Семь смертных грехов

Гордыня – чувство, присущее человеку, заполучившему то, что другим не удавалось. Джеймс Мориарти мог гордиться, что, наконец, раскусил Морана, но покоя ему не давало то, что полковник поддался. Он проиграл, но знал, как сделать это так, чтобы оставить в душе консультанта неприятный осадок, заставляя радость победы несколько притупиться. После практически судьбоносного разговора отношения Мориарти и Морана начали неуклонно меняться. Ведя свою игру, Джим вдруг решил, что хочет добиться от Себастьяна доверия, только для этого приходилось идти на некоторые жертвы, а именно приоткрывать свои слабости. В кои-то веки хотелось играть по правилам, точнее, честно. Это удивило как самого Джеймса, так и снайпера, который тоже простаком не был, а потому тайну от лжи отличать умел. Даже если лжец был столь же искусен, сколь Мориарти. У Джеймса меж тем постепенно проявлялось новое хобби. Он наблюдал, ему нравилось изучать, разгадывать Себастьяна. Нравилось делать верные выводы, но ещё больше нравилось ошибаться, потому что это значило, что Моран – достойный соперник, которого не распознать так сразу. Настоящим открытием для консультанта стало то, что Себастьян, как выяснилось, умел поддерживать разговоры на любые темы, причем весьма неплохо. Обычно Моран говорил очень редко, мало и только по делу. Но иногда, крайне редко, у него бывали периоды, когда он мог часами рассказывать что-то Джеймсу, обсуждать, дискутировать, спорить, доказывая свою правоту, аргументируя позицию. Когда это случилось впервые, Мориарти с трудом скрывал шок, ведь выяснилось, что Себастьян ещё и интересный собеседник. С тех пор Джим очень часто пытался спровоцировать его на разговор, но, видимо, подобный настрой у полковника, как и подлинное вдохновение, подделать было невозможно. Моран всегда считал, что слова не значат ничего, и временами это жутко раздражало Мориарти, любителя красиво изъясняться. Как-то раз так вышло, что Джеймс затронул тему войны, и тут Себастьян на удивление уверенно поддержал разговор, хотя и без особого энтузиазма. - Расскажи мне о войне, полковник, - попросил тогда Мориарти, отпивая немного виски из прозрачного бокала и не отрывая взгляда от напряженного, как натянутая струна, Себастьяна. В такие моменты тот поистине завораживал Джеймса, заставляя смотреть, изучать, наблюдать. - Война – это кровь, льющаяся реками везде, куда ни посмотришь, Джим, - начал Моран, а консультант слушал внимательно и с интересом, молча, не перебивая, - это убийства, трупы и ночные кошмары. Война не для трусов, но также и не для тех, кто готов стоять за свои убеждения до конца, таких слишком быстро убивают. Она для тех, кто умеет быстро и точно выполнять приказы, тех, кто не боится смерти, тех, кому нечего больше терять. На войне не нужны бравые солдаты, готовые на подвиги, им нужны машины для убийств. Такой стал и я. - Звучит как исповедь, не находишь? – усмехнулся Мориарти, чтобы скрыть своё восхищение, когда снайпер закончил говорить. - Может, это и было ей, только ты мало похож на священника, - также ухмыльнулся в ответ Моран и больше не пытался в тот вечер о чем-либо рассказывать. Джим чувствовал, что заполучил новую и такую желанную игрушку, но она будто бы ещё не совсем принадлежит ему или же отказывается подчиняться. Ясно, что надеяться на полное подчинение Себастьяна во всех сферах жизни – глупо, но консультант чувствовал, что должен взять от того, что может, по максимуму. Мысленно возвращаясь к теме доверия, Джеймс решил, что пора действовать. Какой может быть высшая степень доверия человека к человеку? Рассказать о своём страхе. Чтобы добиться большего, ему пришлось пойти на эту жертву, поэтому во время очередного разговора Мориарти спросил: - Чего ты боишься, Моран? Себастьян стоял перед развалившимся в кресле Джеймсом, вглядываясь в его лицо, пытаясь понять, каков следующий шаг. Минуту назад Мориарти задал вопрос и, неудовлетворённый ответом «ничего», сейчас внимательно разглядывал его. Будь снайпер чуть более мягкотелым, ему стало бы не по себе от этого взгляда, но полковник был закалён войной, выточившей из него идеального бойца. Джеймс всегда неплохо разбирался в людях, и это существенно способствовало работе. Вернее, не совсем так. Консультант не доверял никому в равной степени, он никого не приближал к себе, часто менял персонал и, разумеется, не заводил отношений ни с кем из сотрудников. Хотя отношений у него не было в действительности ни с кем, лишь случайные связи с «одноразовыми людьми», дальнейшей участи которых нельзя было позавидовать. Мориарти смотрел на уверенного в себе мужчину, который явно давал понять, что не боится ни его, Джеймса, ни вообще кого бы то ни было. Консультант покачал головой: - Так не бывает, Себастьян. Каждый человек чего-то боится, - с видом непонятого философа возвестил он. - Признаёшь, что и у тебя есть страх? – спросил в ответ Моран, попадая в точку. Это будто бы было его особым умением, так действующим на нервы Мориарти, - выцепить из его же собственных слов непреложную истину и преподнести её на блюдечке с голубой каёмочкой. - Ты, кажется, забыл, с кем ведёшь игру, - нахмурившись, заметил Джеймс, недовольный своими нынешними позициями. - И ты тоже. Недооценить противника - страшное упущение, тебе ли не знать об этом? - Моран даже не язвил, он был почти серьезен. Он понимал, что ходит по краю пропасти, ещё секунда, и она погребет его под грудой своих обломков, но соблазн оказался слишком велик, это искушение было уже не перебороть. Иногда даже шаг, который раньше приравнивался бы к проигрышу, может стать победным, если он в достаточной степени неожидан. Поэтому Себастьян позволил себе произнести: - Я не боюсь смерти, не боюсь боли. Не боюсь потерять работу или деньги. Я... – тут он понял, что задача оказалась не такой уж лёгкой, как он ожидал. Слово «боюсь» обычно не присутствовало в его лексиконе, но сейчас, чтобы победить, придется пойти на этот шаг, - ...боюсь, - вот уже пути назад нет, осталось только произнести два слова, - потерять контроль. Пояснений не требовалось, оба они понимали, о чем речь. Чувства, эмоции, это всё так несвойственно жесткому полковнику, теперь Джим понимал, знал, почему. Но то, что тот всё же решился и назвал свой страх, оказалось серьезной помехой для радости от нахождения новой точки давления. Мориарти был практически зол, он бессилен, потому что Моран показал свою уверенность в себе, он только что раскрыл важную часть своей души, а консультант понимал, что не может сейчас ответить ему тем же. Моран чувствовал, как от этого ощущения собственного превосходства, от Мориарти, загнанного в угол, его начинало неслабо вести. Нечасто ему удавалось срывать настолько оглушительные аплодисменты в собственной голове. Где уж тут не заняться самолюбованием, пусть даже внутренним. Джим увидел, заметил, и внутренняя злость, постепенно поднимавшаяся в нём, на мгновение лишила его разума, потому что, не задумываясь, он произнёс: - Как и я. Теперь и его страх был раскрыт, и вроде бы они должны были оказаться наравне, но Моран сделал это первым, к тому же он произнес эти слова, а Джеймс всего лишь согласился, что определённо не делало ему чести. Странно, но как раз сейчас у Мориарти появилась какая-то внутренняя тщательно подавляемая радость. Радость, что у него есть, наконец, достойный соперник, которому можно иногда позволить выиграть, как сейчас. Радость, что Себастьян ведет подобные разговоры с ним, Джеймсом, а не с кем-то ещё, потому что консультант был более чем уверен в том, что снайпер не слишком склонен доверять людям. Радость, что такой человек всё же сломается под ним, позволит Мориарти взять вверх. - Саманта Спаркс, - невзначай выдаёт консультант, внимательно глядя на снайпера. Джеймс Мориарти – это внимание к деталям. Даже самым мельчайшим и, казалось бы, незначительным. Именно поэтому он не может пропустить эмоцию, которая буквально на одну секунду мелькает на лице Морана, после чего оно опять не выражает ничего, кроме безразличия. Полковник не задаёт никаких вопросов, но то, о чём он думает, и так понятно без слов. - Ты был на её могиле один раз. Через год после её смерти, в две тысячи шестом. Это уже сентиментальность, приходить и смотреть на безжизненный камень с инициалами человека, которого уже нет, не находишь? Раньше не замечал за тобой подобного. - Её убили, потому что... – жестко прерывает Моран, не желая слушать дальнейшие разглагольствования босса и как-либо на них реагировать, - потому что нужно было выбить меня из седла. Я мешал. - Ты отомстил им? – то ли это то, что больше всего интересует в этой ситуации Джеймса, то ли вообще единственное. Моран утвердительно кивает, и подробностей уже не нужно, они не играют значения. - И что ты почувствовал? – Себастьян вскидывает вопросительный взгляд, он не ожидал от босса такого вопроса. Они вообще практически никогда не говорили о чувствах. Мориарти всегда утверждал, что чувства – шрам на лице хорошего интеллекта, который порой отдает неприятными ощущениями, мешая ему функционировать так, как нужно. - Война сделала из меня того, кто я есть. Я не чувствую. И тогда не чувствовал уже. Просто сделал то, что должен был. Джеймс кивает, более эта тема ему неинтересна, поэтому он переходит к следующему вопросу: - В свой последний вечер, имея возможность выбрать любое из всех своих желаний, какое ты предпочтешь? - Мне ничего не надо. Всё, что мне может быть нужно, у меня уже есть. Разве что какую-нибудь последнюю сигарету. Или последний секс, - усмехается Моран. Он никогда не боялся смерти, потому что ему было нечего терять, он ничего не ценил, ничем не дорожил, даже собственной жизнью. О счастье как таковом он никогда не задумывался, потому что, возможно, в итоге оказалось бы, что для него счастье – это когда пуля стремительно пронзает тело жертвы, выбивая из неё последний вздох. И Мориарти вновь кивает, потому что это чертовски правильный ответ. Владение самым лучшим всегда заставляет человека гордиться. У Джеймса был самый квалифицированный снайпер и самый интересный человек, которого он когда либо встречал, и тут определённо был повод для безмерной гордости.