(Не)правильно

Ресницы отчаянно трепещут, когда Турко со взволнованным придыханием прикусывает губу. Осторожно скользит пальцами по шее, избегая прикосновений к кадыку, очерчивает контур сильной челюсти и наконец просто обнимает. Его щёки пленены шершавыми ладонями, а большие пальцы мягко оглаживают выступающие скулы. Волосы сбиваются и падают на лицо, это ничего, свободной рукой Турко отводит их, даже не разделяя свои и не-свои пряди, лишь бы не мешали. Приоткрывает глаза и смотрит внимательно, чтобы запомнить каждую деталь, хотя вполне может забыть это уже к следующему утру. Потому что сейчас просто так надо. Потому что так очень спокойно, несмотря на всю сложившуюся ситуацию. Турко кажется, что именно так будет хорошо. Так и должно быть, разве нет? Пальцы подцепляют воротник чёрной водолазки и дразняще касаются ключицы, пока язык не менее дразнящим образом проходит по нижней губе, на миг разорвав контакт. Сильные руки в ответ меняют своё расположение: одна со щеки перетекает на талию и прижимает крепко, но щемяще бережно. Турко уверен, что всё это правильно, и делает шаг, увлёкая за собой. Спустя некоторое время, наконец разорвав поцелуй, смотрит в глаза со смесью немого обожания и страха быть отвергнутым. Он просто ужасно нуждается и, не дождавшись ответа, вновь касается губ и сразу же размыкает свои, без тени сомнений предлагая углубить поцелуй. Однако ему отвечают крайне нежно и с осторожностью, и Турко плавится, льнет к широкой груди, обвивая руками шею и проходясь растопыренными пальцами по ниспадающим буйным водопадом волосам. А после лежит по самую шею в одеяле, припав ухом к той самой груди и выводя вензеля на предплечье. Мысли у Турко не хуже этих беспорядочных завитков и даже волосы такой же волнистой хаотичной копной рассыпались по подушке и по плечу, на котором он и устроился. Горячая широкая ладонь покоится на талии, просто обнимая без каких-либо намеков, а пересохшие после долгих поцелуев губы прижимаются ко лбу. Турко в ответ тянется выше, проходит по подбородку и оставляет на впалой щеке россыпь мелких невинных поцелуев, прикрывает глаза, немного возится, устраиваясь удобнее, и так наконец засыпает. Утром солнце щекочет сомкнутые веки и согревает кожу, а Турко обнаруживает себя в крепких объятиях и про себя начинает пересчитывать на них все родинки. Медленно переворачивается, стараясь не разбудить, ведет по шее кончиком носа, но не осмеливается на большее. Закрывает глаза и кладет одну руку поверх плеча Нельо, а вторую себе под щеку. Так тепло, спокойно, почти совсем хорошо, теперь можно вновь уснуть. Сон весь в пламенных вспышках, багровые огни лижут веки и складываются огненным вихрем. Турко протягивает руку, касается пламени и шагает в него, пусть всё и мелькает красным. Нет сил себя остановить. Нельо тёплый и оборачивается уютным костром, у которого они любили сидеть в детстве. Нельо примет всё, просто потому что он такой, потому что в нём тепла и ласки на весь мир и чуточку больше, а Турко хочется получить их без остатка, выпить, захлёбываясь, утирая губы, пить, не в силах унять свою жажду и заполнить пустоту. Нельо давно позволяет спать в обнимку, целует в лоб, гладит по спине, чтобы успокоить. Вечер переходит в неделю, а потом приходит взволнованный Курво, из-за плеча которого хмурится Морьо, а никого, кроме старшего, и не хочется. Ни говорить, ни видеть, да и вообще. Так ещё с детства, когда только старшему он доверял свои тайны и неудачи. Нельо всегда мог прикрыть от родителей, первым обрабатывал содранные коленки, брал с собой в кино и на прогулки с друзьями, и изо всех сил хотелось на него равняться, когда появился Морьо и остальные, но то был Нельо, старший, высший и его личный медноволосый ангел. Макалаурэ не был плохим братом, но всякий раз, вспоминая детство, перед глазами мелькал лишь рыжий. Майтимо поглаживает брата по спине, просыпаясь. Чем всё закончилось? Успел ли он остановить Турко на этот раз? Да, такова его жертвенная натура старшего брата, но блуждающие по телу руки и слезы в уголках глаз, невозможный, непозволительный жар, загнанные выдохи в унисон — он помнит. Если Турко так станет лучше… Нет, он не сможет ещё раз переступить через себя. Это ведь не только один из самых родных, это и разбитый, запутавшийся в себе человек, нельзя и непростительно пользоваться его состоянием, равно как и поощрять к этому. Потому что Майтимо всегда на грани, словно танцует на пуантах, а Турко шагает широко и без оглядки, не чуя опасности, потому что считать старшего опасным для него невообразимо. Турко целовал его в щеку, будучи трехлеткой, и спустя двадцать лет не отказывается от этого, напротив — целует, где может дотянуться. И никогда не встает на носки в попытке поравняться ростом. Майтимо вздыхает, отводит от лица брата спутанные светлые локоны и совершенно не знает, что делать. Майтимо не специалист и не может ничего утверждать, но младший явно нуждается в помощи. И — попробуй пойми, сознательно или нет — не открывается больше никому, даже живущего в одной квартире с ним Курво бросает без предупреждения. Потому что, считает он, с Нельо хорошо и несомненно правильно. Может, у Нельо под боком все встанет на свои места. Нельо так не думает. *** Спустя непродолжительное время Тьелко с возбужденным блеском в глазах привозит уставший отговаривать его от ремонта младший брат, потому что у него еще достаточно забот с учебой и потому что квартира и без того выглядит вполне прилично. У Курво одни из самых умелых рук и достаточно усидчивости, но хватает также и практичности, а вот переклейка обоев и покраска потолка вовсе непрактичны. К тому же, нужно готовиться к экзаменам, а старший и мог бы помочь, раз уж проявил такой интерес к предметам, но ему словно кто вживил пружины — не терпится скорее чем-нибудь заняться, невмоготу методично помогать повторять и проверять материал. Турко смотрит на своего обожаемого старшего вполне соответствующим взглядом и тянется для поцелуя — прямо на глазах Курво! — но оказывается предостерегающе прижат к груди. Майтимо похлопывает его по спине, ощущает расслабленный выдох в ключицу и прикрывает глаза, чтобы ни с кем не встретиться взглядом — ему ужасно стыдно, но он скучал по совместному сну, и ужасно горько, что одного брата всё ещё мотает из стороны в сторону, а другой не то, чтобы не в силах ему помочь, но даже не знает, в чём дело, да и, по правде говоря, он сам-то тоже помочь не в силах, потому что преисполненный озвученных, но в гораздо большей степени и невысказанных извинений секс — это не помощь, а низко и подло, даже если Турко действительно именно так хотелось. Курво просит дать ему спокойно пережить сессию, потому что в обществе неугомонного братца это вообще не представляется возможным, а Нельо не знает, переживут ли они, потому что у самого Нельо накопилось достаточно проблем, да и каждое излишне интимное касание воскрешает в памяти одни и те же образы, а ведь это отнюдь не Нельо во снах без оглядки шагает в огонь. Но младший не позволяет себе лишнего, растворяясь в заботах: он изучает новый язык и пытается вышивать гладью, вяжет для любимого человека самый длинный на всей своей памяти шарф, пропадает все утро в приюте, гуляя с собаками, и начинает давать уроки, потому что, так или иначе, в биологии он всегда был хорош, это подтверждают и одноклассники, которых Турко же собирает вместе за каких-то пару дней, распивает с ними пиво и смеётся именно так, как в их воспоминаниях. Возвращается домой хмельной и будто бы счастливый, намывает полы, особенно тщательно расчесывает длинные волнистые волосы и засыпает, закинув Майтимо ногу на бедро, от чего тот скорбно поджимает губы, но всё же кладет подбородок на макушку брата, будто бы силясь прикрыть его собой. Очередным вечером, уже почти на исходе сессии Курво, приходит тише обычного и смотрит на всё глазами огромными-огромными, серыми своими с лёгкой прозеленью глазами, молча хватает за руку и кружит по комнате в вальсе, который они учились танцевать только вчера. Тараторит про судьбы, совпадения, предназначения, теорию вероятности и случайные встречи. Майтимо с его влюбленностями в подобном состоянии знаком не понаслышке. Девушки, парни — всклокоченный Турко часами говорит об их манере речи, оттенке глаз, форме губ и так далее, безусловно, он ценитель красоты, но всенепременно сравнивает каждого запавшего в душу человека со своим внеземным и удивительно достижимым идеалом, потому что только у Нельо самый огненная рыжина, самые приветливые веснушки, самая мягкая улыбка, самые искрящиеся цвета весенних лугов глаза, самое сногсшибательное телосложения и самые сладкие поцелуи. Нельо не знает, как реагировать, если однажды Турко без задней мысли назовет его и самым невероятным любовником, даже не смотря на всю тогдашнюю посредственность, просто от переизбытка чувств, которые сейчас бьют из брата неудержимым сверкающим потоком. *** Нельо вспоминает: Турко совсем недавно исполнилось одиннадцать, Морьо почти девять, а Курво семилетка, близнецы-трехлетки уже отправлены отцом в постель, а они все смотрят с родителями фильм. Кано расположился на диване между мамой и папой, Морьо сидит на быльце, остальные валяются на ковре. Когда пара главных героев на экране вдруг начинает самозабвенно целоваться, младшие ожидаемо отворачиваются, Кано скептически переглядывается со старшим, мол, до чего же все однообразно, а Турко, ужасно желая казаться старше и быть на одном уровне со взрослыми, наблюдает внимательно, словно изучая представленную картинку, потом оборачивается, окинув серьезным взглядом всю семью, и уверенно заявляет, что он, когда подрастет, сможет намного лучше. Мама тогда смеется и заверяет его, что так все и будет, а позже, когда все расходятся по спальням, он тихонько крадется к Нельо, и, потормошив уже задремавшего над телефоном брата, просит научить. Потому что старший брат наверняка все знает и наверняка во всем хорош. Майтимо шестнадцать и ему кажется, что это очень уж странно, потому что целовать младших в лоб и зацеловывать обожженные пальцы он уже привык, как и принимать от преимущественно Турко звонкие чмоки в щёку, да теперь ещё близнецы пытаются ему подражать, а тут и к логике не подкопаться, ведь сказал же, что сможет лучше, справедливо рассудил начать тренировки как можно скорее. Он смущается до невозможности, но все же похлопывает по кровати рядом с собой и обнимает за плечи удобно устроившегося брата, шёпотом заводя беседу о том, что всё же подобные поцелуи предназначены для очень важных и любимых людей, как, например, у мамы с папой или тех же персонажей, но Турко, даром что не такой уморительно серьезный и хмурый, никому из остальных членов семьи не уступает в упрямстве. Майтимо неловко и по ощущениям абсолютно неправильно, но белокурые локоны ниспадают с его плеча, где уже покоится голова брата, а худые руки обнимают поперек грудной клетки, а Майтимо на практике в поцелуях и сам не сведущ, но даже как-то и признаться стыдно, когда тебя только что назвали самым-самым любимым и единственным, с кем хочется «такое вытворять», так что в итоге всё же закрывает глаза, даже жмурится, и на секунду губы соприкасаются. Вот так, мир не разрушился, а Турко, сперва едва подавивший восторженный визг, возмущенно выдыхает с претензией, что это не слишком-то похоже на том что он видел на экране. Майтимо старается дышать глубоко и отвечает, что лучше всего начинать с такого. Младший доволен и засыпает прямо вместе с ним. И спустя столько лет всякий раз, когда Турко целует его на ночь, непомерно сладко, но нетерпеливо, в голове проносится этот вечер, и хоть после того до определенных событий они целовались так же невинно и совсем изредка, младший брат, кажется, слово сдержал, потому что с ним до слез неправильно, но действительно лучше. На день рождения к кому-то из третьей ветви семьи Турко приглашают впервые, до того в гости ходили лишь старшие. А теперь, оказавшись в окружении златовласок, он чувствует себя исключительно странно и задается вопросом, как может быть связан с этими людьми, а потом, едва дождавшись, пока их с самим именинником представят друг другу, тут же задиристо выпаливает, что ему тринадцать лет уже дольше, чем Финдэ, но тот парирует, что кузену незачем кичиться возрастом, если он, поди, и целоваться не умеет. Оставшись наедине, Турко толкает его локтем в бок и сообщает, что как раз его, дескать, уже научили, при том даже не помидоры, от чего новый знакомый заливается краской. Турко давно слышал, что он из старшей ветви, а что старшие должны покровительствовать, и так знает, потому благосклонно предлагает показать, как нужно, одновременно делая вывод, что не научится целоваться Нельо именно так, как пообещал, если не начнет пытаться. Они оба перепачканы шоколадной глазурью и, откинув в сторону приставки, являются собой зрелище чрезвычайно тревожное, но переполняются диким восторгом. *** Просыпается Нельо поздно от дразнящих аппетит ароматов: пахнет сыром и пряностями, значит, младший решил заняться завтраком и наверняка изо всех сил старается, чтобы ничего не снести своими размашистыми движениями, не стукнуть стаканом о стол, не уронить чего, одним словом, не потревожить чужой сон, потому что ужасно, до звездочек перед глазами хочет порадовать завтраком, может, даже прямо в постель, хочет смотреть на удивленную и оттого особенно теплую улыбку, потереться носом о помятую складками постельного белья щёку и впитывать, глотать не спеша этот образ такого сонного и совершенно правильного — и совершенного — Нельо. Рыжий лежит тихо, лишь набирает приветственное сообщение Кано, вот уже несколько лет как уехавшему в другую страну, а потом сверяется с графиком, потому что сегодня ночная смена, а вчера так и не последовало рассказа о новом субъекте воздыханий, а ведь Турко не сможет долго держать это в себе, не сейчас, не в таком состоянии, и лучше бы осторожно подвести к этой теме ещё до выхода. На пороге спальни появляется собственной персоной Турко, гордо подхвативший одной рукой тарелку с печеньем, а указательный палец второй обхватив потрескавшимися губами с засохшей на нижней капелькой крови. Нельо жмурится в надежде, что это можно трактовать как крайнее наслаждение, а на самом деле ему вновь ужасно стыдно, в частности, что вот уже сколько лет он не в силах решительно отказать своему младшему с буйной гривой цвета травяного меда, ведь зло побеждает: дьявольский напор Турко против его поистине ангельского терпения, низменные желания против морали, нерешаемые проблемы против обычной жизни. Сам же Тьелко, подогнув под себя ноги и так и не выпустив изо рта обожженый палец, опускается на кровать, плоды своих утренних трудов отправляет на стоящий рядом комод и почти невесомо поглаживает все еще жмурящегося Нельо по плечу. Рассказывает сам, как на днях совершенно случайно в центре города столкнулся лицом к лицу с, несомненно, Финдарато, потому что его забыть, даже видевшись в последний раз еще перед выпуском из школы, очевидно трудно, учитывая, что их связали хоть и недолгие, но крайне насыщенные годы дружбы. Трудно быть жертвенным и до безумия любящим старшим братом, потому что реальные проблемы с состоянием Тьелко — настолько их сугубо личное, что даже Курво не знает, об остальных и говорить нечего, потому предупреждать кузена, не предупредив об этом самого брата, будет в высшей степени неправильно, а сам Турко наличие отклонений если не отрицает, то не осознаëт. Да, он исключил из жизни всех фальшивых людей и не старается кем-то быть в чужих глазах, но о каждой его депрессивной фазе Майтимо может рассказать очень многое, только не станет. И сейчас, когда под возбужденный монолог о том, каким нереальным красавцем успел стать Финдэ, он легко массирует спину брата, Нельо действительно страшно. Потому что ему тут ничего не склеить. И за двоюродного брата страшно, ведь нынешний Турко очень похож на себя в подростковом возрасте, ему не заметить перемен, а при малейшем падении Турко бросается в такие родные объятия, но Финдэ его теперь ничуть не знает. *** Нет больше по утрам кольца тёплых рук и щекочущих кончик носа золотистых локонов, исчез грохот кастрюлек и испарились запахи печенья и гораздо более неловких вариантов завтрака, за каждым словом не следуют предельно нежные поцелуи, нет нужды прижимать и прижиматься, вновь тихо и пусто, лишь Морьо пьёт чай на кухне и делится своими наблюдениями, а наблюдений у него не так много, потому что и ему не доводилось в достаточной мере ощутить на себе перемен состояния, ведь Турко привык мгновенно скрываться у старшего, как в далёком детстве, встретившись с противником объективно гораздо более сильным и неподходящим, яростно сверкал глазами, но уже из-за крепкого родного плеча. Морьо не знает всего, чего и не следовало бы, хотя помнит нездоровый культ старшего брата, который субъект их обсуждения развил ещё давным-давно. Ни единым неосторожным словом или вздохом Майтимо на дает даже намека на то, что боится, и уж тем более что скучает, хоть много раз укорял себя за почти полное отсутствие сопротивления, за переход грани братских отношений, за ответ на каждый поцелуй и каждый раз, когда целовал сам, и многое другое, но он действительно скучает всякий раз, когда взбудораженный Тьелко возвращается в свою квартиру и в лучшем случае звонит по вечерам. Турко, по словам вскоре присоединившегося к собранию Атаринкэ, которому удалось спокойно сдать сессию, вовсе из дома пропал и появляется в лучшем случае на полчаса, чтобы взять немного одежды. Его понять в самом деле легко, потому что с Финдэ они были близки в те несколько красочных лет своей дружбы, и сейчас могут обсудить очень многое, к тому же, Турко сейчас чрезвычайно разговорчив и пытается освоить огромное множество вещей, превращаясь в крайне интересного собеседника, но ни он сам, ни тем более кто-то другой не знает, когда всё вновь переключится, сколько недель или даже месяцев продлится такое состояние и что случится после. Нельзя об этом думать не хочется. Нельо думает, что, случись субъекту обожания застать Турко таким подавленным, как не раз приходилось видеть ему, и не принять этого, может случиться непоправимое, а он и так ничего не может собрать, не может собрать своего брата сейчас, а тогда и вовсе не сумеет даже прикоснуться. Сам Турко обнимает кузена взволнованно и целует его вовсе не так, как тогда в детстве, и уж тем более не как Нельо, а то жадно и нетерпеливо, то дразняще и даже несколько трепетно, ему хорошо и всё словно на своих местах, словно они друг для друга созданы и в совершенстве сочетаются всем, и даже с точки зрения какой-либо морали Финдэ не ощущает вины, срывая с его губ полуприглушенные хриплые стоны. С Финдэ интересно и весело, он любит засыпать лбом ко лбу и держаться за руки, он пишет стихи с самым умопомрачительным ритмом, он случайно пережаривает к завтраку бекон, не склоняет голову для поцелуев и не стесняется, придерживая за бедра, прижимать к стене, а ещё с ним говорить обо всём на свете ничуть не скучно, и даже забывается на некоторое время, что непременно должна быть рыжина, и ласковый взгляд зелено-серых глаз, и изгиб шеи на уровне носа, чтобы было так удобно щекотать кожу каждым выдохом и припадать к ней губами. Турко помнит, что до скончания мира любит лишь одного человека, с которым всё становится спокойно, с которым всё на свете правильно. Но только теперь двоих. *** В закатном зареве собранные в хвост длинные волосы отдают расплавленной медью, Турко тянет к ним руку и обжигается, тянется к ним сам и дрожит, потому что разве так правильно? Финдэ говорит, так не должно было случаться, Финдэ говорит, он нуждается в помощи, говорит, что они смогут через всё пройти вместе, а Турко всё равно просыпается среди ночи от мысли, что держит не ту руку, распахивает глаза и не видит перед собой широкой груди, лишь влажный лоб с прилипшим белокурым завитком, и не знает, это ли правильно, собирается неслышно, забыв почти все свои вещи, а потом долго-долго стучит в дверь, потому что прождать на лестничной площадке, если потребуется, до утра не страшно, а будить брата почему-то очень даже. Тянет руку к языкам пламени во сне и наяву, и вдруг взлетает, боится отторжения и ожогов, но чувствует лишь влажное прикосновение к скуле и понимает, что его просто подхватили под колени, подняв в воздух, он вовсе не обреченный на вечные циклы пламенной муки феникс, а лишь равный, хотя сам всё время держал эту грань, не смея равняться с идеальным образом, но теперь лишь склоняет голову к Нельо — впервые — и проходит языком по искусанной нижней губе. Так — правильно.