(Не)правильно

С Тьелко невыносимо трудно. Не только потому, что после начала лечения он будто в подвешенном состоянии. Не только потому, что у него десятки комментариев с сердечками и не самые приличные предложения от анонимов. Не только потому, что Финдэ продолжает иногда спрашивать, всë ли в порядке, потому что для Финдэ ещё невозможно понять причину ухода, потому что Финдэ не знает, что всё было не то, что должны были быть другие глаза, и волосы, и руки, и ритм дыхания, и всё на свете, и всё же — «Нельо, ты уверен, что он может объективно решить?». И, казалось бы, стоит поступить как старшему брату-покровителю, направить сбившегося на истинный путь, делать так, как должно было быть лучше, как во всеуслышание правильно. Но Нельо отмахивается от этого и наконец решает в вопросе, касающемся другого человека, очень эгоистично, потому что ему этого искренне хочется и потому что Тьелко хочет того же. Потому что хочется засыпать и просыпаться, готовить завтрак и смотреть на дождь с балкона, встречаться после работы, обсуждать ужин, шепотом переговариваться перед сном, целоваться, пока не станут неметь губы. Хочется. Они будто созданы были, чтобы всегда быть рядом. С Тьелко невыносимо трудно, потому что он обнимает со спины по утрам, вжавшись всем телом и смеясь, уткнувшись носом в затылок, потому что подходит, с невозмутимо-сонным видом переворачивает блин в воздухе и возвращается в постель, оставив брата смотреть ему вслед с немым восхищением и нескрываемой нежностью, потому что растягивается на полу, закинув ноги на диван, пока решает по телефону рабочие вопросы, а потом неловко вскидывается навстречу, едва не опрокинув всё вокруг, и кладёт голову на колени, и колени целует ласково и игриво пробирается выше, и смеется, уткнувшись лбом в живот. Потому что Тьелко увлечённо пересказывает все новости традесканциям, потому что перебирает волосы Майтимо и плетет мелкие косички, потому что делает самый отвратительный кофе и самые мягкие паровые булочки, потому что с яростным рычанием режет лук и рыдает вголос, потому что заваливает на кровать на дневной сон, и поправляет подушку, и деловито сопит, и руки его на талию ложатся так, словно это идеальное, воистину первозданное сочетание. Потому что целует в щёки всех близких друзей, потому что в каждом сообщении десятки золотистых сердечек, потому что просыпается иногда по ночам и подолгу изучает лицо спящего совсем рядом брата, потому что целует его руки и невзначай порой будит, увлекшись и лаская языком каждый палец. Потому что его ещё не отпустили, а отпустил ли он? Майтимо не знает ни ответа, ни как лучше его получить. С Тьелко невыносимо трудно, не зная никогда, что у него на уме. За все два года, как время от времени в моменты самых сильных падений младший обращался, а позже и приезжал к нему, из них год, как всё это стало куда сложнее с жаркими, не терпящими отлагательств, но не отталкиваемыми поцелуями, страхом с одной стороны и желанием с другой — зайти дальше, и за то недолгое время, которое они безраздельно вместе после полувысказанного признания — Майтимо не знает точно, чем руководствуется брат в те или иные моменты. Но что его занимает сильнее прочего, так это стремление понять, как вообще так всё обернулось. Почему его брат, непомерно красивый и обаятельный, изо всех сил старавшийся подражать своему кумиру, его же и выбрал. Майтимо всё ещё думает о том, как же всё это неправильно и невозможно, но ни секунды уже не сомневается, что любит так же отчаянно и безрассудно, а норма всегда была исключительно субъективным понятием, а Тьелко может решать за себя вопреки чьим-угодно опасениям, а ему за себя тоже решать хочется, и выбором становится Тьелко, и не до правильности, когда видишь его добрые, искристые светло-серые глаза. С Тьелко невыносимо трудно, но так легко, так поразительно легко, словно вот так — с ним рядом, рука об руку, губы на губах, кожа к коже — было всю жизнь и так и должно оставаться. Майтимо плевать на морали и условности, он ни за что не хочет, чтобы всё закончилось, но всё ещё не знает, как сказать родителям. Пап, мам, мы с Тьелко вместе? Да, пап, в том самом смысле? Нет, пап, мы ещё хотели бы пожить? Ко всему этому наслаиваются проблемы с начальством и подколки коллектива, что, дескать, вы так чудесно смотритесь с Финдекано, просто умилительно, да ещё и понимаете друг друга с полуслова, а как не понимать, когда в прошлом ежедневно проводили вместе по несколько часов в рамках реабилитации, и это не учитывая обучения в параллельных группах в университете и в целом того факта, что в силу родственных связей знакомы с раннего детства. Майтимо трудно, потому что хочется, чтобы всё стало проще, а трудностями не делится из принципа, не выходя уже из образа того самого всезнающего и всесильного старшего брата, в который Тьелко влюблялся ещё ребёнком. Майтимо, пусть и стыдится себе в этом признаться, боится всю жизнь при братьях дать слабину, потеряв тем самым свой авторитет, а что до любимого, то боится и того, что того, загруженного проблемами Нельо он принять не сможет, хоть и отчаянно сопротивляется таким мыслям. Тьелко щекочет мирных дыханием шею, затем, оставив лёгкий поцелуй, отстраняется и берёт лицо брата в ладони, смотрим внимательно, насколько это вообще можно различить в темноте, тянется вперёд, касается губ всего на миг, только чтобы убедиться, что тот в самом деле не спит. Майтимо осторожно вздыхает, поворачивает немного голову, запечатлевая поцелуй на раскрытой ладони, и притягивает вновь ближе к себе, Тьелко вновь утыкается ему носом в изгиб шеи и привычно закидывает ногу на бедро, гладит по накануне вымытым, влажным и чуть пушащимся волосам. Затем хриплым шепотом зовёт: «Нельо». Дождавшись реакции в виде поцелуя в лоб, продолжает: «Ты ведь знаешь, что можешь со мной всем-всем поделиться, любовь моя?», а Нельо отчего-то тихо всхлипывает ему в макушку. Потому что знает и хотел бы, но всё ещё не может переступить через иррациональный и совершенно неправильный страх-преграду. Тьелко, положив одну руку ему на грудь, второй обнимает крепко-крепко и легонько чешет лопатки, задирает голову, целует подбородок и вновь шепчет в шею, что Нельо незачем что-то держать в себе и скрывать, что любовь его безгранична и ей скорее навредит подобное молчание, чем какая-нибудь горькая правда. Тьелко слушает, молча трется носом о шею Майтимо и успокаивающе гладит по спине. И про зажравшееся начальство, и про незадачливых козлов в бухгалтерии, и про выедающих мозг чайной ложечкой клиентов, и про шуточки в сторону одного из кузенов, и даже в сердцах едва ли не выкрикнутое — Тьелко сразу после этих слов немного сдвигается и целует, кажется, со всей нежностью, которая только есть в этой вселенной — «и Финдэ этот твой затрахал меня уже своими переживаниями «. И о последнем Тьелко совершенно не знал, потому что ему Финдарато не пишет, а его в этом и нельзя винить, ведь в самом деле до боли обидно проснуться утром и узнать, что тебя оставили без каких-либо объяснений, просто потому что ты оказался не тем, а любовь к тебе уступила место любви предвечной, зародившейся ещё тогда, когда едва вернувшемуся с каникул у деда Майтимо впервые дали подержать на руках смешно жмурящегося светловолосого малыша, а он всё боялся его упустить, и руки отца лежали поверх его собственных, обеспечивая защиту, а мама улыбалась тепло-тепло, и Кано улыбался тоже, хотя не мог понять причину всеобщей радости. С Тьелко, может, и трудно, а ему самому с Нельо легко до умопомрачения. И вспоминается, как в детстве на вопрос, что значат эти парные кольца у родителей, узнал, что очень близкие и любимые друг другом люди заключают брак. И да, это те же близкие и любимые, которые иногда хотят детей. И те же, которые целуются именно так, как на экранах, когда они все отворачиваются, а Турко твёрдо решает научиться даже лучше. И все те моменты, когда Нельо держал его за руку, когда обрабатывал ссадины, когда мягко ругал за оплошности, помогал с уроками и уборкой, и даже — особенно — когда откликнулся на требование научить целоваться, все они проносятся в памяти. Тьелко тоже знает, как всё неправильно и труднообъяснимо, но не колеблется. — Нельо, а, может, выходи за меня? Майтимо смеётся, искренне и заливисто, и Турко вторит ему, прижимаясь к груди, а затем старший постепенно успокаивается и засыпает, а утром вместо привычного приветствия Тьелко, едва открыв глаза и встретившись со взглядом любимых зелёных глаз напротив слышит: — И… Как ты себе это представляешь? Наплевав на вечную нехватку времени из-за поздних будильников, перекатывается, седлает бедра возлюбленного и отвечает: — Ох, красные кленовые листья, и много винограда, и роскошные георгины, и тëмные мелкие розовые бутоны в петлице, и венок из колосьев, и ты бы… Нет, лучше в оливковом и золоте. И я бы пришел в косухе, чтоб все улыбнулись, и ветер, и много пледов, и все обязательно в изумрудную клетку, и я улыбаюсь как сумасшедший от снизошедшего счастья, и… — улыбка его меркнет, и Тьелко вновь опускается на постель, — Глупо, наверное, да? Предлагать не стоило. Нельо прикрывает глаза, пару секунд глубоко дышит и нависает над ним: — А я соглашаюсь.