так всегда будет, да?

Вокзал встретил довольно холодно и неприветливо. Шесть вечера, на улице очень холодно (пришлось одеть и куртку поверх серого лонгслива). И дождь, кажется, начинается. Чертовщина какая-то. Бесконечный шум (возгласы людей, встречающих кого-то, уезжающий поезд, который проводится однотонным взглядом, и прочее) всё же останавливается и снижает свою громкость до минимума. Далеко, но достаточно для того, чтобы видеть чётко, стоит он. Глупый, прячет руки в длинных рукавах пурпурного худи и пытается согреться горячим дыханием, к которому подносит руки. Тщетно. Но вот один взгляд пересекается с другим, а два сердца останавливаются в тот же момент. Так всегда будет да? Каждый раз, когда они будут видеться? Это бесчисленное количество бабочек в животе, пьяное головокружение, учащённое сердцебиение. Всё вокруг становится таким тихим, медленным и, вообще-то, незначительным. Парень в худи всё также стоит, руки его опустились, улыбка кроличья на лице появилась. Другой же, отображая эту улыбку, делает сначала один неуверенный шаг. Так, будто, если он приблизится, человек напротив отдалится и больше никогда не появится перед его глазами. Затем шагает уже более уверенно, ускоряясь с каждым движением вперёд. — Боже… — выдыхает он, прежде чем подойти достаточно близко, не оставив места и для воздуха, который мог бы пролезть между ними, и загребает его в объятия. — Чонгук… — снова выдыхает, сжимая в объятиях, прикрывая глаза, не разрешая слезам течь. — Раздавишь ведь, — тихо смеётся и шмыгает носом (Тэхён уверен, не простыл). В противоречие своих слов сжимает младшего в объятиях также сильно. Вокруг действительно всё замерло. Как впервые. Наверное, с Тэхёном даже дышать получается так, как впервые. Замедленная съёмка, стоп… Первым отстраняется Чонгук. Смотрит мокрыми глазами в глаза напротив, не может убрать рук с талии человека, стоящего так близко, смотрит снизу вверх из-за разницы в росте. Тэхён сглатывает и это, наверное, получается очень громко, — Чон улыбается уголками губ. Снова моргает, смахивая слёзы, выкладывающие себе снова путь по щекам, оставляя мокрые дорожки. Ким вытирает большим пальцем, шепчет что-то о том, что не разрешает плакать, а сам тоже не сдерживается и роняет слезу, оставляя прокладывать цветочный путь по собственным щекам. И Чон с улыбкой повторяет действия и шепчет, что плакать — противозаконно. …камера, мотор. — Как же сильно я скучал, — парень в худи не сдерживается, снова крепко обнимает, укладывая голову на вздымающуюся грудь, чтобы слышать сбитое сердцебиение и говорить себе то, что сам же и стал причиной этого. Холод теперь даже не чувствуется. Наверное, самовнушение, но это действительно так. Холод стал теплом. Да, определённо, с Тэхёном не может быть по-другому. «Я тоже», — тонет внутри, согревает, огонь распаляет и просто остаётся рядом. (За считанные секунды Чон прокрутил этот ответ в голове миллионы раз). — Куда пойдём греть тебя, дитя малое? — парень пытается греть замёрзшие руки в своих довольно тёплых, разрешает спрятать одну руку в тёплый карман своей кремовой удлинённой куртки, и пытается чуть наругать. — Я хочу пиццу, — произносит по-детски, решает не обратить внимание и не ответить «вообще-то, мне завтра двадцать два, а тебе до сих пор только двадцать», ведь будет выглядеть в глазах своего младшего не то, что просто малым ребёнком, а новорождённым. И так складывается ощущение, будто в их семье хён вовсе и не он. — Веди в самую лучшую пиццерию, я угощаю, — заявляет как-то торжественно, не прекращая улыбаться и поглядывать каждые пять секунд на такого красивого хёна. — Пошли быстрее, она закрывается в семь пятнадцать, — Чонгук значительно ускоряет шаг, а после, оглянувшись на младшего, и вовсе начинает бежать. Ким хотел было уточнить, почему в такое время, а не хотя бы в половину восьмого, но разве это важно? Совершенно нет. Также, как и не важны взгляды глупых прохожих. Они смотрят на них, думая, что они какие-то больные. Только они не знают, что да, они умалишённые. Друг друга свели и сводят с великих умов. Через пару минут интенсивного бега становится очень жарко, и, войдя в помещение, где тепло окутывает с ног до головы как пледом, хочется снова выйти и, возможно, раздеться, охладиться. Опустив руки, за которые они всё время держались, пока бежали, Чонгук чуть недовольно скривившись, садится за один из многих свободных столиков у окна, чтобы наблюдать за прохожими (кажется, это интересно). А Тэхён, нехотя оторвав взгляд от своей вселенной, пошёл делать заказ, заранее зная, какую пиццу заказывать. Возвращаясь, попутно сняв курточку и вынув телефон, Тэхён не отрывался от экрана, через камеру наблюдая за возмущённо-недовольным любимым образом. И, только когда он сел, нажимая внизу на средине экрана каждую секунду, до Чона доходит, что его снимает совершенно не скрытая камера. — Хэй, не фоткай меня! — громко, не заботясь о том, что они здесь не одни, говорит он, приподнимаясь с места и потянувшись руками к месту напротив, пытаясь выхватить телефон. — Всё равно не прекращу ведь, — смеётся Ким, когда недовольный поражением парень садится на место, и снова фотографирует, боясь пропустить хоть что-то. Приблизительно через пол часа ворчаний, фотографий одного Чонгука или одного Тэхёна, совместных селфи на память, смеха, смущения в некоторых моментах, пиццу, наконец, принесли. Вместе с ней ещё два американо, — обоих клонит в сон, но оба спать не собираются (ещё не одна кружка крепкого чая и кофе будут стоять на столе). Тэхён не Тэхён, если бы у него не получилось сделать красивый снимок, который понравился даже Чону, когда тот откусывает кусочек пиццы. Фотограф от Бога, ничего не скажешь. Доев и поблагодарив они, улыбающиеся, держащиеся за руки, выходят снова на растерзание ветру. И теперь уже направляются домой. — Чем займёмся? — мычит Тэхён, проходя в квартиру, в которой не был уже сколько времени. — Будем смотреть фильмы, есть чипсы и лежать друг у друга на коленях.