Скажи мне правду

Что чувствовал Юрий после Барселоны. Какую-то пустоту помимо радости от золотой медали. Нет, эта пустота была всегда, просто иногда сердце от неё щипало особенно остро. Это была нехватка какого-то человека рядом, и нет — это была не мать и даже не Отабек, который всегда помогал и который поддержит его в трудную минуту. Вот и сейчас, стоя в комнате своей Питерской квартиры, Юра вновь окунулся в это чувство. Не просто тоска, что-то другое — более серьёзное. Для всех фигуристов сезон — надежда покончить с изнурительным трудом и диетой на некоторое время, шанс вырваться в светлое будущее. Вот только чем фигурное катание на самом деле — необычное шоу или кровавая бойня за место под солнцем? Дед рассказывал Юрию, как тот в младенчестве жалобно начинал скулить, ища мать. Тогда Николай сажал его себе на колени и совал в рот соску с молоком, а Юра неуклюже переваливался туда-сюда. Когда Юра уже начал понимать что-то в этой жизни, он понял — матери нет, несмотря ни на какие жалобы. Безнадёжно вдруг звать. На исходе первого месяца жизни малыш стал привыкать к теплоте рук — дети очень быстро начинают отзываться на ласку, а с полугода он уже не пытался задавать грустные концерты и засыпал на руках, в объятиях деда с бутылочкой молока. Сейчас опять накатила вызывающая колющую прямо в грудь обиду и боль мысль — почему они не видят во мне человека. Обычного человека, а не робота, способного выдержать всё и упахиваться до потери пульса. Каждое утро Юрий вставал с постели в тумане, бессознательно шёл в душ, машинально одевался. Иногда сама усталость освобождала его от бремени осознания себя роботом. И Юрий настолько свыкся с этим осознанием себя другими роботом, что сжился с ним и сам себя таковым считал. Ну почему Юрию так больно — кого он потерял? Парень накинул куртку и быстрым шагом направился на улицу. Юрий шёл по зимним улицам. Как всегда — минимум снега. Зима в Питере чаще всего хоть и суровая, но пустая — без лишних сугробов и льда. Кое-где в окнах смазано ещё виднелись ели, где-то вдалеке шумит белая пурга. Когда добираешься до города на поезде — вдоль путей ели как иголки понатыканы, колючка сплошная — не продерёшься. В нескончаемости и одинаковой природной панораме вся мощь, красота и величие России. Юрий шёл ровным бодрым шагом, и снег практически не скрипел под его ногами. По дороге позвонил Яков, спрашивал — как дела после соревнований, ибо нужно готовиться к какому-то конкурсу. Юрий ответил что-то неопределённое и вновь ускорил шаг, почти не касаясь снега, даже как-то запружинил на ногах. В такую погоду вспомнилась мама — именно в такой она уходила, когда вела его, за собой в первый-последний раз. А в Питере она ему часто снилась. Он узнавал и не узнавал её. «Что будешь делать?» — прозвучал в голове посторонний голос. Лучше не врать, а говорить правду. Такой голос хоть и не проверяет, но уже как-то проверил. «Жить дальше дальше буду. А ты бы что сделал?» — спросил Юрий. Он знал — каково это — когда уже есть кто-то вместо тебя. Почему-то именно такое ощущение привести было самым подходящим вариантом. «Убил бы её.» — ответил голос. Юрий даже не вздохнул. Ничего этот голос ему не сделает и нужно ему иногда дать почувствовать власть. Позабавиться. Ибо этот голос стал для Юрия на протяжении многих лет единственным собеседником. Был этот голос, наверное, того же возраста что и Плисецкий, но каток делал его значительно старше. Хотя это голосу, а не ему, последние пять лет каждый из них за три шёл. Сейчас Москва казалась ему голым поздне-осенним деревом — влажной и тёмной, трескучей от морозца. Раньше она была в ярких занавесках и лавочками для торговли чем попало, завешанная лентами, а после окунания в фигурное катание посуровела, стряхнула с себя разноцветие как цветы и, как и Питер, опустилась до гранита и камня. «А я простил, потому что пожить хочу.» — всё у него было чисто. В жизни, отношениях, катке, который позволял ему купить любое будущее. Он приехал тогда в Питер — Ледовый дворец, клубы, тусовки, на концерты — и стал воображать себя северным летуном. И ведь летал, как фея. Нужно было только оставить школу, снять квартиру в центре и потом податься в тренерство. В фигурном катании почва была волшебная, удобренная гормонами роста и ещё не истощённая — ткни в неё — и все желания прорастут, посади их — и сбудутся — и девушки красивые, и друзья модные, и работа сама по себе денежная. А в том, что катание именно работа — Юрий не сомневался, ибо вкалывал на нём каждый день. И от него не убудет, если Юрий отщипнёт от его пухнущего сладкого теста свой кусочек счастья. даже не кусочек, а кусок. Юрий и сам был от себя пьяный и всех своим хмелем угощал, особенно когда катался. Но когда Юрий встретил Виктора, он стал чувствовать себя в фигурном катании чужим, приезжим из России и ещё прошлого. Юрий подошёл к перилам набережной и уставился на ледяную гладь. Он часто приходил на речку, когда ему надо было побыть одному. Текущая вода уносила с собой все мысли и всё плохое, что было в голове и случилось в жизни. Он думал. О чём — он и сам не знал. Мысли неслись в голове потоком реки, и какая-то важная терялась в водовороте других. Юрий никак не мог за неё зацепиться. Позади раздались шаги, почти неслышно зашумел снег. Яков знал, где его найти. Что отец, что сын приходили на набережную, когда думали о чём-то, не дающем покоя, или подумать просто так. А Юрий, который беспричинно для себя терзался, непременно пойдёт туда. Фельцман заглянул в лицо парня — Юрий смотрел чуть выше заходящего солнца, но взгляд его скользил мимо той точки, куда был устремлён. — Ты хочешь спросить, зачем я тебе звонил? — спросил Яков. Если бы он мог, он бы смотрел на Юрия с улыбкой, но её пришлось скрыть, ибо она была вызвана тем же сходством и явно выдала бы мысли тренера, не назвав разве что имени отца парня. А когда Юрий вынырнул бы из своих грез, он обнаружил бы, что мужчина смотрит на него с улыбкой. Знал бы Юрий, мягко подумал Яков, но его взгляд испугал бы парня — в нём было много усталости и обречённости. Они смогут обманывать его ещё несколько лет — вот на что намекал Яков, говоря о том, что годы фигуриста на льду сочтены. Потом фигурист вынужден поменять… профессию. Хорошо, если за то время, пока Юрий не узнал, случится что-то, из-за чего он просто не сможет слышать о Викторе и уж тем более прикоснуться к нему. Это четвёртый год катания Юры, и Яков знал, что им не всегда будет везти, как в этот раз. Но после ухода Юры им может достаться не просто тело малопривлекательного фигуриста, слишком старого фигуриста или очередная девушка. Или физически неполноценный человек. А то, что Юрий собирается уходить — вопрос времени. Хорошо, если Юрий успеет потерять к фигурному катанию интерес до того, как придётся говорить правду… Но если нет, то… Фельцман взволнованно потёр ладонями лицо. — Как вы узнали? — ответно спросил Юрий, тоже начиная улыбаться уголками губ, но не подозревая об ответности своей улыбки. А сейчас мать ему только снилась, но стала строже и прилизанней, серьёзней и официальней и казалась от этого по-праздничному похмельной. Он обожал её раньше, хоть она всегда казалась ему галдящим базаром. Да и жизнь Юрия стала такой, правда с одним отличием. Да и среди обалдевших эмигрантов иногороднего Юрия было не так заметно, и это давало ему отдохнуть и проморгаться. — Я жду этот вопрос очень долго. И был уверен, что у тебя будет такое выражение лица, как сейчас. — И какое у меня выражение лица? — в парне начинало крепнуть чувство, что ему чего-то не говорят. Потом, что он не выйдет наследующих соревнованиях рука об руку с другими фигуристами на пьедестал, как чемпион. Что-то встало между ним и остальными стеной. Забирали его из осени, а выпускали в лето. И жизнь, в которую его выпустили, совсем не была похожа на ту, из которой его пускали и уж тем более забирали. — Полнейшая растерянность, — ответил Яков, и в глазах Юрия полыхнуло странное выражение, значение которого не стоило браться толковать. Мужчина молчал и через несколько минут сказал то, рад чего и звонил Юрию, — … Я хотел поговорить с тобой о конкурсе на стипендию для спортсменов до поступления ими в институт, если они успешно сдадут экзамены на это самое поступление. Парень молчал. Что греха таить, он видел напряжение остальных. На Гран-при тренеры поздравляли его так, словно он сделал то, что было смыслом всей их жизни, но потом Юрий узнал, что так иногда радуются… из жалости, когда большего ты вряд ли добьёшься и не сможешь быть как все. Яков замер на месте и нервно сглотнул. Юрий ведь всегда всё понимал, хоть и выдавал всё по-своему. — Вы это предлагаете из жалости? — спросил Юрий. И что Яков мог сказать. Что Юрий — запасной вариант на случай, если его отец уйдёт из спорта раньше времени?.. Когда Юра пришёл в катание, было видно — что он — посредственный фигурист, и лишь развитие заложенных отцовских способностей позволило сделать из него что-то. Делить отца и сына пока не получалось. — Нет, — ответил Яков и задумался, а потом сказал, — У тебя есть красота. Ты честолюбив, как все знают. Ты чем-то напоминаешь мне эту речку, к которой стремятся все — кого я знаю. Два взгляда устремились на мелкую рябь Невы, которая иногда пробегала сквозь треснутый лёд. Река, она такая, несётся. Да, Юрий напоминал Виктора — душой, но не сердцем. Сердце Юрия там, где дом, Виктора — там, где дорогие люди.