Give 'Em Heaven

— Даочжан Цзян Линчи? Он, должно быть, сын великого клана Цзян?.. — Поговаривают, он — внебрачный ребёнок главы клана, Цзян Фэнмяня. По тонкому лицу, точно тонкой же каллиграфической кистью выписанному, скользит призрак улыбки. В одних только уголках бескровных губ мелькает. Линчи бросает едва уловимый прищур чуть раскосых, будто лисьих, тёмных глаз и перестаёт слушать чужую болтовню. Люди его забавляли. Оказывается, нужно было отойти всего на пару чи, чтобы узнать о себе много нового. Ему до человеческих пересудов дела никакого — с детства сам себе на уме, молодой мужчина, не утративший даже юношеской наивности в лице, стерпел достаточно. Понадобится, и он стерпит втрое больше. Голод, холод, боль, бессонница. Что вообще значит несовершенство его тела в сравнении с совершенством души? Он никакого отношения не имел ни к старику Цзян Фэнмяню, ни к ордену Юньмэн Цзян. Люди привыкли видеть везде родственные связи, погрязшие в систематическом кумовстве — что ж, Линчи не обязан был возиться с каждым, чтобы развеять предубеждения. Лучше разобраться единожды и сразу со всеми. Он уверен, что есть вещь, которая поможет ему выстроить порядок в этом хаотичном мирке, где люди кичатся своим происхождением, а не заслугами. Может, как раз из-за этого безразличия к чьему-либо происхождению он так цепляется за Сы Хуньлина. Те люди, что встают на путь самосовершенствования, определённо питают нездоровую любовь к парной работе. Два нефрита Гусу Лань. Два героя Юньмэн Цзян. Так же стали знамениты и они вдвоём — два Столпа горы Дафань, Цзян Линчи и Сы Хуньлин. Этим эпитетом их величают, правда, только официально. В пересудах они вечно значатся не иначе как «дафаньские крысы». Линчи только смеётся, глухо, чуть сутулясь в своей манере, всякий раз, когда слышит эти нелестные слова. Не можешь бороться — обрати в шутку. Так и возникло пристанище «Крыс мёртвого дома». Говорят, одной только игрой на эрху Цзян Линчи уничтожает золотое ядро попавшего в немилость заклинателя, не говоря уже о прочих пытках, что он может организовать провинившемуся. Однако не таким страшным был хозяин, как его цепной пёс, отличавшийся удивительным послушанием — и столь же поразительным безумием. Сы Хуньлин. Имя пугающим образом подходило его обладателю. Нет того, кто владел бы заклинанием сжатия тысячи ли так же искусно, как этот человек. Пространства для него будто вовсе не существовало. Мужчина невесомо взмахивал ярко-алой материей и тут же исчезал. А вот где он появится в следующий момент — страшно представить. Его действий не угадывал даже хозяин, что уж говорить обо всех остальных. Однако кормящую руку Хуньлин не грыз — напротив, покорно исполнял все распоряжения, большую часть будто и без слов понимая. Демонический дуэт. Сложно было сказать, за что они боролись. Одни говорили, что пора бы проучить наглецов, наводивших ужаса на половину Поднебесной, которым не страшен был даже орден Цишань Вэнь. Другие предпочитали не связываться, слишком уж сильно их пугала мощь, которой владели два Столпа горы Дафань. Поговаривают, управиться с неугомонностью и обыграть гений Цзян Линчи мог только один человек. Истинное имя его в народе неизвестно; некоторые и вовсе считали его практически сказочкой для детей, однако Се Ян существовал. Хуже того — ещё и порождал вокруг себя поистине одиозные истории. В одних он выручал именитые ордена от неизбежного краха, в других его единственными приоритетами в жизни становились выпивка, женщины и нескончаемые попытки покончить с собой. Истина, как всегда, была где-то между. Для Цзян Линчи выдумкой Се Ян не был. Они знали друг друга и не опасались — даже если в присутствии заклятого противника эрху становилась совершенно бесполезной, ровно как и любые заклинания. Никто в Поднебесной не блокировал поток Ци так искусно, как Се Ян. А уж на мечах сражаться им было и вовсе ни к чему. И тогда в театр незримых боевых действий вступал фантастический интеллект. Сказать, что в этой вечной дуэли Сы Хуньлин чувствовал себя лишним — не сказать ничего. Он даже не всегда был общепринятым сумасшедшим. Если бы от его родной деревни что-то осталось, местные жители вспомнили бы, каким очаровательным мальчишкой он был. Вспоминать было некому, потому что Сы Хуньлин уничтожил всё подчистую. Прошлое его ограничивало. Семья его ограничивала. Её предрассудки, ожидания, рамки и условности его ограничивали. И любая несвобода для него означала неминуемую гибель. Именно тогда в его жизни появился Цзян Линчи и стал первым человеком, в глазах которого Хуньлин видел не осуждение. Он готов поклясться, что на него впервые в жизни смотрели с пониманием. По-ни-ма-ни-е. Одно-единственное слово, и Сы Хуньлин готов был склонить колено перед человеком, которому отвечал безграничной верностью. Но и этого им обоим показалось мало. Идея Цзян Линчи была простой и вместе с тем невыносимо пугающей. Он собирался единожды и навсегда уничтожить любые проявления магической энергии. Мысль угадывалась на поверхности. Всякое тёмное существо, гуль, лютый мертвец, дух, призрак, демон — все они появлялись по одной и той же причине. Политические склоки, интриги, заговоры и перевороты — всё это Линчи уравнивал теми же резонами. Внимательный слушатель тут же обратит внимание на фундаментальный парадокс — Сы Хуньлин с такой логикой должен был стать первой же жертвой. Адепт Тёмного пути, неуловимый, едва контролируемый хозяином, Второй столп горы Дафань никак не вписывался в этот план. Каждый раз, когда Цзян Линчи об этом думал, у него непременно сводило челюсть от раздражения. Он хотел сохранить жизнь Сы Хуньлину, но ещё сильнее верил в то, что должен избавиться от заклинателей. Неважно, следовали они Тёмному или Светлому пути. Наверное, поэтому на очевидное искажение Ци своей верной ручной крысы он смотрел сквозь пальцы. Хуньлин медленно, но верно сходил с ума и становился откровенно опасен; что ж, если это избавит Линчи от необходимости убивать его, он потерпит. «Мне придётся убить тебя, Лин-Лин». Фраза, сказанная между ленивыми поцелуями будто бы невзначай, теперь была причиной, по которой он просыпался в холодном поту. Поводов для беспокойства с виду будто бы не находилось. Сы Хуньлин слишком часто не обращал никакого внимания на то, что говорил, однако Цзян Линчи знал — с такими вещами он не шутит. Он понимает также и то, что происходит при искажении Ци, а когда процесс станет необратимым, попросту свалит это дело на прославленных заклинателей с непричастным видом. Кажется, Цинхэ Не как раз не понаслышке знает об этом явлении. А пока Сы Хуньлин шутливо накрывает их своей красной накидкой, скрывая новый невесомый поцелуй, приходящийся в самый уголок губ. Было что-то уродливо романтичное в том, как они скрываются за материей цвета и отделки, какие обычно бывают на свадебных нарядах. Цзян Линчи редко откровенно лжёт из нелюбви к этому — потому не скрывает неуклюжей влюблённости, потакая единственному светлому чувству в себе. Он помнит, как много лет назад юноша на порядок старше него укладывал голову ему на колени и откровенно плакал от того, что сам же и сделал с родной деревней. Через месяц умиротворяющих бесед Хуньлин убедился в том, что они этого заслужили. Ещё через год он сёк головы, не теряя детской улыбки на лице, точно это была лишь ребяческая проказа. Если бы кто-нибудь спросил, как они к этому пришли, Цзян Линчи вынужден был бы признать, что сам запустил дьявольский механизм в голове человека, которого любил больше кого-либо другого — и меньше, чем собственные убеждения. А пока два Столпа горы Дафань целовались под накидкой краснее киновари, точно новобрачные. И тощая дрожащая рука Цзян Линчи сжимала рукоять чужого Сянцзян за поясом. Он знает, что однажды именно этот меч отрубит голову и ему.