого ещё более горько.
Да лучше бы он продолжал вести себя как козёл! Было бы проще. Он был бы плохим, раздражал, а Лера бы, недолго думая, стала его ненавидеть. И пусть бы лучше жизнь с ним в одной квартире казалась адом, чем… Чем его смешки по утрам. Чем начало их дружбы, чем совместные просмотры фильма и его откровения. Лучше бы она его ненавидела. Потому что любить его, понимая, что ответных чувств нет — слишком больно.
Кудрявая протянула руку. Осторожно так, медленно, чтобы коснуться его волос, почувствовать их мягкость, которую она помнила — чёрт, так хорошо помнила — ещё с лагеря, когда при поцелуе перебирала эти волосы пальцами. Она аккуратно, всего пару прядей. Просто, чтобы вспомнить. Чтобы улыбнуться и на секундочку почувствовать себя самой счастливой на этой планете.
Они были такими же мягкими, какими она их помнила. Шелковистыми, словно он пользуется целой линейкой каких-нибудь средств. Волосы Лерки больше были похожи на мочалку, и даже никакие средства не помогали. Она улыбнулась своим мыслям, осторожно убирая упавшую чёрную прядку с его лица, касаясь пальчиками пары родинок, расположенных у него на виске. И это касание практически обожгло её пальцы, что она, нахмурившись, прислонила к его лбу всю ладонь, почувствовав, что у парня температура.
— Рома, — прошептала Лерка, продолжая с особенным наслаждением ощупывать его лицо, — Ром, проснись, пожалуйста, Ром, ты горячий.
— М-м-м, да, малышка, я очень горячий, — промычал Королёв, опаляя дыханием бедро Лерки. Его дыхание, ладонь, что заскользила вдруг по её животу и его пошлые словечки заставили Лерку сильно покраснеть и понять, что пора прекращать минуты нежности, как бы сильно ей не хотелось пролежать тут целую вечность.
— Королёв, блин, а ну вставай, у тебя температура, я тебе говорю! — сказала кудрявая чуть громче, толкая того в плечо.
— Лер, ты чего кричишь? — Рома посмотрел на Леру, перевёл взгляд на их позу, усмехнулся своим мыслям, а потом сел на диване, потирая глаза пальцами, и постарался сосредоточиться.
Голова болела так сильно, что хотелось сдохнуть. Ну или хотя бы снова уснуть. Тело ломило, в горле неприятно жгло, а в кожу словно вонзались миллионы иголок. Кажется, Лерка права — он заболел.
— Говорю, что у тебя температура, нужно измерять.
Демьянова совершенно не поняла, как это произошло, но хотелось надавать себе парочку подзатыльников. Потому что она поднялась, села рядом и, потянувшись к Роме, коснулась губами его лба, словно проверяя, не обманули ли её руки, и действительно ли он такой горячий.
Стало настолько неловко, что они оба замерли. Причём замерли именно в том положении, когда её губы целовали его лоб. Было странно, было неудобно, было даже немного стыдно за то, что она сделала всё это, не подумав. Поэтому она быстро отстранилась, вскакивая с дивана и нервно поправляя на себе одежду после сна.
— Ты правда очень горячий, Ром, — начала бормотать Лера, подбегая к шкафу, где на верхней полке лежала аптечка. — Ты иди ложись, я принесу тебе градусник, а потом вызову врача, хорошо?
— Лер, — она не успела понять, когда он оказался рядом с ней, но касание его горячей ладони к плечу заставило практически всхлипнуть. Его голос был немного хриплый, то ли после сна, то ли из-за начавшейся болезни, но это казалось таким соблазнительным, что становилось стыдно. — Успокойся, пожалуйста, я просто простыл, — Рома развернул её лицом к себе, придерживая за плечи и глядя прямо в глаза. — Не нужно никакого врача, я выпью чай и посплю, мне станет легче. Принесёшь градусник, когда отыщешь его, да? — он кивнул на шкаф.
Лерка только и смогла неловко кивнуть и пробормотать тихое «угу», не отрываясь от его омутов. А потом он наклонился, поцеловал Лерку в лоб, прошептав «спасибо», и ушёл наверх по лестнице в свою комнату, оставляя Леру в гостиной со своими мыслями и мурашками.
Когда-нибудь он точно добьёт её своим хорошим отношением. Добьет так сильно, что она бросит всё к чертям, уедет жить в их с мамой старую квартиру, и будет плакать сутки напролёт, заедая свою неразделённую любовь мороженым.
Зачем она влюбилась? Почему судьба так поступает с ней, подкидывая всё новые и новые испытания? От бессилия и несправедливости хочется плакать. Потому что кожа на лбу до сих пор горит от его поцелуя, а толпы мурашек так и гуляют по телу, словно напоминая о той опасной близости с Ромой.
Демьянова постаралась восстановить дыхание и унять дрожь в теле, чтобы с невозмутимым лицом принести Роме несчастный градусник. Она переживала о нём больше, чем о себе, и совершенно не понимала, радоваться ей или плакать по этому поводу.
— Ром, можно? — Лера постучала в дверь его комнаты, когда принесла чай и градусник, стараясь не смотреть ему в глаза, чтобы снова не покраснеть. Почему-то сегодняшнее утро ей казалось самым неловким из всех возможных, и даже тогда, когда она ворвалась к нему в ванную и застала его в одном полотенце — было легче.
— Конечно, можно, Лерка. Проходи.
Демьянова поморщилась, когда он назвал ее так. Почему-то это обращение у нее ассоциировалось с мальчиками из класса, которые дружат с Лерой, кажется, только ради того, чтобы переписывать у нее контрольные.
— Не называй меня так, — буркнула кудрявая, проходя в комнату. Она с деловым видом ещё раз потрогала его лоб, поставила чай на тумбочку и принялась сбивать градусник, всё так же не глядя Роме в глаза.
— Ладно, — он пожал плечами, — не буду. — Королёв взял в руки чашку, сделал один глоток и поморщился так сильно, что даже Лере стало больно.
— У тебя горло болит, да? — нахмурилась она. Рома отрицательно помотал головой. — Блин, Рома! Я же вижу, что болит, признавайся быстро.
— Ну да, да! Болит. Ну и что с того? Пройдет, — кажется, он на неё даже разозлился. Из-за чего? Она, вообще-то, переживает, помочь хочет, а он только кривится отчего-то. — Лер, правда, я не маленький ребенок, не надо со мной носиться. Твоя чрезмерная забота сейчас ни к чему.
Кажется, что она положила футляр от градусника на его прикроватную тумбочку так громко, что у Ромы случился новый прилив головной боли. А когда хлопнула дверью — ещё один.
Она разозлилась так сильно, что под веками стала собираться влага, и она решила быстрее уйти, чтобы позорно не разреветься перед ним, потому что уже была на грани. Было обидно до чёртиков, потому что хотелось по-настоящему помочь, а в итоге… Не ребёнок он, не нужно с ним носиться. Ну и ладно. Ну и не будет, делов-то. Сидеть ведь в гостиной куда интереснее, зная, что родители вернутся только завтра. Сидеть и слушать, как этот упертый Рома начинает кашлять, и сжимать кулаки со всей силы, чтобы не подняться и не пойти к нему с лекарствами. Ему не нужна забота, значит, Лера не будет о нем заботиться. Хотя это и чертовски сложно.
***
Рома сам не знает, какого черта так повёл себя с Лерой. Не понимает, почему ответил ей грубо, почему захотел, чтобы она ушла. Ещё больше он не понимает, почему позволил себе быть с ней таким… нежным? Такое поведение точно не входило в его планы, но он поцеловал её в лоб каким-то странным порывом, не отдавая себе отчёт в этих действиях. Как бы они не начинали потихоньку приходить к нормальному, здоровому общению, Рома понимал, что минимальную дистанцию с Лерой ему придется держать. Потому что, он уверен, она до сих пор держит на него обиду за лагерь. То был ее первый поцелуй, первые чувства — а Рома уверен, что без чувств Лера бы целоваться ни с кем не стала, — которые Рома так ужасно растоптал, поэтому за рамки теплого общения им выходить, в принципе, не стоило. Дружить с ней — идея тоже не из лучших. И если в первые дни их совместного проживания Рома думал, что, в случае чего, она достанет его своей влюбленностью, то сейчас он отдавал себе отчёт в том, что просто не хочет делать ей больно. А он уверен, что может сделать.
Потому что Рома знает себя. Трезво оценивает ситуацию, понимает своё поведение. Он меняет девчонок, как перчатки, и хоть в последнее время он остро настроен на серьезные отношения — количество девушек в его жизни не изменилось. Он пробует, ищет, снова пробует, иногда даже расстраивается, если не получается, но… Но Лере такое не нужно. Он знает, уверен. Потому что Лера — хорошая девушка. Он иногда думает о том, что она ангелок. Милая, светлая, невинная, правильная. Такая, у которой должны быть настоящие отношения, где будет куча свиданий и цветов перед первым поцелуем, неловкость, нелепые улыбки, хождение по улицам за ручку, а потом любовь до гроба с кучей детишек и поездками на дачу по выходным.
Рома здраво оценивает ситуацию, понимая, что, скорее всего, он нравится Лере. Она краснеет, общается с ним осторожно, а когда он касается её — покрывается мурашками. И Рома, может быть, и был бы готов попробовать с ней что-то. Но Лера не из тех девушек, с кем нужно пробовать. И больно делать он ей не хочет.
Наверное, оттого и поведение такое глупое. Он понял, что перегнул палку близости, поэтому пришлось быть немного грубым, чтобы отстранить её от себя. Ей так будет лучше.
Вот только ей ли?
***
Было грустно снова открывать дневник для записи своих мыслей, потому что каждый раз она делала это со слезами на глазах. Она и завела-то его исключительно из-за Ромы, потому что до его появления в жизни Демьяновой не было таких проблем, которые бы ей пришлось выносить куда-то дальше своего сердечка. В принципе, она бы могла обсудить это с мамой, учитывая то, что та всё знает, но… Но это всё равно было бы максимально неловко, потому что Рома в принципе первый парень, который ей понравился, и обсуждать с мамой кого-то до этого ей не приходилось. А начинать сразу с парня, который живёт через стенку… Сложно. Это было действительно сложно, поэтому она не нашла способа лучше, чем снова молча записать все в старый добрый дневник.
Лера просто писала все, что думает, представляя, что пишет письмо подруге. Изливала душу, заливала щеки слезами и надеялась, что когда-нибудь это пройдет. Потому что сложно. Она всегда смеялась над одноклассницами, которые бегали за мальчиками, но сейчас чувствует себя хуже каждой из них. Лера всегда отличалась адекватностью и взрослым мышлением. Она всегда поступала разумно, и радовала всех своей взрослостью.
А теперь она каждый день плачет из-за того, что влюбилась так сильно, что дышать больно.
И её саму дико раздражает это. Не нравится, абсолютно. Лера ощущает слабость, ей кажется, что она абсолютно уязвима в своих чувствах, и любой может этим воспользоваться.
На страницах уже было несколько мокрых капель, из-за которых синяя ручка немного растекалась, искажая написанные буквы, но Лера не могла остановиться. А потом она перечитала последние пару строчек и заплакала ещё сильнее, прикрывая рот рукой, чтобы не быть услышанной…
Я никогда не думала, что всеми хвалебная любовь — это так больно. Иногда мне кажется, что я больше никогда не смогу чувствовать это. Потому что уже не хочу…
***
Громкий и раздражающе долгий звонок в дверь вырвал Рому из дремоты, заставляя с трудом разлепить глаза. Он услышал, как Лерка пошла открывать, и попытался сосредоточиться, сам не понимая, что хочет услышать.
К сожалению или счастью, его комната находилась слишком далеко для того, чтобы расслышать происходящее у входной двери, но когда он услышал громкие приближающиеся шаги к своей комнате — нахмурился. Он уже готов был увидеть лицо Леры, которая скажет ему, что пришёл какой-нибудь сосед, которого она не знает, или вообще чёрт знает что, но к его удивлению — и жуткому раздражению Леры, — дверь открылась, а в комнату влетела та самая девушка, которая вчера бросила Рому одного из-за неподходящих цветов.
— Королев! — завопила блондинка, и Рома поморщился от головной боли. — Потрудись объяснить, почему эта непонятная девка не хотела меня пускать к тебе?
Парень искренне не понимал, что происходит. Она кричала так громко, что голова словно находилась внутри барабана. После недолгого сна ему стало немного хуже, и крики этой истерички ему сейчас вообще были не кстати. Сзади стояла Лерка, сложив руки на груди и грозно сверля блондинку своими красными — какого хрена красными? — глазами.
— Не называй Леру девкой, — машинально вырвалось у Ромы, что вызвало на лице Демьяновой подобие улыбки. — Что тебе нужно? Ты свалила вчера, можешь валить и сейчас, разговаривать нам не о чем.
— Это из-за неё, да? — крикнула она писклявым голосом, поворачиваясь к Лере.
Та устало закатила глаза, сделала два шага к девушке и, несмотря на то, что была намного ниже, практически нависла над ней, сказав хриплым от недавнего плача голосом:
— Я его сестра, тупая ты курица. А он, — она указала пальцем в сторону Ромы, — лежит с температурой, и ему нужен покой, а не крики какой-то истерички, которая в себе разобраться не может. Поэтому либо закрой свой рот, либо проваливай отсюда, — сказала Лера. А потом вспомнила, как Рома хотел, чтобы у него с этой девицей сложились отношения, как расстроился из-за того, что ничего не вышло… Поэтому добавила, грустно глядя на Рому: —
Прости, братишка.
Дверь за Лерой закрылась, но до этой девчонки, кажется, ничего не дошло. Она уселась на кровать, принимаясь высказывать своё недовольство по поводу всего произошедшего, совершенно наплевав на то, что Рома несколько раз просил ее быть потише. Она подняла его с кровати, решив рассказать, что Рома, оказывается, не такой уж и плохой, и что она даже готова дать их отношениям шанс! Она практически тащила его за руку к выходу из комнаты, звала в кино или ресторан, а ещё «обязательно покататься на твоей классной машине».
И тут его осенило.
— Уходи, — бросил он негромко, когда понял, что слушать её просто нет никаких сил.
— Что, прости? — девушка опешила. — Ты выгоняешь меня?
— Угу. Уходи, серьезно. В ресторан тебя не поведу, на машине тоже не покатаю. До двери провожу с удовольствием.
***
От того, как Рома практически выталкивал из квартиры эту курицу, хотелось расхохотаться. Она доставала его в комнате больше часа, а Лерке так и хотелось подняться из гостиной и дать ей пару подзатыльников, чтобы до неё дошло, что больному человеку нужен покой.
Лерка видела, как Роме плохо, а судя по малиновым щекам температура поднялась ещё сильнее, но она упорно держала себя в руках, чтобы не сорваться и не начать его лечить.
— Достала, — он прислонился к двери затылком, когда блондинка, наконец, покинула квартиру. Лера молчала.
— Лер, — он подошёл к дивану, где она сидела, и присел перед ней на корточки, заглядывая в глаза. — Мне кажется, у меня жар. Не поможешь?
— Нет, — буркнула она, рассматривая комнату. — Тебе моя забота не нужна, сам справишься, взрослый мальчик.
— Кажется, я не справляюсь. А кроме тебя мне, как видишь, помочь некому, — Лера продолжала избегать его взгляда, чувствуя, как от его близости покрывается мурашками. — Ну Ле-е-ер.
— Что?
Она повернула голову и встретилась с его глазами, в очередной раз утопая в этих омутах. Даже растрёпанный и заболевший он был слишком красивым, чтобы долго сопротивляться ему.
Рома взял в руку ладонь Леры и приложил ту к своей щеке, сводя Демьянову с ума. Он долго молчал, просто сидя перед ней и глядя в глаза, при этом не убирая руки. Мурашки бегали толпами, а в какой-то момент Лера словила себя на мысли, что не дышит.
— Горячий? — спросил Рома. Она кивнула. — Кажется, мне всё-таки нужна твоя забота, — Рома улыбнулся, и Лера не смогла не ответить тем же.
— Иди в кровать, Ром. Я принесу жаропонижающее и сварю тебе суп.
