Снег на голову

Оказывается, принимать спонтанные решения — очень легко! Вот странно, да? Они и на слух кажутся легкими, чего уж говорить, что и принимать их должно быть так же. Ну, это может у кого-то, а вот Алине они давались трудновато, те, которые хоть немного большие, не зайти там по пути из школы в магазин через дорогу купить на мелочь мороженное или шоколадку, — надо было все взвесить, обдумать по несколько раз, учесть… Ну, так ее воспитывали — по возможности все четко планировать, на авось не полагаться, если речь, конечно, не идет о каких-то нестандартных ситуациях… Импровизировать не отучивали — отец, ну, то есть отчим, вообще ей говорил, что не умей он этого — «мы бы в этом патио не сидели». Но буквально вдалбливали правило — учитывай интересы других, всегда! Уважай их время, планы, интересы… И в общем-то это было правильно все. Но теперь она практически на ровном месте вдруг с легкостью задвинула все воспитание подальше и повела себя совершенно вопреки — загоревшись на ходу идеей, раздумывая от силы минуту, и то не составив как такового плана, а насчет чужих планов вообще положившись на авось. И от этого на душе стало так невесомо и даже весело, что девчонке хотелось высоко прыгать и хлопать в ладоши, потому она и не собиралась сомневаться насчет правильности своего решения. Вообще об этом не думала! В мыслях была такая легкость, что даже тяжесть пакетов не тяготила в принципе, и походка, казалось ей, стала почти летящей. Судьба сегодня как будто подыгрывала ее непривычно искристо-радостному шебутному настроению — на совершенно незнакомом рынке попадались сплошь хорошие продавцы с хорошим товаром и терпимыми ценами. Тетенька в мясной палатке даже спросила, что она готовить собирается, и дала парочку советов, в маршрутке незнакомый парень уступил ей место, увидев внушительную поклажу, дождик, который вот-вот грозился привычно полить с низкого питерского неба, все никак не начинался… А напоследок, как только она подошла к парадной, оттуда вышел мужчина, явно чем-то серьезно озабоченный, и тем не менее тут же заметил ее и придержал дверь, даже не пришлось заикаться об этом.       — Ой, спасибо большое! — девушка искренне поблагодарила его и чуть неловко, прогибаясь под тяжестью ноши, переступила порог.       — Помочь?       — Нет-нет, я сама! Спасибо! — приятно, когда тебе помощь предлагают, и Рощина, считавшаяся среди сверстников не самой дружелюбной, и даже высокомерной, от всего сердца улыбнулась учтивому гражданину. Она сегодня почти всем улыбалась, просто так, что раньше было для нее почти непостижимо, как и идти на поводу у собственных эмоций вперед разума, а этому мужчине, кажется, даже настроение подняла. Его мрачности словно на пару секунд и не стало, он приветливо улыбнулся в ответ, как девчонка успела увидеть, пока железная дверь не закрылась за ней. Она же поспешила бодро пройти и взобраться на лестницу, все напевая под нос засевшую с самого утра в голове песенку про корни и улетаю в небо, а лестница, пока она все летела к тому, кого не помню, туда, где еще не был, привела наконец на нужный третий этаж. У самой двери Алину вдруг как охолонуло — будто очнувшись от своего легкомысленного, шаловливого забытия, она замерла перед уже знакомой, многократно перекрашенной дверью с ободранным почтовым ящиком, и уставилась прямо на глазок. На нее напало слабое, но очень неприятное волнение, навроде колкости дурацкой этикетки на внутреннем шве свитера — вспомнила свой крайний визит сюда, как точно так же стояла перед этой дверью, без тяжелых пакетов с рынка, но с тяжелой душой, потом все остальное, и засомневалась. Вот куда ты, оглашенная, лезешь, что ты задумала, зачем… Затем! Не желая себя даже уговаривать, девчонка стремительно нажала на кнопку звонка — как и в тот раз, все решила одним махом, как в воду прыгнула. Но с тех пор поменялось очень многое…       — Оох, ну кого там несет, — за дверью послышались стариковское ворчливое кряхтение с характерным шарканьем старых тапок, и это не самое благозвучное сочетание лишний раз дало понять Рощиной, что передумывать и бежать поздно — и ее это вполне устраивало. — Нуу, кто там?       — Степан Кузьмич, здрасте! — чуть охрипшим от молчания и волнения голосом отозвалась она. — Это я, Алина, помните меня?.. — ну а вдруг не помнит уже?       — Ох ты ж! — по ту сторону двери тут же началась возня с замками. — Сейчас-сейчас, погоди! — заметно взбодрившийся голос и подпевающее ему суетливое щелканье механизма и цепочки не оставили никаких сомнений, что ее помнят, и еще как. Ну так а кто ей варенье передавал? Наконец, сезам открылся, на пороге предстал собственной персоной его неутомимый страж на пенсии, в любимых трениках да застиранной рубахе поверх майки-алкоголички, со всклоченной белой бородой и взлохмаченными волосами того же оттенка. Кузьмич, судя по всему, дремал или просто валялся на своем диване, как обычно не желая лишний раз шевелиться, когда за окном перепады давления. Однако ж, давление будто нормализовалось, стоило ему только увидеть свою посетительницу.       — Здрасте, — смущенно улыбнулась она старику, которого, неожиданно для себя, очень рада была видеть.       — Хоо, — старый брюзга и мизантроп аж просиял, — а я гостей не ждал! Заходи-заходи-заходи! — затараторил он, в подтверждение своего приглашения замахав руками и даже выйдя за порог, пытаясь забрать у девочки пакеты. — Что на сквозняке стоишь, заходи скорее!       — Я, наверное, не вовремя? — она сама, если честно, не поняла, что это было больше — привычный реверанс вежливости или последние остатки неуверенности.       — Да ты что говоришь-то такое, голуба! — возмутился дед, — Невовремя она! Невовремя Андропов помер, а ты заходи давай! Столь весомый довод положил конец всем вежливостям и последним сомнениям. Алина, так и не дав забрать у себя сумки, вошла в пределы коммуналки.       — Давай-давай, на кухню, на кухню! — все гнал ее Кузьмич вперед, запирая все обратно на замки. — Да не разувайся, у нас не мыто, и мешки свои неси! Это нам что ли?       — Ну, можно и так сказать, — хихикнула девчонка, оставляя пакеты в углу кухни.       — Так вроде не голодаем, пайков на усиленное не выписывали… А ты сама как? Выздоровела уже что ль? — сообразил наконец старик, вспомнив события последних дней.       — Ну, как видите, в поликлинике вот выписалась, — улыбнулась Рощина, присаживаясь на уже знакомую табуретку у стола.       — Ага, помогло, стало быть, вареньице-то? — не без самодовольства осведомился Кузьмич.       — Конечно, спасибо вам за него еще раз!       — На здоровье-на здоровье! А Славка еще брать не хотел, хе! — не спрашивая нежданную гостью насчет чая, он сразу принялся ставить чайник. — А вареньице мое кого хошь на ноги мигом поставит! Сам варил, между прочим!       — И у вас это хорошо получилось, — уверила его девочка, интуитивно угадывая, что дедуле того и надо.       — А Славка-то на службе, — как бы между делом сказал Кузьмич, все хлопоча у холодильника, и как будто не обратив внимание на хоть искреннюю, а все же лесть, — так что если ты опять к нему…       — И к нему, и к вам, — хихикнула Алина, — а что на работе, знаю. Ну я подожду его, вы ж не возражаете? — лукаво стрельнула она глазами, с намеком на предыдущую их встречу на этой самой кухне.       — Кто возражает? Я? — деланно удивился собеседник, приосанившись. — И правда ведь, возражаю! И вот тебе мое возражение! — перед Алиной на столе предстала увесистая кастрюлька, из которой доносился густой рыбный аромат. — Ушица, свеженькая, с вечера сварганил только! Приятель старый на рыбалку вдруг выбрался, а все сказки мне сказывал про суставы свои и давление. Нате, поехал, а меня и не позвал! Вот справедливо разве? — с искренним возмущением вопрошал дед, уткнув кулаки в бока.       — Наверно, он думал, что вы себя не очень чувствуете?       — Да я уже года два мечтаю просто, чтоб на рыбалку меня кто-то позвал. Сижу тут, как вешенка в гараже, грибницы распускаю, да носа не кажу. Думаешь с чего у меня давление-то да суставы? Да поговорить мне не с кем, выйти не к кому! Тоска жрет, милая, хоть вой!       — Так поезжайте в другой раз сами!       — Ага, на чем, на своих двоих? Еще на такси скажи.       — Не скажу, — хихикнула девчонка, — наши люди в булочную на такси не ездят.       — Правильно! Наши люди садятся ухой обедать со мной!       — Ну я точно ваша, — рассмеялась она, без труда расшифровав гусарское приглашение разухарившегося старика, — так что не откажусь.       — Вот и молодец! — тут засвистел и чайник. — О! — обрадовался дед. — И чайку с тобой попьем потом, — от радости аж хлопнул в ладоши и потер их. — Сложились картишки в пасьянс! *** Уха была хороша. Алина не была особо любителем рыбы, как и супов в принципе, но угощение у дедушки Кузьмича было отменным, кушалось с большим удовольствием. Возможно, гастрономическая исключительность варева и заставила деда с его гостьей какое-то время хранить молчание за поглощением пищи. Однако ж оно было, наконец, прервано, и тон прервавшего так и говорил — его ой давно тянуло это сделать.       — Нет, и, и как я, крот старый, тогда не разглядел-то тебя! — воскликнул вдруг ни с того ни с сего старик, уставившись на девочку и прибавив широкий потрясывающий жест рукой, как свидетельство бурливших эмоций. — Похожа ведь, ей богу, похожа! Переспрашивать Рощиной не требовалось — кому, как не ей, было сразу понять, что речь о до сих пор волновавшем ее, да и не только ее предмете. Оставалось только скромно улыбнуться в ответ да пожать плечами — отец тоже совсем не сразу ее «разглядел».       — Я ж папашку твоего знаю сколько… — тут Кузьмич возвел взгляд к потолку, напряженно прикидывая цифры былого, — да вот с твоего возраста, наверно, и знаю! Ну да, — сам себе подтвердил вдогонку, отыскав в памяти нужные фрагменты, — он как раз в своей школе милиции учился, я сюда въехал. Еще при Горбачеве это было…       — Так папа тут так давно живет? — живо поинтересовалась она, про себя тихо радуясь, что дедушку и не пришлось особо разводить на рассказы о Волкове — он и сам, кажется, желал с ней говорить об этом.       — А, а как же! — старичок всплеснул руками, будто она спросила его о чем-то очевидном. — Эту комнату еще деду твоему давали, от завода! — палец многозначительно указал в потолок, в знак важности этой исторической подробности. — Так что папка твой тут считай, что родился… Так, — едва начавшийся желанный рассказ резко прервался, а рассказчик пристально взглянул на аж вздрогнувшую от неожиданности Алину. — А чего это ты пришла-то, если знаешь, что папка на службе? Еще и с харчами? — о пакетах в углу добродушный дед, оказалось, не забывал.       — Ну как, — неожиданно для себя, Рощина смутилась, хотя просто могла бы объяснить все сразу, — мимо вас шла, дай думаю зайду…       — Ага, меня, пня старого, послушать? — «пень старый» не поверил. — Чего задумала, девонька?       — Ничего от вас не скроешь, — признала со вздохом девчонка, хотя послушать его она на самом деле хотела.       — А ты как думала, — не без самодовольства ухмыльнулся Кузьмич. — Мы, знаешь ли, на границе-то у китайцев не семечки щелкали! Ну, так что затеяла-то?       — Ужин хочу праздничный устроить, ну, в честь выздоровления, — призналась Алина. — Но чтоб для папы это был сюрприз.       — А если он в ночную? — лукаво прищурился старик, снова испытующе на нее уставившись.       — Не в ночную, — девчонка не растерялась и сама деловито усмехнулась. — Информатор надежный.       — А не брешет? Информатор-то?       — На уголовном кодексе присягал.       — Ой, девка! — восторженно захохотал дед. — Да ты батьке своему фору дашь! За словом в карман-то не лезешь!       — Так сами ж говорите, что похожа, — тут же нашлась, что ответить с хитрой ухмылкой, Алина, чувствуя себя отбившим шайбу вратарем, и тут же отправила в рот еще одну ложку остывающей ухи. — Ну так что, есть у вас от папиной комнаты ключи? *** Ключи, как ни странно, нашлись. Волков когда-то давным-давно отдал соседу дубликат — мало ли, что случиться может, да, кажется, и забыл с тех пор об этом. Зато престарелый хранитель коммуналки ничего не забывал, даром что давно подозревал у себя начало склероза, (и не он один, Славка тоже ему, как сцепятся на кухне по пустяку какому, мог намекнуть, мол, с головой уже не дружишь, Кузьмич), и все хранил на гвоздике под выключателем, вместе со своим комплектом. В комнате Алина, хотя зашла с единственной целью быстро переодеться в захваченные из дома шмотки и бежать готовить, не могла не зависнуть, задумавшись. Из памяти снова всплыло, с каким чувствами она сюда входила в первый раз, и с какими пришла теперь. «Папка твой тут считай что родился»… Значит, он ползал по этому полу маленький, строил башни из кубиков, гонял машинки, расставлял солдатиков, качался на деревянной лошадке… Убегал во двор с мячиком, возвращался с разбитыми коленками, надевал колючую школьную форму, завязывал перед зеркалом пионерский галстук, шел в школу, подкидывая в воздухе коричневый портфель… Все эти картинки сами собой нарисовались перед ней одна за другой, как кадры на пленке, за какие-то минуты две, пока стояла тут со своей сумкой и разглядывала по новой нехитрую обстановку скромного, и, если честно, хиреющего жилища капитана Волкова. И почему-то она была прямо уверена, что именно так оно все и было. За те несколько дней, что новообретенный биологический отец провел с ней больной, они по-настоящему сблизились. Если до этого, хоть и наладился вроде контакт, он все равно оставался для нее чужим, то мерзкая простуда привела к тому, что из Славы и Волкова обитатель этих метров в ее мысленных диалогах с самой собой прочно и осязаемо перевоплотился в папу. Легко и просто, на раз-два. Ну а кто он еще, как не папа? Как еще назвать человека, который так быстро стал родным, с которым, оказалось, столько общего, и который, опять же, по факту и дал ей жизнь. И все, что происходило в последнее время, только подтверждало это раз за разом, в обход всех так и не сделанных за ненадобностью экспертиз ДНК. Поэтому ничего и удивительного, как раз естественно, что ей теперь хотелось чаще видеться с папой, порадовать его чем-нибудь, узнать о нем как можно больше… человеку вообще свойственно желание знать кто он и откуда, от кого родился. Поэтому разговорчивость дедушки Кузьмича ей только на руку, а если она папу уговорит показать ей его детские фотки и расспросит про бабушку и дедушку… Все было прекрасно, но было всего одно «но», что вроде незначительно, а смазывало все ее воодушевление от происходящего, — такая имеющая право на жизнь каверзная мысль, которая не могла не возникнуть, а потому противная. «Как у тебя все легко-то. А то, что ты еще месяц назад звала папой совсем другого человека, ты не забыла?». Не забыла. Потому и нахмурилась в этот момент, уставившись в свое отражение в заляпанном пальцами стекле серванта. Что она натворила? Да в сущности ничего. Ни от кого не отрекалась, не предавала… но какой-то диссонанс ощущался все равно. Отец, по факту отчим, растил ее как родную — именно так, а как еще, если ровно до того момента, как она подслушала тот самый разговор, у нее никаких сомнений не возникало, чья она дочь, причем любимая. Но тут появился Волков, вернее, она сама его явила из небытия, отыскав — и она и его дочь тоже. Еще и выясняется, что так много взяла именно от него. И тот — папа, и этот. Еще и оба Вячеславы. И в голову не приходит делить их на отчима и отца, а уж тем более отца юридического и отца биологического — аж само нутро, казалось, противилось этой ереси. Но как же быть? Ломать мозг и портить нервы этим тут же надоело. Хватит. Как будто она сейчас придет к какому-то разумному решению. Да и надо ли оно ей прямо сейчас? Осознание, что время тикает, а у нее еще непочатый край готовки, прикрыло от всех этих мыслей спасительным щитом, ну или зонтиком. Сама придумала свой сюрприз — соответствуй! Подстегнув себя таким образом, Алина бодро стала переодеваться в захваченные из дома удобные шмотки, вытащив их из сумки. Кстати, а стекло-то в серванте не помешает помыть, совсем залапанное какое-то… Стоило сказать это самой себе совершенно невзначай, между делом, как в глаза тут же стали бросаться друг за другом пыль на полках, чашка с тарелкой и крошками на тумбочке, небрежно сваленные на стуле мятые сухие майки и рубашки, видно после стирки, и пол какой-то еще грязный, вон аж клубы в углу… Как фокус на фотоаппарате навелся. На все это сборище безобразия девушка уставилась, грозно нахмурившись и уперев руки в боки… ***       — Смотри, аккуратно там, не полное наливай — разольешь же! — только и успел он крикнуть девчонке вслед, выпросившей у него вдруг ведро и каких-нибудь пару тряпок, каких не жалко.       — Я знаю!       — Ну смотри! — ответил дед и тихонько усмехнулся. — Шустрая, ишь ты!.. С присутствием гостьи Кузьмич с необъяснимым для себя удовольствием взялся мыть посуду да протирать стол, мурлыча под нос какую-то песенку времен молодости одного из бесчисленных ВИА, какого точно — не помнил. Вот чего с ним не было уж давненько — петь хотелось! А все ж неспроста — прилетела птичка, расчирикалась — вот его и расчирикала заодно… Рад был, теперь ей богу рад, что тогда пустил ее на порог, а ведь сомневался! Кто бы мог подумать, кто это к ним в дверь затрезвонил среди бела дня! Как у Парамоновой, кочерги старой из квартиры напротив, в сериалах ее шизанутых — судьба, стало быть! И слава богу! Чего скрывать — за Славку душа просто-напросто болела. День ото дня, да даже год от года смотрел он на него и видел, как в бобыля законченного превращается на службе этой своей. Если не пристрелят, так того гляди там бахнет пенсия, и останется один как перст в этой их конуре, да чахнуть начнет вместе с ней, а то и спиваться. Откуда он это все знал? Да по себе родимому. С ним так и было — все шел себе по жизни, когда жил, а когда выживал, и все сам, самому-то легче — оглянуться не успел, как один и остался. Семьи не нажил — свободу ценил, да и все некогда было, знай себе отпаши, приди домой, пожри, поспи — и все по новой, а богатств так тем более. И Славик-то единственной почти родной душой оставался, хоть какой, вот и переживал за него, пусть не показывал — еще чего, показывать! Только что ж с ним станется, если повторит он его, Кузьмича? Кто ж его-то хоронить будет? Главк его что ли?.. А тут хоть вот, кровинка нашлась, еще и красавица какая, и умница, как по заказу. Папашу-то своего вон как любит, даром, что только недавно-то узнались. Да и бог бы с ней, с хренью этой, что парень знать не знал про ягодку, и с бабьими этими мутками тем более, ну их к лешему — главное, что нашлась! А что отцом пропустил — так дедом отработает! Так Славке и сказал, когда они позавчера с ним сидели на кухне и, как добрые родичи, тихонько от души пили да закусывали, будто не лаялись тут лет пятнадцать по всякой хрени бытовой. Мысль эта — про дедом отработает — так неожиданно пришла на ум престарелому холостяку, не знавшему семейной жизни в принципе, что он сам обалдел немного, однако ж тут же, как подумал, так сказал — с языка просто слетело. Может, и правильно сказал на самом деле, так оно и будет? А Славка-то руками замахал на него, мол, сдурел что ли, старый, каким дедом, еще дите совсем, выучится пусть сначала, образование получит, замуж по-человечески выйдет — да видно было, что мысль эта по душе ему пришлась, и не водочка на него так подействовала, нет, совсем не она!.. Придет время, и будет все. Жить, главное, надо, да живым быть! *** Устроить без спросу уборку в отцовской комнате было еще большей, пожалуй, наглостью и бестактностью, чем прийти с продуктами и приготовить ужин. Но Алина была слишком полна решимости довести сегодня все, что видит здесь и что сможет, до идеала. Для хоть какого-то его достижения жизненно необходимы были ведро воды и тряпки. После недолгих раздумий, за что тут хвататься первым делом, девчонка схватилась сложить аккуратно рубашки и майки. Если будет успевать, одежду она ему, конечно, погладит, хотя ей до этого глажка рубашек давалась тяжеловато, этим мама больше у них в доме занималась… На спинке все того же стула висел серый шерстяной пиджак, колючий немного, от которого буквально дохнуло тем, что называют ретро (ну или нафталином). Алина ни разу не разбиралась в таких делах, вообще ко всему этому сумасшествию со шмотками всегда была равнодушна, но сразу почему-то решила, что отцовскому пиджаку лет столько же, сколько и ей, если не больше.       — Да ну нет. Ну невозможно двадцать лет один пиджак таскать, — пробормотала она, неся к шкафу видавшую многое и многих, однако еще державшую хоть какой-то вид одежу. Внутри гардероба было не особо густо — пара костюмов, одна рубашка, и то джинсовая, черная куртка, парадная форма — и, как ни странно, ни одной свободной вешалки на штанге не оказалось. И что прикажите теперь с этим делать, подумала девчонка, недовольно хмурясь и косясь на покалывающую руки и тяжеловатую ношу. Не придумав ничего лучше, повесила на джинсовку, попутно усмехнувшись, что никому в голову не придет в здравом уме это вместе одеть — не подходит же друг к другу совершенно, это даже она понимает… Не глаженное и засохшее почти до сухарей белье после укладывания отправилось в соседний шкаф на полку — Алина теперь была уверенна, что непременно и до этого доберется, слишком уж эта сухая шершавость наждачно прошлась по коже и по включившемуся на полную перфекционизму. Последний пока что объявил ближний бой пыли на полках и вырезах шкафчиков, а потом на серванте, тумбочке, столе и подоконнике. Пыль же решила, что называется, не быть терпилой и не сдаваться до последнего — тряпкой, то и дело промываемой в ведре (решила, что потом сходит наберет чистую уже для пола), приходилось елозить с нажимом туда-сюда по нескольку раз, захватывая скомкавшиеся пылинки, и все равно где-то оставался едва заметный налипший белесо-серый след.       — Жесть, — проворчала девчонка, отфыркивая выбившиеся на лицо пряди волос. — Ладно, хоть так… Перфекционизм после очередного прохода ветошью все-таки решил пойти на худой компромисс — так уже точно пыли и грязи меньше, а время идет, надо дальше. Вместе с тем, Алина осознала, что как-то все идет муторно — не хватало чего-то. Едва собравшись вновь обратиться к дедушке Кузьмичу, она осеклась, потому что искомое тут же попалось на глаза, как по щучьему велению. Небольшой радиоприемник лежал и не отсвечивал на тумбочке, видно, терпеливо ожидая своего часа. Ждал немало — успел сам покрыться пылью, на которой отразился чей-то отпечаток пальца. Судя по сходству с теми, что некрасиво отметились на стекле серванта, прикасался к нему только Волков, и то только чтоб отодвинуть. Аккуратно и даже с какой-то заботливостью Рощина почистила аппарат тряпочкой, раз уж он так удачно ей встретился, и, чуть покрутив в руках, изучая нехитрое устройство, нажала на кнопку. Спустя недолгое время поисков места, где поставить, и подходящего угла антеннки, удачно опершейся о стенку, заиграл почти без помех эфир первой поймавшейся радиостанции. Перемежаясь с легким похрипыванием, даже придававшим какое-то очарование, звучало что-то из подсознательно знакомой и родной эстрады, и Алину это вполне устроило — хоть не шансон воровской, на том спасибо! — поэтому, вот так передохнув, она спокойно вернулась к своим баранам, то есть шкафам. С музыкой дело пошло как-то веселее — одна песня незаметно перетекала в другую, ненадолго прерываясь на болтливые паузы ведущих. Рощина только время от времени обращала сколь-либо пристальное внимание на это, как будто выныривая из воды и почти неосознанно подпевая — а потом опять погружалась в работу и мысли, а звуки становились относительно далеким фоном, волнами, слегка подталкивающими ее вперед.       — Позови меня с со-бой, я приду сквозь злые но-чи… — вполголоса и как бы невзначай намурлыкивала она то одно, то другое, подкрепляя очередными победами чистоты и порядка и сама над собой подхихикивая, уж очень похоже выходило на бабулю, — я от-правлю-сь за то-бой… Когда с пылью было вроде бы покончено и даже стекло серванта очистилось от не эстетично смотревшихся на нем улик — хорошо, что в этом холостяцком хозяйстве вдруг нашлась брызгалка для окон — Алина, уже готовая приступать к самому главному — мытью полов, заметила таки закравшийся в сносную работу изъян. Дверца одного из верхних шкафчиков стыдливо была приоткрыта — видимо, когда протирала, нечаянно сорвала ее с намагниченного правильного места. Спешное исправление этой неполадки привело к неожиданной неприятности. Стоило только ей, подумав, что зря табуретку унесла на место, с трудом дотянуться и попытаться закрыть мятежную дверцу, как та ей немедленно отомстила — отклонилась в другую сторону, и на светлую голову посыпались снарядами фотографии.       — Айй! Целая россыпь разлетелась немедленно и сразу на полкомнаты. Больно ей не было — хотя некоторые фотки и проезжались в падении уголками по лицу — а вот досадно было несказанно. Молодец, навела порядок… Коротко и красноречиво вздохнув, тем самым высказав самой себе, что она об этом думает, Алина спустилась на карачки и принялась собирать все обратно. Где-то в радиостудии как будто этого и ждали полдня в полной готовности — тут же, секунда в секунду, томно-лирично из приемника завздыхала Аллегрова. Все еще немного злясь на саму себя, и потому не очень в состоянии оценить магическую чуткость диджея, она быстро сгребла все сыпучие снимки вместе и стала сбивать в аккуратную стопочку. И вот тут-то, по блестящей кодаковской фотобумаге, и скатилась, как по горке, прямиком в ловушку. Как девчонка не пыталась мужественно сопротивляться, а любопытство все же взяло верх — не выдержала, села прямо на пол и залипла, разглядывая так удачно свалившиеся, как снег на голову, фотографии.       — … смотрит мне в душу улыбчивый взгляд… Отца на них она нашла быстро — не так сильно он и изменился с тех пор, не очень далеких, судя по красненьким цифрам в углу. А вот его начальника, Олега Георгиевича, почему-то узнала не сразу, остальных же, сидящих за столом в какой-то бане, с полотенцами на плечах, она не знала вообще. Ни Киры, ни второго их коллеги из отдела тут не было… Сдержать улыбку почти ни разу не получилось — от распечатанных мгновений прошлого как будто веяло особым теплом, такие на них были люди еще молодые и веселые. Опять баня, какой-то парк осенью, тут с ними еще незнакомая женщина, красивая кстати… о, тот самый пиджак! Который она только что повесила в шкаф!.. Опять какое-то застолье, шарики, вроде новоселье, только Олег Георгиевич почему-то… в инвалидном кресле и весь перевязанный. Ранили на задании наверно как-то… вот так неудачно. Или в аварию попал. Хорошо, что выздоровел… Ой, а это… А теперь на другом фото уже папа был в роли раненного — правда, перевязана была только голова. А вокруг был явно юг, может Сочи, может Анапа какая-нибудь, накрытый стол в каком-то дворике, шашлыки на мангале, и все те же, только красивой брюнетки с пучком на голове не было. Зато были другие женщины, одна из них была с каким-то мальчиком, наверно сыном, и стояла рядом с папой. А мальчику, наверное, сейчас столько же, сколько ей, вдруг подумалось… Но все-таки, где он так умудрился стукнуться головой? Так она перебирала фотки одну за другой, и чаще всего там были либо эта милицейская компания (как-то она сразу поняла, что это все коллеги), либо уже и более знакомые ей лица — Порохня, приятный капитан Николай и Варя. На более старых фотках еще появлялся временами веселый носатый мужчина, почти все время в шляпе, прям как Боярский. То в черной, то в коричневой — как раз в ней и рыжей кожанке стоял он с папой в обнимку на фоне какой-то каменной стены, на стрелке Васильевского что ли? Они залезли как будто по большим камням и встали на них, опираясь и в то же время обнимая остальных, которые стояли внизу — Олега Георгича и остальных мужчин, высокого худого симпатичного и крепкого пухлого, на мишку похожего. А в милиции и такие работают, в шляпах? И с конскими хвостами? Странно, это ж не по уставу вроде… Ой. Групповые фотки резко кончились, наверху стопки у нее в руках оказалось фото, где был только один Волков, в белой рубашке и гордом одиночестве, крупным планом, стоял в каком-то полумраке и смотрел прямо в камеру, пристально и серьезно. Алина зависла. Это нормально же, любоваться своим папой? На этом снимке он показался ей очень красивым — наверно, дело в удачном свете, а еще скорее в глазах. Взгляд у него был вовсе не улыбчивый, он вообще здесь даже на чуть-чуть не улыбался, но как будто смотрел что называется прям в душу. И странно напомнил почему-то героя с обложки какого-нибудь романтичного романа. Вездесущая Аллегрова, которая все продолжала петь и распевать, как будто ее пыталась в этом же убедить.       — Фотография 9 на 12 С наивной подписью на память. Фотография, где мог ты улыбаться Хотя улыбкой вряд ли что исправишь… А-аа-аа…       — Да надо ли вообще что-то исправлять? — пробормотала девчонка, сама похоже не заметив, что сказала это вслух, и не насторожившись, что уже с песнями разговаривает. Поднявшись, наконец, на ноги и все вертя фотки в руках, она вдруг заозиралась по сторонам, как будто борясь с собой — делать-не делать. Спустя каких-то полминуты размышлений и метаний от «за» до «против» всю стопку положила на полку, кроме одной фотографии. Эту самую, на которую она так засмотрелась, папин портрет, она схватила, еще раз посмотрела на него внимательно, хулигански улыбнулась, и тут же, достав из сумки, что оставалась на диване все это время, первый попавшийся учебник — римское право — сунула между страничек и решительно захлопнула, прям почти как древние римские судьи. Вот так! Вряд ли он заметит пропажу одной из большой кучи фоток… ***       — Мм-мм-мм-ммм, — дверь парадной довольно складно проскрипела в такт, — зее-ле-но-глаа-зое та-кси… М-м-м-ммм, при-ттор-мо-зи, при-ттор-мо-зи… Так задумчиво вполголоса, вздохами и бормотаньем себе под нос, напевал, чуть сутулясь, капитан Волков, поднимаясь в вечернем полумраке по родной лестнице мимо сломанного лифта, держа подмышкой пачку магазинных пельменей. Этого должно было им с Кузьмичом хватить сегодня на двоих, ну или все ему одному, если старик опять заявит, что не голоден. Хозяин-барин! Ему больше достанется.       — Тты от-ве-зи ме-ня туда, м-м-ммм, — денек вышел самый что ни на есть обыкновенный, в меру выматывающий и, как ни странно, ни затянувшимся даже на десять минут ни чьим-нибудь трупом, ни каким-либо отчетом в прокуратуру. Потому Слава, во вполне благодушном настроении и без упадка сил, на ходу вытягивал из кармана черной куртки ключи, предвкушая в кои-то веке спокойный (тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить) вечерок перед телевизором с тарелкой холостяцкого ужина. — Г-где бу-дут ра-ды мне всег-да… Волков не сразу понял, что дверь открылась без какого-либо сопротивления цепочки, на которую Кузьмич закрывался помимо всех замков, когда один дома. Задаться логичными вопросами мент не успел, потому что по инерции вошел в квартиру и увидел, что нет, дверью он не ошибся, попал в свой дом. Но какой-то он был не такой — более прибранный, чем обычно, даже помытый, что было видно и в коридорных потемках, и дышать было тут легче, чем обычно, и с кухни, где горел свет, пахло чем-то посложнее и повкуснее, чем пельмени или картошка. Брови сами собой приподнялись от немалого удивления. Слава аж чуток растерялся, не зная, что и думать — ему настораживаться, радоваться или что? Но попавшиеся на глаза родные растоптанные тапочки, аккуратно поставленные у вешалки и как будто специально поджидающие его, волшебным образом заставили вернуться на спокойную твердую почву, как якорь, и решить, что ладно, сейчас разберемся…       — Кузьмич! — усмехнувшись, кликнул опер соседа, снимая ботинки нога об ногу. — А у нас что, Пугачева сегодня в гостях? Ты для кого так расстарался-то?.. Схохмить вдогонку, мол, предупредил бы хоть, я б оделся поприличнее что ли, хор МВД там подогнал, Волков не успел — неожиданно из кухни выпорхнул вовсе не тот, кто виделся единственным подозреваемым в этом странном деле. Как лист перед травой, возникла никто иная, как Алинка, с криво торчащим растрепанным пучком волос на макушке, босая и в старом переднике поверх одежек, явно списанных на субботник.       — Привет, пап! — как никогда приветливый ребенок, улыбаясь, поприветствовал его, помахав мокрой рукой, которую на ходу кое-как вытирала полотенцем.       — При-веееет… — протянул так и замерший на месте, в одном тапке, Слава, захваченный врасплох странным чувством радостного замешательства, удивленно распахнув глаза и ощутив, как уголки рта расползаются в улыбке на всю морду, как у дурня. Еще не до конца понимая, что тут происходит, но не особо тревожась по этому поводу, он вдруг опомнился и неловко попытался спрятать за спину пачку своих сиротских пельменей, как будто застеснявшись их при вкусных запахах с кухни, чем только насмешил Алинку.       — Аа, явился, жандарм! — тут из своей комнаты, как обычно вовремя и с фанфарами, нарисовался и Кузьмич, непривычно аккуратненький и бодрый, — тебя одного и ждем! А ну дуй руки мыть и за стол, у ребенка все уже готово. Что там у тебя, пельмени? — слон в посудной лавке, а не старик! — Давай сюда, — не церемонясь, дед выхватил несчастную пачку, стыдливо выглядывающую из-за спины, — в морозилку положу, на черный день, — и деловито зашаркал на кухню, опять напевая что-то под нос. Проводив его взглядом, отец и дочь оба хихикнули, что вернуло Волкова из оцепенения — он поспешил допереобуваться и покорно исполнить повеление Кузьмича.       — Ну, и чего тут происходит? — решил он все-таки поинтересоваться для приличия, вешая куртку на крючок.       — Ээ, ужин, — развела руками, улыбаясь, Алина.       — Это я уже понял, — усмехнулся он. — Я про вообще, — он пошел в сторону комнаты.       — Ну, — семенящая за ним, Рощина неожиданно для себя засмущалась, не думала, что опять не сможет внятно сказать все как есть, — выздоровела, настроение было хорошее, шла из поликлиники ну и, — он открыл дверь и тут же щелкнул выключателем, — нашло что-то…       — Кхм… — увиденное в свете вспыхнувшей люстры заставило Славу красноречиво кашлянуть, он аж машинально за ворот рубашки пальцами подержался, — вот это так нашло, — всеокидывающему его взору представилось нечто схожее с тем, что было в коридоре, но еще ярче и масштабнее. Говоря проще, свою холостяцкую берлогу такой принципиально вымытой, вычищенной и буквально вылизанной он не видел уже несколько лет точно. Диван накрыт клетчатым покрывалом откуда-то из комодных глубин, на вытертой от пыли тумбочке только будильник и старый маленький «панасоник», давным-давно купленный по знакомству на деньги с главковской премии. Сто лет его не включал, не слушал… Даже на нижней полке под книжным отделением лежала разглаженная вязанная салфетка! Матери еще работа! При ней она и была здесь последний раз! Нашла ж где-то… Все остальное, что было на виду, тоже было ну очень аккуратно разложено, развешено, расставлено, даже места, показалось, стало в комнате больше.       — Я вообще хотела только ужин устроить, ну, в честь выздоровления, и чтоб тебя поблагодарить, что выхаживал, — слова девчонке давались с трудом, все-таки это и правда была самодеятельность, сильно пересекающая личные границы, и ее это понимание не отпускало при всех стараниях. Ну и еще кое-что. — Но… прости, но тут был сущий кошмар! — не выдержав, выпалила она и тут же еще больше смутилась, опомнившись. — Прости, не хотела чтоб ты этой грязью дальше дышал, — ну вот, он сейчас наверное обидится за намек, что живет как будто… как будто здесь вообще не живет.       — В чужой квартире все сама нашла? — а он только чуть грустно усмехнулся, глядя на нее с иронией, чуть прищурившись.       — Ну, — она подавила смешок и пожала плечами, вспомнив где и когда уже это слышала, — за ордером было далеко ехать, ОМОН был ближе…       — Знаю я этот ОМОН, Кузьмичом зовут, — хмыкнул саркастично папа, снимая свитер и вешая на спинку стула. — Лучше скажи, че ты с дедом сделала? Где у него кнопка?       — Какая кнопка? — хихикнула она, не понимая.       — Ну, я утром уходил, у меня был нормальный, обычный Кузьмич, выл про суставы, Сталина на нас искал, мафию клял, что пенсию его ворует. А тут какой-то прям не мой, одет прилично, песни поет, — Волков картинно нахмурился, при этом меря ее смешливым взглядом. — Подозрительно.       — Ну, — чуть кокетливо ухмыльнулась девчонка, повторяя свой же риторический трюк, опробованный на въедливом дедуле, — у меня свои методы работы с контингентом.       — Ну-ну, товарищ студент, практикуйте. Только в Главк не забудьте о мероприятиях доложиться, — ответил в тон Слава, ухмыльнувшись так же. — Ну, чего у вас там с ужином? Я готов.       — А, па, — вспомнила Рощина, — я тут это…       — Чего еще натворила? — осведомился тот, — кран починила, нашла кто лампочки в парадной бьет?       — Да не! Я тут пока убиралась, — она прошмыгнула через всю комнату к полке с вазой и фарфоровой фигуркой клоуна с щенком, — мне на голову из шкафа, ну, случайно, я пыль просто протирала, — а то еще подумает, что она у него рылась, — вывалились вот, эти фотки.       — Оо, — только и протянул с грустью пристыженный Волков. — Это у меня запросто. Хорошо, что только фотки.       — А что, у тебя пистолеты могут на голову падать? — стоило только представить, что на нее свалилось бы что-то такое, потянуло нервно хихикнуть.       — Ну, пистолеты нет, конечно, а вот другой хлам… — нда, девочка права, развел он у себя свалку. — Так чего спросить-то хотела?       — Да вот, — она нашла, наконец, нужную карточку и протянула ему вместе со всей стопкой.       — Ааа, — он аж просиял, едва увидев, о чем речь, — хе-хе, это ж отпуск наш! Нам в девяносто девятом, в сентябре, за отличную службу, — он шутливо сделал напыщенную интонацию, — путевки в Сочи выписали от Главка, в санаторий МВД. Правда, — он хихикнул, — сбежали мы оттуда в первый же день…       — А с головой у тебя что случилось?       — Даа… — капитан заметно сконфузился, опустив взгляд на себя самого, помоложе и с бинтами, и рефлексивно взъерошил рукой волосы на затылке, в том самом, памятном месте, — в шторм купаться полез, с пирса прыгал. Вот и… приложился, со всей дури…       — Ты зачем это делал? — недоуменно посмотрела она на него, как на безмозглого искателя приключений с задней парты, с шилом в одном месте.       — Ну, зачем-зачем, — попытался он ворчливо перевести все в шутку, — захотелось! Моря считай лет 10 не видел, а тут приехали — и шторм, хрен знает насколько, обидно ж… Давай, старичок, ври дальше в три короба, прям как маме в третьем классе про шапку… Ну не рассказывать же ей, как все было на самом деле! Про пропавшего клавишника Булановой, бандитов, клопа-фотографа и подсадных малолетних проституток, как он сам одну из них узнал на набережной случайно, спугнул ксивой, погнался. А дальше бах по кумполу, и очухался уже в кустах, без штанов и рядом с трупом девки в разорванном платье, а вокруг уже и группа следственная, и майор мордатый… Сколько лет прошло, а до сих пор вспомнить было это тошно и жутко… Хотя знал, что ни в чем не виноват! Вот непруха-то, так дочке хотелось рассказывать про себя, как можно больше, и только брал разгон как вдруг понимал — неа, все нельзя. Просто не надо. Потом, когда-нибудь, а что-то лучше и никогда, как вот с этим делом. Так что да, дебил был, с пирса прыгнул в волну на радостях.       — Паап?       — Ау?       — А вот это кто с тобой?       — Это-то? — по-своему растроганно улыбнулся он, едва она указала на два таких родных лица. — Андрюха Ларин, Толян Дукалис. Я как в ментуру пришел, так, считай, с первого дня с ними и с Георгичем. И с Казановой еще, он тут тоже вроде должен быть где-то, — он пролистал наискось стопку.       — Такой носатый, в шляпе?       — Да-да-да, вот он как раз, — тут же нашлась и нужная фотка, где они впятером, кто во что наряженный, торчали на набережной. Старый-добрый отдел…- Представляешь, — глянул он на нее, добродушно усмехнувшись, — почти всю жизнь так вместе, ну, полжизни, бок о бок… Это то есть, когда он поехал в ту самую командировку в Волгоград, он уже с ними вместе работал, догадалась она, и внутри аж екнуло что-то от накатившего волнения. И это они же его туда, в Волгоград, отправляли…       — Во, а это Настя! — капитан тем временем уже не на шутку увлекся, перебирая карточки. — Знаешь какое у нее отчество было?       — Какое? — папа был такой милый и немного смешной, что Алина не сдержала доброй смешинки.       — Рюриковна!       — Какое?       — Рюриковна! Во, краса наша! — разухаристо рассмеялся он, показывая на ту самую красивую брюнетку с пучком. — Семья богатая, сама юрфак, красный диплом — пошла б в прокуратуру, в адвокаты. Так нет, к нам в ментуру, простым дознавателем, представляешь! — Чего это она так? — Да вот, хотела все сама, с нуля. Никто ее не понимал, думали блаженная что ли, но вишь ты! А, потом замуж за какого-то крутого вышла и в Москву уехала. А это вот начальник наш, ЮрьСаныч, Мухомор! — среди починенных в парадной форме, видимо, на день милиции, стоял весь какой-то кругленький смешной дедушка с добрыми глазами и погонами полковника. — А почему Мухомор? — Рощина хихикнула, ну правда смешно. — А вот это уже тайна следствия, — подмигнул он и вздохнул. — На пенсии уже лет пять, сдал сильно он тогда… Кажется, они его очень любили. Бывают же начальники, которые как отцы становятся, а не как обычно… — Па, а куда они делись? Ну, Ларин с Дукалисом? — спустя паузу спросила дочь. Про всех он ей рассказал, кто был в их отделе, а с ними-то что стало? В отделе уже другие работают… — А… — голос Волкова вдруг обрел шершавую хрипотцу, и глаза как-то разом потухли, только что горя искрами добрых воспоминаний. Перемена была столь резкой, что девчонка даже растерялась. — В отдел другой перевелись… — он устало улыбнулся, как будто через силу. — Там им спокойней было… Там, на Серафимовском. И Казанове, так и не вернувшемуся из чеченской командировки, через три аллеи от них… «Слав, не в службу, дуй за понятыми»… Повисло тяжелое молчание. Волков так и стоял и смотрел то ли на фотографии, то ли сквозь них, опустив голову, и Алина не знала, куда себя в этой тягучей тишине деть. Как и не знала, как объяснить себе увиденное, кроме как тем, что друзья давно не виделись, и он скучает по ним и по былым хорошим временам, пережитым вместе, по молодости, хотя он и сейчас не старый, она не смогла. Вот ему и грустно от всего этого… И тут она вдруг шагнула к нему и чуть неловко обняла. Просто так, захотелось. Интуиция что ли подтолкнула. А папа, чуть повернув к ней голову, тут же крепко обнял ее одной рукой, другой продолжая держать стопку старых фотографий, так нежданно свалившихся на голову вместе с мыслями о прошлом. И как-то после этого горечь, ощущавшаяся в воздухе, подсластилась что ли чуть-чуть… — Да, — вздохнул Слава, небрежно кинув карточки на стоящий рядом стол и устало проведя всей пятерней по лицу, словно отгоняя морок, — давно это было. — Па, а мальчик? — ни к селу, ни к городу вырвался у нее забытый вопрос. — Какой мальчик? — непонимающе принахмурился отец. — Ну вот же, на фотке, — и снова Сочи, — рядом с тобой? — Аа, — дошло до него, — ураган ходячий, вернее бегучий, Серегой звать. Внучатый племянник нашего Мухомора ну или как там это называется. Его нам в последний момент подсунули, к мамке в Сочи попросили отвезти. Вот она кстати, — показал на женщину, реально оказавшуюся мамой мальчика. — Симпатичная… — А это вот Марина, мы в поезде с ней познакомились, и тетя ее, в гости нас все звали. Мы к ним и сбежали из санатория. — Кормили плохо? — хихикнула Алина, так себе и представив побег через забор трех бравых оперативников от роскошного отдыха по путевке. — Не то слово, — сделав огромные глаза, поведал с ужасом Волков, — одним кефиром! А вокруг одни бабульки-паспортистки, и на электрофорезе, и на танцах с баяном! Алина рассмеялась, и обстановка разрядилась окончательно. — Да, на этой фотке, собственно, все в сборе. Булановой только нет… — Какой Булановой? — недоверчиво спросила дочь, хлопнув глазами. — Какой, той самой… Аа, так это ты не досмотрела до конца! — серые глаза снова озорно вспыхнули. — Погоди! — тут уже он пошел к шкафу, как пацан предвкушая возможность удивить девчонку так удивить. — Тебе не все на голову высыпалось, хе-хе! — пошарив рукой, нашел недостающие пять штук из той самой стопки, что сам же года два назад сунул на самый край и забыл. — Ну вот, смотри! — Ооой, — с фотографии на нее и правда смотрела и улыбалась настоящая Буланова, под которую так старалась косить ее математичка, правда чем-то похожая на нее, и на чей концерт ехали на другой конец города мама с крестной, оставив ее, маленькую, на бабушку. — Вот те и ой! — Волков был абсурдно доволен произведенным эффектом, про себя вспоминая тот вечер на яхте, песенку про теплоход, глаза карие, все еще растерянные и благодарные, то и дело на него смотревшие… — А, а как? — девчонка все не могла сопоставить, какой парад планет должен был свести на один квадратный метр ее папу, коллег-оперов и звезду. — Так мамка Серегина, к которой мы его везли, директором Таниным оказалась. Ну и синтезатор там у них дорогой сперли из номера, а мы возвращали… — с видом самой скромности он опять поскреб рукой затылок. — Вот нас в гости и позвали, на концерт для своих. — Какая она тут молода-яя, — признаться честно, в пять лет Алина тоже очень захотела быть похожей на тетю Таню из телевизора и как-то втихую напялила мамино платье, намалевалась косметикой, залезла на табуретку перед зеркалом и давай петь про ненаглядного, с папиным баллончиком пены для бритья вместо микрофона… ой, в смысле отчима баллончиком. В смысле… — Да все мы тогда молодыми были, — хмыкнул Волков, опять чуть не проваливаясь в зыбучую ностальгию. — Так! — он резко сменил интонацию. — Жандармом обозвали, пельмени отобрали — а сами? Где ужин-то? — Ой, блин! — опомнилась и Алина, быстро отбросив фотки на тот же стол и выскочила из комнаты, в ужасе пытаясь вспомнить, выключила она духовку или нет. — Мой руки! — крикнула уже из коридора. — Да помою, помою, — ответил уже в воздух Слава, и, оставшись наедине с собой, перевел дух. Не ожидал он от себя, что так поплывет от нахлынувших вдруг чувств. Как дочка про Андрюху с Толяном спросила так аж сердце заныло. Сколько времени уже прошло, а больно все так же, черт. Да он и так знал, что больно, не забывал. Но вот опять всплыло… Потом он ей наверное расскажет, что тогда случилось, найдет как-нибудь в себе силы. Сейчас не хотел как будто портить такой момент единения с ребенком что ли своим нажитым мраком… А может просто самому до сих пор так хреново, стоит только вспомнить тот вечер и древний подъезд, а что уж говорить про то, чтобы рассказать кому-то… Хотя, она похоже и так все сама поняла. А может и нет. Но, правда, как она его обняла, так вдруг на душе легче стало. Может, если не поняла, то почувствовала… От всколыхнувшихся вновь непривычных чувств он попытался отгородиться по привычке мыслями, и с мысли, что надо на выходных заняться уже антресолями и пораскладывать фотографии по-человечески в альбом, Слава вдруг перескочил к тому, что он голодный. И что жизнь, как ни крути, продолжается… *** — Нуу, — протянул Кузьмич, сияющий, как начищенный к празднику самовар, деловито дергая за штопор. — Куда ты ей столько, все, хорош! — пытался было ворчливо протестовать Славка, без энтузиазма смотревший на то, как тот наливает девочке красного полусладкого. — Цыц, молодой папаша, не учи ученого, — отмахнулся старик, — что тут пить-то, наперсток! — бокал и правда был совсем небольшой. — Компот считай! А нам с тобой… Чудеса воистину творились прямо на глазах у капитана Волкова, снова подумавшего, что он попал в сказку, ну или в вытрезвитель с белочкой. Старый жлоб и крохобор, сосед его родной Кузьмич достал из закромов свою драгоценную намоленную бутылку армянского коньяка, кою ныкал по углам с самого своего переезда сюда, все ожидая великого повода для распития этого божьего нектара. Будто реально думал, что настанет денек, к нему на огонек вдруг завернет Пугачева, перепутав с адресом Боярского, ага. Ну или вратарь Третьяк, на худой конец… Или Боярский, ладно. — Кузьмич, я думал что уже не увижу эту бутылку никогда, — посмеивался сосед, все не веря до конца в происходящее. — Ну и дурак, — почти ласково ответил тому старик, ловко разливая свой элексир по паре хрустальных чехословацких рюмок. — Праздник у нас сегодня, вот что! Сколько еще мне его еще мариновать, до похорон моих что ли… — Да на Новый Год бы уже тогда оставил, — улыбнулся Волков, снова чувствуя к престарелому соседу воскресшую теплоту, прямо как позавчера, когда сидели они водку пили за его отцовство на кухне. — Ну вот сегодня с тобой почнем, а на Новый Год и допьем, — распорядился дед, втыкая пробку на место, но так, не сильно, чтоб по второй уже скоро налить. — Что ему будет-то, коньяку! Шутки шутками, а старик сам по себе как преобразился. Бороду и лохмы зачесал, прилизал, оделся не в тряпки свои, в рубаху чистую-поглаженную полосатую, малиново-зеленую, брюки со стрелками, надушился даже чем-то! Еще б пиджак ему с платочком из кармана и орденами за заслуги — и прям солист «Песняров», пришел за народным званием в колонный зал дома Союзов… — Так, ну что, у всех налито-то? — чисто символически осведомился дед. — Ты ж всем сам только что налил, — саркастично напомнил Славка. — Не порть обычай, — цыкнул на него наливавший. — Так, ну раз у всех, тост предлагаю! — встал с царственно сидящей в дряблой руке рюмкой. — Дождались мы с тобой, Славка, два бобыля, счастья! В нашей конуре хозяйка наконец-то появилась! — Так, Кузьмич, ты не наглей тут, а! — вроде бы в шутку, но запротестовал Волков, не дав тому развить мысль. — У ребенка жизнь своя, знаешь ли, ей своих забот хватает! — ему все еще искренне было стыдно, что его же холостяцкий хлев и спровоцировал вот это все. — Это мы с тобой на пару разленились! — Да ладно, мне не трудно, — еле сдерживая хихиканье, вмешалась Алина, уже вынашивая в своей голове идею приходить сюда раз в неделю и все отмывать, пока папа на работе, а дедушка уже старенький… — Не-не-не! — решительно возразил отец, накладывая всем троим свекольного салата. — Не ты бардак наводила, вот и не тебе тут с тряпкой жизнь тратить, — стало даже обидно, если честно. — Ничего, вот на выходных устроим тут с тобой, Кузьмич, субботник… — Как же, дождешься от тебя, — проворчал обиженно дед, на миг вновь превратившись в того деда, которого Волков все эти годы больше знал. — Опять на труп ханыги какого-нибудь на весь день пропадешь, и потом опять на сутки и привет! — А вот спорим, нет? — усмехнулся Слава, подумав, что зря старого обидел. А хотя какой обидел, нечего девочке тут батрачить, сами реально справятся! — На что спорим? На пистолет твой? — ядовито поинтересовался прерванный оратор. — Ну хватит вам уже, — жалобно попросила девчонка, понимая, что эту перепалку пора заканчивать, и на обоих сработало. — На пельмени спорим, Кузьмич! Свои, налепленные, — придумал, наконец, Волков. — Ну что, устраивает? — Ну ладно, попробуем, — смилостивился старик, — твои пельмени, хе-хе! — А вот посмотрим! — Посмотрим-посмотрим. Так вот, что я, собственно, сказать-то хотел! — с уже крайним нетерпением оратор вернулся к тому, с чего начал. — Выпить хочу за сегодняшнюю хозяйку этого стола, вообще всего этого, так скажем, да! — у Алины, сидевшей за столом напротив обитателей коммуналки, вспыхнули от смущения щеки. — У нас тут, на этой вот жилплощади, — он обвел рукой комнату, символизирующую всю коммуналку, — народу-то давно поубавилось, вон, одни мы со Славкой остались, — Волков машинально кивнул. — Вроде живем, как жили всегда, окна заклеиваем, лампочки меняем, праздники, как все, отмечаем, Новый Год там, День Победы конечно. — День милиции, — подсказал Славка, усмехаясь. — И это тоже, — согласился дедушка. — Я это к чему. И праздники у нас, и выходные в доме, как у всех, — красноречивая пауза увенчалась легким жестом руки, — а радости все как-то нет. Съелась она как-то что ли… А вот сегодня! Сегодня радость к нам и нагрянула. И я сейчас не про харчи, не про чистоту даже, я про душу. Ты, девонька, растормошила нас тут что ли, а то мхом считай оба покрылись, хе-хе! В общем, за хозяйку! — рюмка взметнулась куда-то на высоту, достойную произнесенной речи. Новоявленный коммунальный песняр уложил слова так ловко и верно, что Волкову, глядящему во все глаза на застеснявшуюся дочь, добавить было нечего. — Ура! — только и оставалось, что тоже поднять рюмку и всем звучно чокнуться. *** Обстановка за столом, накрытом в комнате Кузьмича, была в прямом смысле аномально-семейной. Дед напропалую балагурил, сыпал историями то с армии, то с выездов на свеклу и картошку, беззлобно препирался со Славкой, который больше молчал и разве что комментировал перлы соседа, Алинка от души смеялась и принимала комплименты своему мясо по-французски и салату с копченой курой. — Во богатей будет муж у тебя, ягодка, — распинался дедушка, а папа его как бы в шутку одергивал, что пусть сначала институт закончит, не сбивай с панталыку, и спешно прибавлял, что все действительно очень вкусно. Как-то между делом опять зашла речь про фотографии, и в центре внимания неизбежно оказался дембельский альбом сержанта пограничной службы Покровского. Капитану милиции Волкову в качестве алаверды, к едва ли затаенной радости девчонки, оставалось только сходить в комнату и принести уже свою длинную книжку с серо-зеленой обложкой, под которой сначала ползал, потом вставал, ходил и бегал со страницы на страницу ленинградский мальчик Слава, так добежавший сначала до школы, а потом уже и до школы милиции. Нашлась там и фотография с празднования Нового 1988 года — там были собраны за одним большим столом все тогдашние жильцы коммуналки, все 12 человек, еще все живые, веселые, вряд ли предполагавшие как-то круто менять свою жизнь и покидать эти стены, разве что в своих мечтах о лучшей и красивой жизни. Были там и бабушка с дедушкой, которых она узнать не успела, а они — ее, просто разминувшись во времени, и тогда еще только-только занявший свою комнату еще рослый и крепкий старший мастер завода Степан Кузьмич. Так интересно и в то же время было грустно смотреть и понимать, что из тех 12 в квартире остались жить всего двое. Кто умер, кто уехал, кто пропил комнату, а кого вообще убили… Но окончательно вечерок перестал быть томным, когда песняр Кузьмич вдруг вытащил как из-под полы свой столь же легендарный, как коньяк, старенький винильник Арктурус-006 и начал подключать к сети. — Кузьмич! Ты ж говорил что аппарат сломался! — искренне удивился Волков, не видевший этого произведения родной радиопромышленности с ранней молодости. — Ну как сломался, так и починился, — простецки объяснил это чудо старик, ловко перебирая провода. — Когда это ты успел? — А у меня, Славка, свободного времени много, — усмехнулся тот, — ты пока с бандитами своими, я потихоньку-полегоньку… или ты думаешь я только перед телевизором уже торчать могу? — Ладно, Кулибин, заводи свою шарманку, я курить, — рассмеялся Волков, выходя из комнаты. К началу коммунальной дискотеки он опоздал, зависнув в раздумьях о какой-то правильности всего происходящего и папиросном дыму на лестничной клетке. В комнате уже вовсю поскрипывал из-под иголки Челентано, а Кузьмич, уже явно рассказавший свою излюбленную историю про эту самую пластинку, своих заводских учеников и удивительно изворотливых ленинградских фарцовщиков, расшаркивался и как бы дурачась танцевал с то и дело хихикающей Алиной. Ну, как танцевал, качал в право-влево и сам смеялся, кряхтя, а она покруживалась вокруг своей оси под неизбывное тампа-темпа-синева. Славке, как оставшемуся без пары, оставалось только зависнуть у косяка и смотреть на это то ли безобразие, то ли нет, и улыбаться, нихрена не понимая этих итальянских порта-коза мани-ту, но уплывать по их певучести обратно в круговерть своих мыслей, от очередного осмысления своих чувств до того, что при этом освещении и так улыбаясь, Алинка становилась чем-то похожа на его собственную мать. — E intanto il tempo se ne va e non ti senti più bambina si cresce in fretta alla tua età non me ne sono accorto prima… *** А пока один круг крутился оборот за оборотом на вертушке, на другом кругу, который на кухне на стене, стрелки докрутились до совершенно неприличных цифр, не оставившим никакого шанса Алине сегодня отправиться спать домой. Даже если бы мосты еще успевали побыть сведенными, то Волков и так бы не отпустил дочку одну, а Кузьмич так вообще лег посреди порога. Дико непривычным единением оба обитателя коммуналки постановили девочке оставаться ночевать и не болтать глупостей про неудобства. Потому для Алины стелился диван в отцовской комнате, а Волков с подушкой и одеялом отправлялся спать к песняру, все никак не превращавшемуся в обычного соседа-минотавра Кузьмича, по-царски щедро пригласившего его заночевать у себя на приличной раскладушке из закромов Родины.       — Ну чего, расположилась? — папа заглянул, когда она уже, вся раскрасневшаяся от борьбы, победила наконец одеяло с пододеяльником.       — Ага, — пропыхтела она. — Вроде да.       — Ну вот, сразу видно, взрослый ребенок, — усмехнулся он добродушно, кивая на поверженный предмет быта.       — Задержание произведено успешно, — ответила она, и Волков рассмеялся, абсурдно очарованный дочкиным талантом острить на ментовские темы.       — Так, зубную щетку мы тебе нашли, где выключатель в ванную помнишь.       — А щетка откуда?       — Кузьмич продолжает удивлять, — ухмыльнулся саркастично Слава. — Все больше убеждаюсь, что он ждал однажды Пугачеву в гости.       — Он такой ее фанат? — хихикнула девчонка.       — А то, главный на весь Союз! — подтвердил он. — Потому и не женился, его Киркоров обошел на повороте.       — Бедный дедушка, — прыснула она, так себе и представив отверженного бравого пограничника.       — Ладно, ты на учебу завтра? — спросил уже без шуток отец.       — Да, мне ко второй паре. Я встану пораньше и домой заскочу, учебники нужные поменять.       — Ну давай, я тебя тогда с собой поднимаю, — кивнул он. — Спокойной ночи.       — Спокойной, пап. Еще секунду назад стесняясь своего порыва, капитан крепко обнял дочку и подумал, жаль Андрюха с Толяном не дожили и ее не увидели. И родители тоже.       — Спасибо тебе, дочь.       — За что?       — Да за все, — чмокнул в макушку и отправился восвояси. — Все, я свет гашу! Ну и какие нахрен пельмени, старичок…