Снег на голову

Утро добрым не бывает. По крайней мере в понедельник. И не только у лентяев-школяров, но даже у самых стойких мудрых самураев. Капитан Дымов в это утро понедельника, неожиданно солнечное после пасмурных и местами дождливых выходных, был на редкость не в духе, и это мягко сказано. Настроение у главного философа многострадальной питерской милиции было самое что ни на есть отвратное, чем он несказанно удивил Чердынцева. Тот как всегда неусыпно стоял на посту, раскуривая сигарету и живописно отражаясь грозным профилем в родных иллюминаторах, когда увидел капитана, понуро бредущего к отделению со стороны Большого Проспекта, и, не сдержав эмоций, воскликнул:       — Коля, да ты ли это? Никак снег пойдет сегодня!       — Здорово, Борь, — буркнул Николай, протягивая ладонь вечному дежурному. — Только снега мне еще и не хватало.       — Да ты б лицо свое видел, как на войну собрался! Самурай, не долго думая, воспользовался предложением и глянул в стеклышко иллюминатора, вынуждено пригнувшись с высоты своего гренадерского роста. На него оттуда посмотрела крупная мятая физиономия мрачнее тучи, тут же криво ухмыльнувшаяся ему.       — И чего ты, Боря, так удивляешься? — невозмутимо спросил Дымов, не найдя в этой роже ничего подозрительного. — В первый раз меня, что ли, видишь?       — Да чтоб ты такой смурной приходил!       — А что такое?       — Ты ж у нас мудрый! — все искренне недоумевал Боря. — А мудрые выше всех печалей!       — Эх, Боря, — горько усмехнулся Коля. — Мудрые как раз самые печальные люди на свете, — и скрылся за дверью, вяло поражалась про себя, где это Чердынцев такой идеалистической поэзии нахватался. Оказалось, что не только Боря-добрая душа, но и Паша Точилин увидел в дурном настроении капитана нечто из ряда вон выходящее, когда заглянул в кабинет убойного отдела в безуспешных поисках Соловца.       — Колян, что это с тобой? Тебя никак подменили!       — С утра вроде был обычным, — отозвался Дымов, как раз выставляя на стол дорогой сердцу термос с небольшой вмятиной на боку.       — Да как же, обычно ты у нас в боевом духе, хоть на плакат тебя фотографируй! — заявил простодушно участковый, аж кепку с кокардой стянул с седой головы и смял в руке.       — Угу, «их разыскивает милиция», — ядовито хмыкнул объект столь пристального внимания самых бдительных сотрудников 71-го отделения.       — Да не, скорее «На них равняется милиция», — Точилин шутки не поддержал, будто искренне и всерьез был обеспокоен состоянием приятеля. — На тебя хоть десяток глухарей повесь, ты и то в настроении придешь.       — А что ж я, не человек что ли, чтоб не в настроении хоть раз прийти?! — картинно-патетично, будто дурачась, возопил капитан, и реплика его была достойна зваться криком вопиющего в пустыне, кабы не эта дурашливость.       — Не, ты самурай! — не моргнув глазом, ответил Паша.       — Япона-бог! — закатил глаза к потолку Николай, словно прося этого самого бога послать ему терпения. — Ну считай, что я задумался о харакири, Паш.       — А что случилось-то? — участливый Точилин, до этого все стоя в сенях, быстро подошел и сел напротив темнящего опера.       — Да ничего, — отмахнулся Самурай. — Фэн-шуй не сложился сегодня, — и участковый понял, что Колька ему сейчас ничего не скажет. — Будешь? — кивнул тот волевым подбородком на термос.       — Не-не, я не любитель, ты ж знаешь, — помотал головой Паша.       — А то смотри, тоже самураем станешь, меня подменять будешь! — пошутил было Дымов.       — Ой, Коль, меня б кто на моей деревне дураков подменил, — тяжко вздохнул верный страж одного из подведомственных отделению участков и хлопнул кепкой по руке. — Ну так чего, не знаешь, когда Георгич будет?       — Да должен уже скоро, — пожал широкими плечами капитан, — хошь, дождись его?       — Не, я тогда в другой раз, — Точилин с кряхтением встал. — Я на минутку заходил, дел много…       — Ну давай…       — Аа, черт, — участкового как будто несильно ударили, он поморщился. — Забыл совсем! Тебе ж Чердынцев просил передать, — быстро извлек из своей старой облезлой папки, что всегда таскал с собой, исписанный лист, — ну, признание этого, вашего, который вчера с повинной пришел.       — Оо, это кстати, — он толком и подумать об этом не успел еще сегодня. — Спасибо, — бумажка тут же перекочевала из рук капитана на угол стола.       — Ну, бывай, Колян, — водрузив кепку на полагающееся место, Паша крепко пожал ему руку и отправился восвояси, куда-то к себе на землю.       — Как сговорились все, — проворчал Самурай ему вслед, как только остался в кабинете один. Вот люди! Как же легко в их глазах стать невесть кем, стоит только раз-два впечатление произвести! Процитируешь им пару раз мудрецов, притчу какую к слову расскажешь (ну не с кем больше делиться, на работе ведь живет считай!) — и ты для них Конфуций в погонах, у которого всегда полный дзен и фэн-шуй, разве что он не бессмертный, еще и по любому делу к тебе придут с просьбой — то кроссворд помочь разгадать, то переводчиком стать для арестованных корейцев, хорошо хоть те ребята по-английски балакали, а не на родном… Придешь удачно в настроении несколько раз, Кирке-разгильдяю что-то в назидание скажешь, когда тот взбучку от Деда получит — и все, для них ты всегда в боевом духе, выше всех печалей! И не может у тебя ничего такого случится, чтоб с высот духа спуститься — ты ж Самурай! Завершив этот мысленный монолог, Коля со вздохом провел своей большой ладонью по лицу, как дворником по стеклу, и едва взглянул на родной термос, как вдруг осознал, что сегодня ему любимый зеленый чай в глотку не польется. Ни в какую вот не хотелось! А хотелось не то кефиру, не то водки, прямо сейчас… Дожился. На ровном месте. Ну что за женщина… Не успел он вернуться к свежим свербящим воспоминаниям, от которых он, на самом деле, и не уходил никуда ни на миг, даже пока с мужиками лясы точил, почти блаженную тишину кабинета варварски разорвала визгливая трель телефонного аппарата, что стоял прямо перед ним. От души чертыхнувшись, ибо эта звуковая атака застала врасплох даже его, которого все считали сверхневозмутимым (он же Самурай!), капитан немедленно снял трубку, хоть и не горел сейчас желанием хоть с кем-то общаться.       — Слушаю, Дымов, — отозвался дежурно-бесцветно, не ожидая никаких приятных известий.       — Коль, здорово, это я, — не узнать этот глухой голос было трудно даже в самом рассеянном состоянии, и пьяном тоже.       — Славка? — немало удивился Самурай.       — Я, я. А ты кого ждал?       — Тебя, ну только не по телефону, — рабочий день по часам уже начинался. — Чего звонишь-то?       — Да по поводу мужика этого, что с повинной вчера приперся. Ну по убийству в театре…       — Ааа, ты про Носкова, пиротехника? Вот я как раз его явку с повинной читать собрался, — в подтверждение своим словам тут же придвинул к себе с угла стола бумажку, и правда, пора было уже работать. — Ну и?       — Ну если коротко, то потрясти его надо хорошенько. Прям конкретно. Похоже, что лажа все это его чистосердечное…       — Чего-оо? Н-не понял… — и Николай не шутил, он действительно опешил.       — Че ты не понял? — проворчал Волков. — Врет он похоже все, и признание нитками белыми шито.       — Не, это-то я как раз понял, — хмыкнул Самурай. — С каких это пор ты у нас в явку с повинной не веришь, а не дело летишь закрывать?       — А я что, по-твоему, всех на радостях сажаю, кто с повинной пришел? — в голосе Славы послышалась обида.       — Нет, ну, — Дымов почесал затылок, — ты просто обычно рад чуть ли не больше Георгича… Погоди, а с чего ты вообще все это взял? — причем не читая признания и в глаза не видя того мужика.       — Да понимаешь, покумекал тут на свежую голову, весь тот вечер в голове прокрутил, — принялся объяснять Славка, — и со свидетельницей нашей еще раз пообщался, уже спокойно…       — Аа-аа, вот оно что! — усмехнулся многозначно Колян. — С твоей свидетельницей, ты хотел сказать?       — Так, ты дослушай! — судя по тону, Волков на том конце провода чуть не завелся с пол-оборота.       — Слушаю-слушаю, — заверил Самурай. — Ну так что вы там накумекали?       — Ну мы еще раз все с самого начала вспомнили. Странно получается, понимаешь? Все вроде налицо — и мотив стопроцентный, и ствол он мог заранее где угодно в театре этом схоронить, и из-за сцены отойти незаметно. Но во-первых, он же пиротехник у нас, за все там дымы-фейерверки отвечает, так?       — Ну?       — А ты вспомни, было все это в спектакле?       — Было, несколько раз, — это он хорошо помнил. — Ну так он же мог и отлучиться между этими фейерверками…       — Мог, — согласился Славка. — Только он тогда должен был либо как Зорро бегать, что его никто не видел в коридорах, либо где-то очень хитро спрятаться. Понимаешь, когда мы пришли, покойник еще тепленький был, Алина его еще раньше нашла. Ну, сколько там времени прошло? Минут пятнадцать, пока она докричалась кого-то, пока директору сказали, пока он за нами прибежал. Когда она перед этим в дамской комнате была, никаких выстрелов она не слышала, но говорит, что у нее вода шумела…       — Ты думаешь, его именно в это время застрелили из ствола с глушителем?       — Запросто. А даже если его и раньше пристрелили, чем Алина в дамскую пошла, никто в театре тоже ничего не слышал — ни охрана, ни капельдинеры. А она пока из зала выходила, пока искала куда идти, никого по дороге не встречала.       — Ну скорее всего, — согласился Дымов. — Только что это для Носкова-то меняет?       — Так ты дальше слушай… И так еще с полчаса Волков излагал ему по телефону свои и, похоже, что не только свои измышления, не лишенные смысла, на самом деле, а он хмыкал, поддакивал да фиксировал на доступном, что был под рукой, носителе.       — Короче, явка с повинной это хорошо, но надо сначала хорошенько доказухи наскрести. Всех этих людей искусства трясти, а с Носкова как раз начать.       — Наскрести-то надо, согласен, — кивнул Коля, задумчиво скребя ногтем угол листа с, похоже, не очень чистосердечным признанием. — Только что ж ты мне это по телефону говоришь? Сам своего Носкова щас и допросишь. Ты где, кстати? Рабочий день уже начался…       — Не-не, Коль, ты не понял, — вдруг издал добродушный смешок Слава, — я тебе не сказал, меня не будет. Я в отгулах.       — Не по-онял! — вот это был номер! — С какого ты перепою в отгулах? — да когда Славка их брал-то в последний раз?..       — Да с такого, — вздохнул Волков, но как-то подозрительно. — Что-то совсем загонялся, чувствую себя не очень… — еще подозрительнее, как будто отмазку на ходу сочинял. — Да и по дому надо кой-чего сделать, не Кузьмича ж просить…       — Что-то ты темнишь, Славка! — не сдержал скепсиса Дымов, прищурившись и покачав головой.       — Ничего я не темню! — тут же взвился вспыльчивый друг. — Хреново мне, Коль, вот от греха подальше и решил…       — Ладно-ладно, уймись! Я тебя понял, — успокоил его Самурай. — Нет, ну это ты, конечно, хорошо придумал! Основную версию тут нам ломаешь, а сам отдыхать!       — Ну, Коль, получилось так, — как будто каясь, ответил Слава. Откровенно говоря, Славка действительно в последний раз выглядел не очень, да и свалилось на него в последнее время… О!       — Слушай, Слав! — вспомнил вдруг Коля, пока тот трубку не положил. — Я ж забыл совсем! — вот чертова работенка, ум за разум!       — Чего?       — Ты ж так и не рассказал, с дочкой-то ходил встречаться?       — Ааа, — добродушно протянул Волков, и прозорливый Самурай понял, что, похоже, все очень даже хорошо, — ходил-ходил.       — И как?       — Нормально, — исчерпывающе ответил Вячеслав и тут же извиняющимся тоном прибавил. — Не по телефону, Коль.       — Да-да, правильно. Ну так твоя она все-таки?       — Моя-моя, — голос друга аж через трубку отдавал теплотой. — Сто процентов.       — Что, даже без экспертизы? — усмехнулся Дымов, вспомнив, каким потерянным был Славка, когда рассказывал ему про свалившуюся как снег на голову обиженную дочь, и как, тараща глаза, спрашивал «что ж мне ее, на экспертизу тащить?».       — Без! — Волков теперь и не думал обижаться. — Вылитый я, только девочка, красивая.       — Точно вылитый ты? — не удержался от уточнения, едва ли сдерживая хихиканье.       — Че ты ржешь, а! Точнее не бывает! Глаза мои, и характером в меня вся!       — Верю-верю, — рассмеялся Дымов. — Теперь понял. Ну и когда будем ножки обмывать?       — И ты туда же! — шутливо возмутился Слава. — С меня Кузьмич уже проставу стребовал!       — Ну так правильно! А ты как хотел? И мы с тебя стребуем, по всей строгости закона! Ну так когда?       — Когда-когда, — все смеялся очевидно счастливый друг, — когда дело это театральное закроем!       — Ну ловлю на слове, ха-ха! — тут Самурай унял всякое веселье, к черту позабыв про свое дурное настроение, от души улыбнулся и с искренним теплом сказал. — Рад за тебя, дружище!       — Спасибо, — Волков был столь же искренне признателен. — Слушай, Коль, ты только нашим пока не рассказывай про все это… Я сам, когда момент будет. Долгая просто история, ну ты ж знаешь…       — Как скажешь, — ответил как всегда деликатный и понимающий Дымов, и Слава мог быть уверен, что друг ничего лишнего не скажет. — Ладно, молодой папаша, отдыхай! Пошел я работать с Носковым твоим.       — Давай! Я потом еще позвоню, расскажешь.       — Не вопрос.       — Бывай, Коль! — и только гудки полетели вслед отгульщику. Настроение и правда, кажется, начало выправляться впервые за все утро, даже и думать забыл о том, из-за чего он так удивил Чердынцева с Точилиным. За Славку действительно душа радовалась — личная жизнь все не клеилась, какая уж тут она с их службой да с его везением на баб, а тут вот ребенок отыскался, и отношения, судя по всему, наладили… И в него к тому ж пошла, говорит, и не похоже, чтоб шутил. Даст Бог, станет дружок теперь хоть счастливее, чем был, а то совсем смурнеть стал в последний год, как на солнце выгорать…       — О, ты здесь, молодец, — размышления о Славкином счастье были прерваны скрипом двери и выросшим на пороге Георгичем, как обычно серьезным и с какой-то легкой туманностью дум на морщинистом челе. — Так, ну вроде как обычно выглядишь, — оценивающе глянув издалека на подчиненного, произнес он вместо приветствия.       — Что, Чердынцев меня уже к докторам отправлять собрался? — усмехнулся Коля, все продолжая поражаться Бориному простодушию, почти что детскому, и на самом деле безграничной доброте.       — Да вроде того, — майор, чуть замешкавшись, высвободил шею от завязанного заботливой рукой кашне в ромбик. — Встревожил ты его, спрашивал чего у тебя случилось, — судя по тону, этот вопрос интересовал и Соловца, хоть и не так прямо, как Борю.       — Да, ерунда, — отмахнулся Дымов. — Проза жизни.       — Что, Николай Сергеевич, Управление Собственной Безопасности обнаружило в вашей работе вопиющие нарушения? — сдержанно усмехнувшись, довольно тонко поинтересовался Георгич. Выразительная метаморфоза, за две-три секунды произошедшая с выражением лица и прежде всего глаз капитана, наглядно продемонстрировала, что начальник разрядил всю обойму в самую «десятку».       — Не то слово, Георгич, — тяжко выдохнул, проглотив намек, Коля.       — Держись, что еще могу тебе сказать, — крайне прозорливый начальник убойного отдела наконец пристроил плащ на вешалку. — Ну что…       — Доброе утро, мужики! — тут как тут в кабинет взъерошенным воробьем влетел Порохня, судя по всему, последние минуты передвигавшийся шустрым бегом.       — Доброе, — язвительно ответил Соловец и занял менторскую позу, картинно указав на левое запястье, — и как обычно опоздавшее, — к опозданиям лейтенанта он был уже привыкший, но оставлять это без внимания, даже понимая, что это бесполезно, не мог. — Вот смотри, Коля почему-то в нужное время на рабочем месте!       — Да хорош, Георгич, ну! — обиженно промычал Кирка, скорчив соответствующую рожицу. — Ты сам вон только что пришел!       — Товарищ лейтенант! Я в отличие от некоторых себе это позволяю крайне редко! — назидательно расчесал молодые нервы разгильдяя идущий до конца начальник, не смутившись того, что его самого подловили на нарушении дисциплины. — К тому же у меня причина уважительная.       — Ага, кто б сомневался, — буркнул летеха, насупившись.       — Ну ладно, все, — воспитательный процесс пора было сворачивать, и майор сбавил тон. — Хорошо хоть Дед еще в Москве. Ну что, все в сборе?       — Не все! — обратил на себя внимание Дымов, все это время, пока воспитывалось молодое поколение, хранивший молчание. — Георгич, а с чего это у нас Славка в отгулы сорвался?       — А, точно, я и забыл, — признал Соловец, что волка-то он и не заметил. — Да он еще в субботу вечером мне позвонил, спросил, сколько у него там отгулов скопилось, взял три дня.       — Здорово, конечно, — усмехнулся Самурай, хотя, откровенно говоря, временный демарш друга его уже и не так уж возмущал, — у нас и так тут глухариный заповедник, а Волков в свой лес…       — Ну, мало ли, причина у него какая, — невнятно пробормотал Порохня, пожав плечами и уставившись куда-то себе под ноги, и Колю это насторожило, удивило даже, потому что насколько он Кирку знал (не первый год, и даже уже не второй), этот пострел первым бы бросился возмущаться на полную громкость, что боевой товарищ остался отлеживаться дома, а они тут горбаться за него…       — Так, все! Прекратить! — волевым жестом прервал этот вялый ропот майор. — У него действительно скопились отгулы, имел право. Сказал, что чувствовать себя стал неважно, так что я его и отпустил, от греха подальше. Тут Георгич не лукавил, Славка в последнее время ему не нравился — то на взводе придет, то какой-то подавленный. В пятницу вообще выдал номер — вызвался подежурить вместо Порохни, при том, что последний даже не заикался о том, что ему бы пропустить свою очередь сегодня. Еще и девчонку какую-то совсем молодую притащил в театр. Нет, он с женой был по-прежнему не согласен ни разу, ну не их это дело, но сам насторожился — друга как будто лихорадило. Кризис среднего возраста, что ли, как ему Юлька из очередного глупого бабского журнала зачитывала? А к добру это привести не могло, ни на службе, ни в мирной жизни. Работенка у них не курорт, конечно, и они все четверо просто порой издыхали от бессилия, но именно за Славкино здоровье у Соловца с недавних пор повисла на душе какая-то тревога — себя он не берег вообще, а ведь уже не пацан был совсем. Да и слишком давно его знал Георгич, и историю семьи его тоже помнил… Поэтому-то, когда услышал в трубке этот глухой, почти бесцветный голос и различил в чуть путанном объяснении, что, мол «чувствую себя что-то хреново в последнее время» устало-вынужденную интонацию, которая бывает, когда тянуть больше нельзя и остается только срочно принимать вынужденное решение, почти тут же ответил согласием на отгулы, хорошо хоть совсем недавно как раз проверял, у кого там сколько дней накопилось…       — Как разгребемся немного с делами, ты следующий в отгулы пойдешь, — заверил майор Самурая. — Все, хватит про Волкова, давайте работать, — он демонстративно сел напротив Колькиного стола, всем своим видом подавая пример подчиненным. — Что у нас?       — Так в том-то и дело, Георгич, что без Волкова тут никак! — заявил Дымов, тоже присаживаясь. — Он мне вот буквально с полчаса назад звонил, и знаешь что сказал? Что вчерашняя явка с повинной по театральному делу — липа!       — Чего? — не понял майор.       — Того! Он не звонил тебе?       — Нет, видно не успел… так, подожди, — Соловец поморщился. — С повинной по театральному делу. Это ты про того мужика, который вчера пришел к Чердынцеву и сказал, что грохнул нашего олигарха в театре?       — Как будто у нас так много явок с повинных, Георгич! И убийств в театрах, — усмехнулся Кира.       — Так а причем тут Волков? — пику лейтенанта пропустил мимо ушей. — Мужик этот вчера пришел, когда в отделе никого не было. Волков что, допрашивал его что ли? — каким образом, спрашивается, если он дома?       — Нет, — выдохнул с многозначной ухмылкой Дымов. — Просто он на свежую голову еще раз вспомнил все, что видел в тот вечер, и переговорил со свидетельницей своей…       — С девчонкой, которую на спектакль привел?       — Именно, — Коля украдкой взглянул на Киру и про себя отметил вторую странность за сегодня — юный друг ни проронил ни одной сколь либо скабрезной остроты в адрес «основной свидетельницы» Волкова, чего от него можно было ожидать с большой вероятностью, зная характер балбеса. Но ладно остроты, Порохня в принципе промолчал при упоминании барышни, вот что было интересно. Не проснулся еще что ли, после пробежки-то на работу…       — Так, — Соловец между тем заинтересовался услышанным, рационально отложив на потом недоумение, что за номер, почему Слава этим занимается в отгуле, если у него хреновое самочувствие, и почему ж позвонил не ему лично, если там такие умозаключения, что явка с повинной, по его версии, липа? — И что же они там такого навспоминали? Самурай кратко и по делу пересказал все, что сообщил ему по телефону Славка, а он предусмотрительно законспектировал, прибавил еще пару своих замечаний, и весь усеченный состав убойного отдела замер в молчании, перемалывая и переваривая услышанное.       — Ну что ж, — тяжко вздохнул Георгич, чья изрезанная глубокими морщинами физиономия красноречиво отражала напряженный мыслительный процесс, — звучит, конечно, небезосновательно…       — Но возвращает нам глухаря, — невесело закончил за него Порохня.       — Но уж больно заумно! — с нажимом осадил его майор, явно не желая и думать о подобном исходе, хоть и понимая, насколько он становился вероятным. — Какой человек в здравом уме пойдет себя намеренно, добровольно, — последние два слова были особо подчеркнуты возмущенной интонацией, — оговаривать в убийстве, которого не совершал!       — Ну, может он как раз не в здравом уме, — вставил лейтенант, но его не слушали.       — Зачем, главное? Жене что ли назло? Вот как это называется?       — Коварство и любовь, — пожал плечами Колян.       — Тогда уж горе от ума. И не у нашего рогатого мужа, — спокойному настроению, что держалось у Олега Георгиевича с раннего утра, пришел привычный для рабочих дней конец.       — Не, а может правда коварство и любовь! Смотрите! Если Славка и свидетельница правы, этот Носков себя оговаривает. Мужику дают денег, чтоб он признался в убийстве хахаля жены, и он соглашается — отмотает срок, на воле денежка, а заодно жене-стерве отомстить, пусть себе живет с этим! — унесся в полет фантазии Кирка, размахивая руками.       — Мотать больно долго будет, — состроив саркастичную рожу, покачал головой Дымов. — Хотел бы я знать, что это за сумма, за которую кто-то согласится пойти по 105-й просто так? В добровольном порядке!       — И ладно бы, я еще понял, если б наша прима была подозреваемой, и тогда муж жертвует собой, чтоб она не села за убийство любовника, — таких случаев в практике у начальника убойного отдела хватало, как и убийств из ревности.       — Но дама весь спектакль почти не сходила со сцены, — кивнул Коля. — И вид теплого трупа полюбовника едва не свалил ее в обморок, довел до настоящей истерики.       — Вот и получается, что адекватнее всего — все та же версия! Носков грохнул Ефимовича из ревности, и вот пришел с повинной! — рубящими жестами проиллюстрировал однозначность довода Соловец, мол, ну что еще остается, после чего встал и в крайней задумчивости отошел к окну.       — Слушайте, а может Носков по-настоящему грохнул, но не по своему желанию там, а, скажем, как киллер? Ну совместил приятное с полезным — вот тебе и рога отпиленные, вот и бабки. Ну чем не версия! — Кира распоясался в конец. — Хотя я согласен с Георгичем, самая внятная из версий, что просто грохнул из ревности, вот и пришел сдаваться…       — Да все, на самом деле, эти версии мексиканщиной какой-то отдают, — признался вдруг Самурай со вздохом. — А реальнее всего думать на конкурентов Ефимовича…       — Так ты Затона вспомни! — напомнил лейтенант ту историю про психиатра Петю Фрейда и затопленный вольвешник с трупом. — Тоже ведь на конкурентов думали, в первую очередь! А оказался кто?       — Ну тогда мы хотя бы сначала прокопали версию с конкурентами, — аргументировал Коля.       — Так тут у нас хотя бы подозреваемый есть, — привел аргумент Кира. — Конкретный и сразу выдающий себя на тарелочке. Логично начать с него, а потом проверять все остальные версии! А мексиканщина, ну, кто их, артистов знает, — парень пожал плечами и исказил лицо карикатурной гримасой крайнего недоумения, называемой в народе «хэзэ», — может у них это в семье нормально, ну, отношения такие. Тонус там, темперамент…       — Ой, Кира, ну совсем чепухи-то не мели, а! — капитан поморщился, как от зубной боли.       — А че!..       — А что, Носков у нас разве тоже артист? — спросил немного рассеянно Георгич, отвернувшись от окна.       — Нет, артистка там только жена. А Носков у нас, — Дымов со вздохом щелкнул мышкой пару раз, — по профессии каскадер. С 80-х работал на Ленфильме, трюки самые разные выполнял, еще и пиротехникой занимался. Но пришли 90-е, мужик остался без работы, кина в стране нет, а тут он еще на последних съемках получает травму позвоночника, лет 10 сидит дома, пока супруга, театральная актриса, не пристраивает его в театр, где сама играет, по одной из его специальностей, то бишь пиротехником, которую он совмещает со ставкой электрика, — так с толком-расстановкой он кратко пересказал досье, что ему прислали с самого ранья на имейл, заключающее довольно рядовую биографию.       — Пиротехник… — пробормотал майор со вздохом, после чего встал спиной к окошку, уставился куда-то на пол и вдруг задумчиво и глухо заговорил, как бы с самим собой. — Что за жизнь с пиротехником, Фейерверк, а не жизнь. Это адская техника, Подрывной реализм. Мужики в первую секунду аж обалдели от такого фортеля. Порохня не удержался и прыснул от смеха, а Дымов тут же пригрозил ему пальцем, мол, не смей, хотя сам едва сдерживал смешок, и с крайним любопытством уставился на Георгича.       — Он веселый и видный, Он красиво живет, Только он, очевидно, Очень скоро помрет… Славка как-то рассказывал, что была у Олега по молодости манера в минуты напряженных раздумий вдруг начинать зачитывать стихи, самые разные, а знал их матерый опер когда-то не мало. Тарабанил монотонно, отвлеченно, без выражения, как троечник у доски, а тем временем усиленно кумекал о делах уголовных, далеких от поэзии. С годами у него эта привычка почти истерлась, ушла в далекое прошлое, но порой все ж нет-нет, а проскакивала, но крайне редко. При Коле и Кире это было первое такое выступление.       — На народном гулянье, Озарив небосклон, Пиротехникой ранен, Окачурится он, — тут чтец, до этого ни разу не сбивая ритма, нахмурился, будто вспоминая, и посмотрел на потолок. — Я продам нашу дачу, Распродам гардероб…       — А гардероб-то зачем, Георгич?! — не выдержал и хохотнул Порохня.       — Чего? — встрепенулся майор, выдернутый из поэзии, как магазин из пистолета.       — Георгич, он хотел сказать, что мы восхищены! — с легкой иронией дипломатично заверил Самурай и похлопал в ладоши.       — Да ну вас, — отмахнулся Олег, окончательно отбросив свою задумчивость. — Давайте сюда нашего пиротехника. Явка-не явка, а допросить его хоть раз нам бы все равно пришлось. Че гадать, работать надо…       — Вот это по-нашему, Георгич, — все еще полный иронии, Дымов придвинул к себе аппарат, накрутил нужную комбинацию. — Боря! Пусть нам нашего душегуба приведут сейчас. Ну какого-какого, сам знаешь! У тебя сейчас там других вроде нету, — усмехнулся, вернул трубку на место. — Ох, и слава богу…

***

Явившегося с повинной гражданина Носкова, столь редкого зверя в фауне 71-го отделения, привели минут через десять. Это оказался мужик лет за сорок, худой, невысокий, с сальными светло-пепельными, седеющими на висках волосами, с помятой мрачной рожей, немного отекшей, не иначе от регулярного употребления бухла, и малость заросшей седой щетиной, ввалившимися щеками и большими голубыми глазами, не выражавшими ровным счетом ничего. Видок почти что каторжный, подумалось Дымову, хоть сейчас его бери в какое-нибудь новое «Лето 53-го», робу б только подогнать… Но дело происходило не на съемочной площадке, а в кабинете убойного отдела, откуда мужичок мог на-раз два уехать на настоящую каторгу, а они еще ни бельмеса не разобрались, действительно ему туда дорога, по закону и по справедливости, или же нет…       — Здравствуйте, гражданин Носков, — дежурно-вежливо, с известным налетом строгости, поприветствовал «гостя» Соловец, все также стоя у окна.       — Здравствуйте, — буркнул «гость» в ответ, глядя на оперов исподлобья.       — Свободен, сержант, — кивнул меж тем через голову задержанного майор, отпуская дежурного. — Мы позовем.       — Присаживайтесь, — Дымов же взял задержанного на себя, жестом пригласив на стул напротив своего стола.       — Спасибо, — сердечнее тон у пиротехника от этой обходительности не стал, но он все же послушно уселся на указанное место. — Послушайте, — не дав кому-либо из ментов сказать хоть слово, он с дико-усталым видом поморщился, будто его тут пять часов кряду мариновали в застенках одними и теми же глупыми вопросами, а не привели меньше минуты назад, — я же все уже сказал дежурному вашему и в признании написал, что вы еще хотите от меня услышать, я не понимаю… В кабинете тут же воцарилась какая-то тревожная тишина. Опера несколько опешили от такого начала, хотя, казалось бы, что тут такого, будто не слышали они таких красноречий, да и вообще каких угодно за столько-то лет. Но фраза эта их насторожила. «Как ребенок, которому насильно рыбий жир в рот вливают», — подумал Самурай, осененный неожиданной, но довольно меткой, а потому приставучей ассоциацией, после чего, не сговариваясь, переглянулся с Георгичем, и понял, что и начальник уловил на радиоволне подозрительную помеху. Как насильно в рот вливают… А он не хочет это еще хоть раз пить… «Признаваться в убийстве, конечно, процедура не из приятных, — тем временем сказал себе Соловец, пристально вглядываясь в ссутулившегося рогатого мужа, — но…». Он много фраз слышал по жизни, и знал, что так обычно говорят, когда человека долго к чему-то склоняют, принуждают, не мытьем так катаньем, и он в итоге поддается и бросает в лицо тем, кто его заставил сделать это, мол, чего вам еще, ироды. Но они-то его не склоняли никак и ни к чему, в глаза его вообще не видели! Он сам явился с повинной, как снег на голову!.. Седины, подаренные почтенному майору годами нелегкого и невеселого опыта, дали тому понять, словно приборы метеорологу ну или же суставы артрознику, что допрос этот будет ой какой не простой, каковым он его представлял еще сполчаса назад…       — Да мы вот, собственно, поэтому вас и вызвали, — вдруг оборвал паузу Порохня, пока старшие товарищи кумекали, что им отвечать на такой ход. — Ваше признание мы изучили, — в качестве наглядного доказательства он взял с Колиного стола бумажку, — и обнаружили, что оно, ну, составлено не совсем верно. Не по форме, — и мало кто бы сейчас понял, что за этим уверенным тоном и непринужденной доброжелательной улыбкой лейтенанта стоит чистая, голая импровизация.       — Несколько деталей нужно уточнить, — поддержал Коля, сообразив, куда Кирка потянул веревочку с кошельком, и про себя не скрывая радости, что не зря воспитывали они этого балбеса! — По тому, что вы написали. Для чистоты отчетности, ну, вы понимаете, с нас же за каждое междометье в показаниях спрашивают, в прокуратуре буквоедов развелось…       — А, — вяло отозвался пиротехник, будто бы удовлетворенный таким объяснением, — ну хорошо, уточняйте, — а голос был безразличным, каким покойники в плохом кино разговаривают. «Он как будто хочет, чтобы все поскорее закончилось, и похрен чем! То есть, ему похрен, что говорить, только б все скорее закончилось!» — у исправившего неловкое положение Киры между тем тоже нашлось свое сравнение. Не сразу он понял, что конкретно ему напоминает эта картинка перед его глазами, такая по ощущениям знакомая какая-то, и вот дошло, наконец. Да его самого, Кирилла Евгеньевича Порохню, напоминает! Однажды он так сдавал экзамен с разболевшимся накануне зубом. Пересдачу брать не захотел, больничный лист сдуру отказался брать, вот и сидел, мучился, моментами даже казалось, что сознание теряет, и надеялся, что сейчас его пожалеют, спросят фигню какую-нибудь, он какую-нибудь любую фигню промямлит, и его благополучно отпустят с тройбаном. Впрочем, он был согласен на все, кроме пересдачи, которые он на дух не выносил, ну а боль его довела до состояния почти полного пофигизма — что его спросят, что он ответит, пофиг, только б оценка и свободен… Принципиальная разница состояла в том, что курсанту Порохне в свое время было абсолютно все равно, что говорить, лишь бы его отпустили с экзамена с заполненной зачеткой, а пиротехнику Носкову, такое ощущение, сейчас было абсолютно все равно, что говорить, лишь бы его признали убийцей и отстали… Вот такое возникло ощущение!       — Давайте начнем с самого начала, — пока Кира столь плодотворно использовал сравнительно-аналитический метод, Соловец все же взял на себя руководство допросом, подчеркивая своей строгой интонацией роль начальника.       — С начала? Оттуда, где моя жена начала мне изменять с этим… — невесело усмехнулся Носков, и впервые за весь диалог у него проявились хоть какие-то эмоции.       — Кхм, — Георгич деликатно кашлянул, интуитивно уже догадавшись, что сейчас и до конца допроса слова придется подбирать очень тщательно, если они хотят докопаться до правды (ну что за чертовщина!), а потому выбирая, как бы помягче подступиться к явно нестабильному эмоционально подозреваемому (как будто он не подозреваемый, а пациент! А они не оперативники, а психоаналитики, прости-господи и прости-главк), — ну хотя бы с вашего конфликта с Ефимовичем, я так понимаю, на фоне его взаимоотношений с вашей супругой. Вы же напрямую конфликтовали с ним?       — Да он за человека меня не считал, — выплюнул рогатый муж, — да и Верка тоже. Так, мебель бессловесная, на нее и смотреть не надо за ненадобностью. Они и не скрывали особо, что шашни крутят, ни от кого в театре, а от меня в первую очередь, — он скрипнул зубами от злости. — Меня не существовало вообще для них…       — А коллеги, конечно, с вами не особенно тактичны были по этому вопросу? — осторожно поинтересовался Дымов, в душе уже начиная понемногу сочувствовать этому мужичку.       — В точку, — подтвердил пиротехник, отведя взгляд, — с чего бы им быть тактичными, я ж не прима, и не спонсор. Так, женин муж, объелся груш, — голос у подозреваемого стал совсем глухим. Похоже, коллеги не сильно жаловали бывшего киношника…       — Иными словами вас долго изводили оскорбительным отношением…       — И я решил, что хватит с меня, лучше на нарах, да мужиком буду! Хоть раз, — продолжил на выдохе Носков, подкрепляя свои жуткие по смыслу, но какие-то неубедительные, отдававшие неуверенной театральщиной слова рубящим жестом руки. — Знал, что он на премьере будет, вот и придумал, да там и придумывать было нечего…       — Вот отсюда давайте поподробнее, — Георгич, наконец, отошел от окна и, взяв стул, сел поближе к говорившему.       — А куда уж подробнее?       — Ну хотя бы где и как вы раздобыли пистолет? — подсказал будто растерявшемуся пиротехнику Коля. — По нашим вот данным, на вас никакого огнестрельного оружия не зарегистрировано, — тут он не лукавил, к тому досье, что ему прислали утром на имейл, была приложена и справочка, что в известных базах гражданин Носков не значится, стало быть ствол он не из серванта с фамильным чехословацким хрусталем достал.       — Купил, — пожал плечами пиротехник, при этом чуть опустив голову, так, что белобрысые тусклые пряди ниспадали на глаза, — по старой работе, ну, в кино, связи остались, — он вздохнул, — вот и купил себе ТТшник, за смешную сумму, кстати говоря. Опера, не сговариваясь и не выдавая себя ничем перед подозреваемым, осторожно обменялись взглядами. ТТшник… Соловец, поведя бровью, бросил взгляд на Дымова, и тот молча поджал губы, после чего, перестав крутить между пальцев ручку, как ни в чем не бывало, принялся вновь что-то записывать своим косым почерком в протоколе допроса.       — Значит, пистолет ТТ, он же Тульский Токарев, купили через своих знакомых, верно? — с довольно непринужденной интонацией поинтересовался он у Носкова, будто преподаватель на экзамене дает студенту шанс еще раз подумать, мол, уверены в своем ответе, юноша?       — Да, — не моргнув глазом, подтвердил допрашиваемый, — а вы зачем переспрашиваете?       — Простите, привычка, всегда уточняю, — объяснил Самурай, — как говориться, семь раз отмерь, один раз…       — Взорви, — криво усмехнувшись, продолжил в своей версии пиротехник. — У нас в работе как раз так, — он опустил глаза, в низком голосе послышалась грусть. Похоже, что свою работу, по части взрывов, мужик любил…       — Вот и у нас так, — кивнул Коля. — Только у нас семь раз отмерь, один раз посади… Кстати, глушитель там же, где и пистолет приобретали?       — Глушитель? — будто удивился Носков, и от ментов это не ускользнуло. — А, глушитель… — он замялся, словно ему было неловко за свою рассеянность. — Да, конечно, извините… Да, там же, вместе с пистолетом. Кира отвел глаза куда-то в сторону двери, и слегка прикусил нижнюю губу, а потом вновь взглянул на Соловца. Начальник, бывший единственным зрителем этого мимического этюда (собственно, к нему он и был обращен) ответил на это сдержанным коротким кашлем, будто он горло прочищал. Подозреваемый этого не заметил и не насторожился — он вообще не замечал ничего вокруг, сидел и бубнил свои показания, а умом явно был в другом месте.       — Ну а дальше? — Порохня включился в допрос. — Купили вы пистолет с глушителем, дождались дня премьеры…       — Где, кстати, пистолет спрятали заранее? — вопрос был подкреплен Дымовым. — Или прямо из дома принесли в кармане?       — Ээ, принес, принес в кармане, — поморщившись, поспешил уверить пиротехник. — В сумке то есть, а там на предохранитель и за пазуху. За кулисами полумрак, да к тому же на меня никто никогда внимания особо не обращает. А там перед спектаклем написал Ефимовичу СМСку, я телефон его у Верки списал из записной книжки, выманил его в туалет…       — Какого содержания было СМС? — поинтересовался Георгич. — Чем вы таким смогли выманить того из зала во время спектакля?       — Да на ходу придумал, — ответил Носков, вновь пожав плечами, словно удивлялся, что в этом такого важного, — написал, что под его бизнес серьезно копают, готов рассказать в подробностях, буду ждать в уборной после второго фейерверка… Подписался как доброжелатель, не стал себя раскрывать раньше времени. Подумал, что по такому поводу он точно захочет выйти, даже если там на сцене Верка. Бабки-то ему точно дороже бабы… — теперь голос выдавал очевидную зависть к богатствам покойного соперника. Оно и понятно…       — И как мы уже догадываемся, эта ставка у вас сыграла, — кивнул Соловец.       — Илья Анатольевич, скажите, — обратился к подозреваемому по имени-отчеству, выказывая ненавязчивое уважение, Самурай, — я правильно понимаю, что ответственность за все фейерверки и дымы в спектакле лежит на вас? Ну, это именно вы их запускаете и контролируете за кулисами.       — Да, все верно, — кивнул пиротехник, — поэтому я и назначил Ефимовичу встречу после второго фейерверка. Удобно, знаете ли, — он довольно неуверенно усмехнулся, при этом повертев головой, оглядев лица оперов, как рассказывают шутку, которая наверняка не рассмешит окружающих, но все равно рассказывают, чтоб хоть как-то привлечь внимание или разрядить обстановку, — и хороший сигнал, и я после этого мог отойти куда захочу до самого поклона — дальше я должен был дать фейерверк только в самом конце, а до него минут еще двадцать было.       — И вашего ухода, как и вашего отсутствия никто не заметил?       — Да, кому я интересен…       — Вы сказали, что до последнего фейерверка перед поклоном у вас было двадцать минут, — нахмурился сосредоточенно Соловец. — То есть через двадцать минут вам нужно было как штык быть за кулисами и давать салют.       — Ну да…       — То есть вы время-то контролировали? Ну, засекли, сколько у вас есть на то, чтоб Ефимовича застрелить и вернуться? — задал своевременный вопрос Кирка.       — Не то чтоб контролировал, ну, так, на часы посматривал… Времени было навалом, дойти до туалета из закулисья это минут пять, а на спусковой крючок нажать вообще дело секундное.       — А до туалета вы добирались как? По внутренним коридорам? Капельдинеры никого не видели в фойе, вас в том числе.       — Да, там как раз дверь из служебной части театра выходит рядом с туалетом.       — Ясно. Итак, в назначенное время вы незаметно покинули свое рабочее место, столь же незаметно дошли до уборной, встретили там Ефимовича, — Соловец буквально надиктовывал допрашиваемому предполагаемые обстоятельства, сверля того крайне сосредоточенным взглядом, а Носков, что характерно, взгляда этого в итоге не выдержал и глаза в который раз опустил.       — Закрыл за собой дверь, он спросил, это я ему писал или нет, я сказал, что да, я, ну, дальше про то, что плохи обычно дела с бизнесом у того, кто чужих баб трахает, слишком он увлечен ими. Ну, он понял, кто я, скривился так, как пса блохастого перед собой увидел, сказал, что, чужие бабы сами хотят, чтоб их трахали те, у кого с бизнесом порядок, потому что, ну, — говорить пиротехнику было все больнее, фитиль его эмоциональности явно догорел до лошадиной дозы тротила, в голосе помимо напряженности послышались слезы, — потому что дома у них с этим плохо, что от хорошего мужика баба налево не уходит. Я сорвался, схватил ствол и выстрелил… три ему, в брюхо всадил… Мм, — он повел в сторону шеей, приложив к ней ладонь, и хрипло спросил. — Можно воды?       — Пейте, — Кира быстро плеснул ему из графина и протянул граненый стакан, а Носков осушил его одним глотком и продолжил, тяжеловато придыхивая. — Он упал, я быстро его обыскал, забрал мобильник, ну, чтоб по нему и по СМСке на меня не вышли, мобильник потом в Неву выбросил, ну, уже после… всего этого.       — Когда вы уходили, Ефимович еще был жив?       — Жив. Здоровый лось оказался. Смотрел на меня так, глаза пучил, а я телефон его в карман сунул себе…       — И добили контрольным в голову? — Самурай вдруг поднял взгляд от протокола и пристально вгляделся с бледное лицо Носкова, будто выжидая его реакции.       — Да, — выдохнул тот, спустя короткую паузу, полную какого-то напряжения, — добил, в голову. Чтоб точно… сдох, — и отвернулся, не в силах больше говорить это, а опера в который раз за время допроса украдкой переглянулись между собой, и на сей раз уже поняли друг друга без дополнительных мимических подсказок. Для них уже все было более, чем очевидно, паззл сложился воедино.       — Ну что ж, спасибо, исчерпывающе, — не подавая меж тем вида, приглушенным тоном со вздохом обратился, наконец, Коля к подозреваемому, все записывая его слова в протокол.       — А что ж вы сейчас-то пришли к нам? — спросил Соловец, пристально разглядывая согбенную фигуру пиротехника, словно ища в его внешнем виде ответа на свои вопросы, которые он еще не успел озвучить. — Никто на вас и не думал, до сих пор, и ничего на вас не указывало…       — Да, мы вообще другие версии рассматривали, — поддакнул Порохня, тоже всматриваясь в Носкова с недоумением.       — Ха, никто не думал, — криво усмехнулся пиротехник, подняв глаза к потолку. — Верка тоже не поверила. Не могла представить, муж-терпила безмолвный и застрелил ее Ленечку, ха-ха… а я вот взял да застрелил. Просто, раз-два, — в голосе слышались нотки истерики. — А пришел к вам потому что нет, не совесть замучила. Легче не стало, понимаете? Ни в каком месте. Верку это мне не вернуло, хотя я и не надеялся. Просто хотел уже покончить со всем… этим. Взорвать к чертовой матери, сил больше не было так жить…       — Понимаем, — тяжело вздохнул Кира и опустил взгляд куда-то под ноги.       — Все, я на все ваши вопросы ответил? — спросил Носков с самым что ни на есть расхристанным видом. — Можно мне обратно, в камеру?       — Вопросов больше не имеем, — ответил Самурай, откладывая ручку в сторону. — Но еще немного вашего времени займем, — со вздохом он подтянул к себе папку, что лежала на краю стола, и достал оттуда какой-то исписанный лист бумаги. — Хотели вас ознакомить вот с этим документом, — он протянул его пиротехнику.       — Что это? — тот непонимающе посмотрел на лист, будто там был текст на китайском.       — Это протокол с места убийства Ефимовича, — пояснил с бесцветной интонацией Дымов, — где черным-по-белому сказано, заверено экспертами и понятыми, что гражданин Ефимович Леонид Дмитриевич скончался в результате трех огнестрельных ранений в живот, никаких других повреждений обнаружено не было, в том числе огнестрельных. Также экспертами было установлено на месте, что все три выстрела были сделаны из пистолета Макарова, рядом с телом обнаружены три соответствующие гильзы, — едва Самурай замолк, опера уставились на Носкова, еще больше побледневшего и будто изображающего, что он вчитывается в протокол и не понимает.       — Вы… вы что этим сказать хотите? — прохрипел он, ошалело глядя то на Соловца, то на Дымова, то на Порохню. — Вы… вы че, мужики, мне голову-то морочите?!       — У нас к вам аналогичный вопрос, — строго ответил начальник, и во взгляде его плескалось немалое раздражение. — Что вы нам голову морочите?!       — Вы ж не убивали его, да и не собирались, ведь так? — более спокойно поддержал Кира.       — Так, стоп, стоп! — взбрыкнул Носков и аж вскочил, смяв в кулаке край протокола с места убийства. — Слушайте, я сам пришел, я признался, че вам еще нужно-то?!       — Не поверите, но нам нужна правда, — заявил майор, продолжая метать взглядом молнии, и, не сдержавшись, все повышать голос. — А также хоть какое-то разумное объяснение, зачем вы, гражданин Носков, себя осознанно оговариваете! Чего ради? Кому вы этим помочь хотите? Или доказать что-то?       — И ладно б вы просто какие-то детали не могли вспомнить, — подхватил Кира, тоже разгорячившись, — но вы же на ходу нам все это напридумывали, угадать что ли пытались, как все было. А не вышло, в двух важных местах вы прокололись — в марке пистолета, сами, а с контрольным в голову попали в нашу же ловушку. Про глушитель я вообще молчу уже. Мы вас проверяли, у нас уже было подозрение, что вы нам лжете. И вы же сами это нам только что и подтвердили!       — С телефоном разве что угадали, мобильника при трупе действительно обнаружено не было, — выпустив пар, уже куда более спокойно добавил Георгич. Пиротехник, еще несколько мгновений назад вставший на дыбы, не нашелся, что на это ответить, буквально упал обратно на стул, сгорбился, сник, беспомощно повращал мутными глазами, а потом повесил голову и выронил на пол злосчастный протокол, по иронии судьбы спасший его от клейма убийцы.       — Мужик, — голос Дымова охрип, глаза стали больше размером, Колян с искреннейшим недоумением и даже ужасом на лице приподнялся и наклонился вперед, чтоб будто рассмотреть поближе Носкова, ставшего таким жалким, — ты нахрена это делаешь-то? Нахрена могилу себе сам роешь?.. Тот нашел в себе силы поднять взгляд на Самурая, наверно, чувствуя к нему доверие, ведь тот не скрывал своего сочувствия к нему, и выдохнул:       — Да не могу я жить так больше просто. Всего меня измытарила, всю душу, — он засипел. — И сволочь я, и ничтожество, и жизнь ей испортил, и на шее у нее сижу, и унижается она, просит за меня, — рот мужика искривился в истеричной усмешке. — Я ей жизнь испортил, да. Просто барыга этот все замуж ее не звал, не собирался, видно, все устраивало. А Верка, дура, все в олигархши метила, уже колечко за сто штук баксов на пальце видела. А все никак, — сипло рассмеялся. — Вот на меня и кидалась. Я и бухал, и из дома ушел, у приятеля кантовался. А легче не становилось, понимаешь, брат… Люблю ее, стерву, хоть подыхай, — в глазах слезы блеснули. — А тут вот, грохнули ее Ленечку, у нее истерика до обморока. Я увидел это и подумал, по мне бы она так не убивалась, неа… Вот и пошел к вам. Думал лучше на зоне, раз на воле вешаться охота, и ей, дряни, чтоб хоть немного так было больно, как мне. Пусть… Повисла крайне тяжелая тишина. Опера не то чтоб были в шоке, и такое они тоже видели, но смотреть на буквально раздавленного пиротехника всем троим было больно. Верилось, верилось во все это, что он тут лихорадочно выплевывал, вышептывал, и жутко становилось, до чего может человек дойти в полном отчаянии. И актрисулька эта явно замуж выходила не за эту живую гору пепла, а за красавца-блондина, героя-каскадера, молодого, сильного… и вот во что он превратился, не без ее участия…       — Слушай, брат, — наконец, первым заговорил Коля, заметно оживившись. — Давай так поступим. Убийство мы с тебя снимаем, возвращаем в камеру, оформляем пятнадцать суток да вон, хоть за хулиганство и сопротивление сотрудникам милиции, — он демонстративно спихнул со стола гору папок с бумагами. — А ты посидишь, успокоишься и хорошенько подумаешь, как тебе жить дальше. Согласен?       — Согласен, — прохрипел в ответ пиротехник. Соловец посмотрел на Кольку с легко читаемым осуждением, вернее, несогласием. Но, впрочем, не сказал ни слова возражения. Дымов же кликнул дежурного, сержант тут же вошел и увел пиротехника прочь из кабинета.       — Скажут девочкам в ГУМе, Пионер и бандит — Пиротехник не умер, Пиротехник убит, — пробормотал Георгич, едва закрылась дверь, и на этот раз ни у кого не возникло желания хоть улыбнуться на этот поэтический порыв начальника ибо все были ощутимо подавлены увиденной только что сценой.       — Даааа, — протянул Кирка. — Бабы — зло…       — Вот, студент, ты сам это сказал, — кивнул Колька. — Хотя баба бабе рознь…       — Нет, ну, ну это ж надо ТАК довести!       — Это ж надо так любить, и так самого себя убивать, — вставил Соловец, тяжко вздохнув. — У них, понимаешь, коварство и любовь, а нам разбирайся во всем этом! — в голосе зазвенели злость профессионала, приехавшего на ложный вызов, когда реальная помощь нужна в другом месте, и обида. — Потом в газетах царапают, что мы невиновных сажаем, что нам все равно, кого, лишь бы дело закрыть!       — Блин, мы реально чуть невиновного не посадили…       — Ну, честно говоря, мы уже догадывались, что он не виновен, — вздохнул Дымов. — Оставалось только проверить. И вот он сам нам все подтвердил, пусть и не по своей воле. А вообще, мужики, не знаю как у вас, а у меня на душе погано… — он принялся собирать обратно разлетевшиеся по полу папки.       — Это ты от поганости ему пятнадцать суток нарисовать собрался? — изогнув бровь, с холодным сарказмом осведомился начальник.       — Нет, Георгич, от жалости, — тяжелый вздох, бумаги возвратились на свое законное место с краю стола. — Может правда в себя так придет хоть немного…       — Слушайте, а круто мы его раскрутили-то, а! — Кирка, как это свойственно молодым, быстро оправился от грустных мыслей, и устремился к позитиву. — И ведь не сговариваясь! Глазами ж одними! У нас прям это, телепатия что ли!       — Взаимопонимание! — многозначительно произнес Самурай, тоже немного отойдя от гнетущего впечатления.       — Да, вы у меня оба молодцы, — признал Соловец. — И ты, Кира, с заявлением не по форме, и ты, Коля, с уточнениями и с контрольным в голову, конечно.       — Обычная провокация, ничего особенного, — пожал плечами Дымов. — На счастье этого бедолаги, сработало.       — Мужики, слушайте, ладно мы это почти случайно, спонтанно, — в глазах у лейтенанта заплясали смешинки, — а вот нашего старого знакомого Петю Фрейда б сюда, он бы за минуту этого камикадзе расколол!       — Хооо! — Самураю эта идея понравилось. — Петя-то да! Вот где его методам разгуляться б было!       — Вот и я говорю, Коль! Разложил бы свои пирамидки тут и…       — Хорошо, что вас не слышит Волков, — съязвил Георгич, памятуя, что из всего коллектива наибольшая аллергия на «докторишку» была тогда именно у Славы.       — Это да, хотя заметьте, Славка первый докумекал, что Носков брешет! — замечание Коли было очень кстати.       — Может Петя его все-таки методами своим заразил? Ну так, немного, — хихикнул Порохня.       — Если только немного. Все, закончили с психоанализом, — оборвал Соловец. — Хотя мозгоправ этому подрывнику не помешал бы, на самом деле… Но это уже не к нам! Пожалуйста! В другое ведомство! Соответствующее! — эта рана все кровоточила на истрепанном ментовском сердце, оттого и не мог седой, как лунь, опер говорить о том спокойно, без раздражения.       — Да уж, — присмиревший от этой тирады Кирка признал правоту майора. — У нас, конечно, кхм, другой профиль…       — Ой да ладно вам, людьми надо оставаться всегда, — все же не согласился Колян, хотя судя по приглушенному тону, прекрасно понимал эмоции начальника. — Независимо от профиля.       — Надо! Но не в ущерб основной работе, пожалуйста! — на этот аргумент возразить было нечего, все замолчали, а Георгич, устало вздохнув, сел туда, где сидел едва не вырывший себе самому могилу смертельно влюбленный пиротехник, на свое счастье встретивший принципиальных и, как бы то ни было, профиль-не профиль, но человечных оперов. — Ну что же, товарищи офицеры, — Коля и Кира тоже сели на свои места, — нас можно поздравить. Стараниями Волкова мы снова с глухарем в руках. То бишь вернулись туда, откуда и начинали.       — Да, честно говоря, толком и не начинали, — справедливо заметил Самурай. — Это вон, пиротехник нам хлопушку подсунул…       — Тогда уж дымовуху, — заметил Кира, хотя уже не суть было важно…       — Ну значит сейчас начинаем все действительно сначала, — Георгичу точно было все равно на пиротехнические изделия в форме метафор, у него были дела поважнее, — и принимаемся за следствие… Вызываем по новой свидетелей, начбезопасности нашего убиенного, этого, как его фамилия…       — Канаев, — подсказал Кирка, как раз в пятницу общавшийся с начбезопасности Ефимовича.       — Вот именно. Ну и, раз несчастный соперник у нас отпал, остается другая основная версия — конкуренты нашего аптекаря…       — Ой, ёёё, — простонал Кира, уже ясно представляя, как они погрязнут в поисках среди конкурентов и бизнес-схемах.       — Не стони, Кирюха, — утешил того Дымов. — Зато мы невиноватого от могилы оттащили…       — Блин, как же иногда сложно быть хорошим и добрым…       — Сынок, так в том и весь смысл! — Самурай усмехнулся. — Весь мир был бы добрым, будь это так просто!         — А еще лучше, — майор назидательно-демонстративно игнорировал уходы от темы подчиненных, уж больно сегодня каких-то болтливых не по делу, — не терять времени и самим отправляться в театр, по новой трясти всех этих людей искусства!       — Что, по коням? — спросил зачем-то с самым несчастным видом Порохня, хотя прекрасно знал ответ на свой вопрос.       — Вот именно, по коням, — казалось, Георгичу дышать становилось легче, и земля под ногами становилась тверже, стоило ему произнести свою сакраментальную фразу, разумеется вместе с четкими указаниями подчиненным.       — По коням, — обреченно вздохнул эхом лейтенант, мысленно прощаясь с идеей сгонять покушать в «Гвоздику», а то ж проспал, только и успел, что штаны напялить, да из дома выскочить, не жравши…       — Покой нам только снится, — поддержал художественную мысль с чуть менее драматичным вздохом Дымов, разрывая на клочки уже никому ненужную стенограмму вранья несчастного мужика. — Да уж, одно радует, мужики! — он вдруг усмехнулся. — Что пока третьего наркокурьера не грохнули нам на голову…       — Сплюнь! — взвился Соловец с пущей досадой, ибо все те же седины отучили его радоваться тому, что пока никого больше не грохнули — это дело наверняка вскоре будет «поправлено»…