Он протянул мне клещи И зубы вырвать наказал: Не жди хорошего, Пока во тьме блестит его оскал. И холодно нутро его, И в сердце зверь сидит. Он жаждет крови, он твердит — «Порви все на куски». Укус твой хуже рева гнева — Горит на рваной плоти кровь. Чем ближе ты, тем я слабей, Не в силах внять твою любовь. (Вольный перевод фрагмента песни Nicole Dollanganger ‘Dog Heart’)
***
Его воля дала слабину: с уст сорвался плач. Затяжные всхлипы зарождались, будто, из глубин его груди. Всхлипы, что ломали оковы его тела и вытягивали из свитых его сердцем темных пут наружу самые болезненные чувства. Всхлипы эти выводили боль дорожками слез, и слезы эти казались кровавыми: они резали его щеки, чтобы утонуть в луже у его колен. Кайл бессильно повесил голову. Слезы продолжали катиться, врезаясь в его кожу, полосуя ее горящими следами стыда. Он ненавидел себя за этот плач. В сущности, он разгорался в ненависти к себе за то, что в его сердце пробралось чувство достаточно глубокое, чтобы заставить его сорваться. Он знал, что чем-то не угодил ему. Будучи неуверенным, чем именно, он все же знал, что он не был им доволен. Не в полной мере. Вернувшись домой с работы Кайл уснул на диване в гостиной и, когда проснулся, оказался в подвале, без одежды, с холодной сталью наручников на запястьях, оставленный дрогнуть у бетонной стены в ледяном свете флуоресцентных ламп. Перед глазами плыло. Преодолевая слабость, он слегка повернул голову — крошечная красная точка зацепила его взгляд: она лежала у подножья вздутой вены на руке. Он снова его накачал. Несомненно, Торазином, устало подумал он. Поразительно, как я не проснулся, когда он мне его вколол. Это, определенно, то, к чему стоит быть готовым, когда выходишь замуж за врача… и тем более за хорошего. «Хороший доктор» уже делал подобное ранее, искусно травя его во сне, чтобы, когда он проснулся, его застал врасплох всепроникающий ужас. Причина этому была всегда одна: он «не угодил» ему, так или иначе. Намереваясь смахнуть мутную пелену со своего рассудка, он попытался ровно сесть — голова отозвалась на попытку пульсирующей болью. Мягкое цоканье просочилось из пролета двери в подвал. Кайл легонько поднял голову, видя своего мужа, размеренно идущего к нему: каблуки его легко узнаваемых кожаных туфель приглушенно стучали по мере каждого сделанного шага. Пленник невольно съежился — тут же вспыхнули остатки боли в спине. Он скрипнул зубами, и, будь он здесь один, позволил бы себе выпустить ранее утихший плач: он уже почти отошел от последнего случая и вот — это. — Ты выглядел таким грустным, Кайл, — сказал ему муж, голосом настолько мягким и успокаивающим, словно тягучая струя меда, стекающая с ложки. Ему недоставало лишь приторной сладости. — Плач не вяжется с тобой, не в таких обстоятельствах, точно. Где же твой запал? Он тихо вздохнул. Единым плавным движением он опустился на колено перед Кайлом и мягко положил свою крупную руку на его обнаженное бедро. — С тобой всегда так трудно… ты знал об этом? Я вижу, что излагаю свои ожидания относительно тебя достаточно четко, но… такое чувство, что ты их не совсем понимаешь. Или понимаешь, но игнорируешь правила игры, что я, по правде говоря, нахожу еще более настораживающим. Кайл чувствовал себя невыносимо беспомощным в свете этих обстоятельств: все, на что он сейчас был способен — вперять свои полные ужаса глаза в лицо мужа, ощущая бесформенный гнев в недрах своего сознания. То было место, где он по искрам мог собрать огонь восстания, но эта часть его становилась все слабее с каждым проходящим мимо него годом. Неожиданно его муж потянулся рукой к его лицу, и, несмотря на тягучесть движения, оно заставило Кайла отпрянуть от него к стене. Он глазел на руку с неподдельным ужасом: холодный пот окропил его кожу. С прищуром, методичные серые глаза будто препарировали его, но вдруг смех вспыхнул в них. Рука возобновила свое движение и нежно коснулась щеки Кайла — тот уловил больничный дух. Вероятно, это было мыло, которым обычно пользовался его супруг перед тем, как погрузить руки в глубокий разрез в плоти очередного, лежащего на операционном столе, пациента. — Может, прочтешь стихотворение, которое мы выбрали для твоего исправления? — сказал он не очень внятно, проводя грубым большим пальцем по губам супруга. Кайл задушил в себе очередной всхлип и медленно кивнул. Он вовсе не хотел, но знал, что выбором не располагает. Если хочет сохранить для завтра возможность передвигаться, конечно. — Тогда читай. Сейчас же, — скомандовал он, вставая. — Я бы хотел услышать его… Люблю твой голос в такие моменты. По-моему, так мы можем быть друг с другом исчерпывающе честны. Подрагивая, Кайл сомкнул глаза и унес свое сознание далеко-далеко туда, где эти муки были лишь абстракцией и на деле не существовали; место, где сочные и яркие капли лимонных плодов таяли над крышами домов под трели певчих птиц. Слезы струились вниз по его щекам, трепещущий голос его наполнял мрак подвала, разум неустанно трудился оживлять в памяти моменты счастья, до того как их затопил сущий кошмар. — Громче, любовь моя, — попросил его муж. — В конце концов, это все ради твоего же блага, так ведь? Супруг подготавливал нечто, но Кайл не был готов сейчас собрать все догадки в сложенный пазл. В случаях как, например, этот было лучше получить своего рода сюрприз: обычно неожиданность оглушала и делала все, что бы ни случилось, не таким болезненным. Он так и держал глаза плотно закрытыми, повторяя про себя слова, которые излучали свет, пропитывая им мир боли, которому свет этот был чужд:Сердце твое — это блюдо, Наполни его упоением И не будет в нем места горю. Но наполни его страданием — Радость сдастся её морю.