Игры побежденных

— Я доброволец… Эти два слова сорвались с моих губ прежде, чем я успела понять, что произнесла их вслух. С минуту ничего не происходит, повисает гробовая тишина, и только ветер поет свою незамысловатую, свистящую мелодию. — Чудесно! Первый в истории Дистрикта-12 доброволец, — с улыбкой прерывает молчание Эффи, похлопывая в ладоши. — Поднимайся сюда, душенька. Ряд за рядом ко мне начинают оборачиваться испуганные лица детей. Сотни глаз выжидающе смотрят на меня. Я все-таки сказала это вслух? Вспышка камеры ослепляет, заставляя на секунду остановиться и вынырнуть из воспоминаний. Я быстро моргаю, пытаясь стереть перед глазами белые блики, и в меня врезается следом идущий трибут. Его недовольный голос что-то шепчет мне на ухо, но я не разбираю слов. Что я наделала? Грозовой тучей на меня обрушается гул толпы; редкие выкрики людей словно стрелы пронзают мое воспаленное сознание. Но затем все вновь затихает, и меня обволакивают события часовой давности. — Как твое имя? — Амелия Харрис. Амелия Харрис… Амелия Харрис… Амелия Хар… Чувствую, как меня с силой толкают вперед, и руку чуть выше локтя опаляют грубые шершавые пальцы. Это прикосновение приводит в чувство, вырывая из вязкой пелены воспоминаний. Я чуть прикрываю глаза, избегая ярких вспышек, и просто поддаюсь течению, движимая вперед тем, кто идет позади меня. Шаг, два, еще несколько, и репортеры вместе с жителями 12-го Дистрикта остаются на платформе. Со скрипом закрывается дверь вагона, и тут же становится тихо. Нет больше сотни голосов, слышу только, как громко и со свистом наполняются легкие позади идущего трибута. Его рука все еще сжимает мое плечо, и я чувствую, как сотни маленьких иголочек пульсируют на том месте, где его пальцы касаются моей кожи. Мне больно. Эта мысль окончательно приводит меня в себя, и я резко одергиваю руку. След от его пальцев на моей бледной коже на несколько секунд белеет, а затем медленно превращается в розовые отметины. Немигающим взглядом я смотрю на длинные полосы, которые глядят на меня в ответ, словно гипнотизируя. Чувствую, как внутри начинает разрастаться ком недовольства и злобы. Я резко поднимаю свой полный негодования взгляд на парня. Едкие слова готовы сорваться с моих приоткрытых губ, но в последний момент замечаю его виноватый взгляд, и заставляю себя промолчать. — Прости, я не хотел сделать тебе больно. Я просто… не контролировал себя, прости, - едва слышно произносит он, таращась на след от своих пальцев. Не контролировал себя… Секунда, и моя злость куда-то утекает, оставляя место пониманию. Мне знакомо это состояние. Видимо, ни одна я сейчас нахожусь словно в каком-то вакууме, сквозь который жизнь окружающего мира доходит до меня с запозданием. Все вокруг напоминает мне потертые временем старые фотографии, а воспоминания жатвы - как яркие вспышки кинофильма. События словно перемешались в моей голове, искажая реальность и вводя в какой-то транс. Я киваю ему в ответ, не совсем понимая, что пытаюсь этим сказать, и стараюсь выдавить что-то наподобие улыбки, надеясь, что получится более-менее сносно. — Не нужно стоять в дверях, проходите, — откуда-то издалека доносится нетерпеливый женский голос. Мы резко вздрагиваем, словно нас застали врасплох, и медленно оборачиваемся к нашей сопровождающей. Я и забыла, что мы не одни здесь. Эффи Бряк смотрит на нас выжидающе и широко улыбается своей белоснежной улыбкой, которая ослепляет. С головы до ног осматриваю это "чудо" капитолийской моды и надеюсь, что на моем лице не отражается сейчас толика пренебрежения. Сколько бы я не смотрела Игры, но к самовольному изуродованию себя капотилийцами я привыкнуть никак не могу. Решаю лучше оглядеться вокруг, в надежде увидеть здесь что-то менее экстравагантное. Мое дыхание на секунду обрывается, когда я с восхищением отмечаю про себя всю роскошь вагона. Эффи видит мой восторженный взгляд и не упускает возможности с гордостью произнести: — Да, милая, это все для вас. Все для моих любимых трибутов из Дистрикта-12. Мои глаза на секунду останавливаются на всем, что есть в вагоне, пытаясь с жадностью запечатлеть каждую мелочь в памяти. Никогда в жизни я не видела ничего подобного, да что уж говорить, представить не могла, что существует такая роскошь. Слева от меня гладкая поверхность коричневого дерева образует небольшой стол, на котором в три этажа стоят всевозможные яства. Запах стоит такой, что мой живот начинает жалобно скулить, сжимаясь до размера горошины. Свежеиспеченные булочки, торты, конфеты, желе, печенья, изящные прозрачные вазы с вареньем и медом. И еще с десяток сластей, больше половины названий которых я не знаю, но уверена, что они необычайно вкусные. Сразу за столом, друг напротив друга, стоят четыре кресла с синей обивкой. В самом конце вагона расположился массивный деревянный стол; кремового цвета скатерть и огромная ваза с белыми розами идеально дополняют картину роскоши. Над столом висит хрустальная люстра, состоящая их сотен маленьких вытянутых кристалликов. Свет проходит сквозь хрусталь, преломляя солнечные лучи и озаряя все вокруг ярким сиянием. Наконец мой взгляд доходит и до правой стены. Вдоль нее стоит очередной вытянутый стол, на котором в прозрачных сосудах плещутся жидкости различных цветов. Чуть поодаль от стола с бокалом в руке стоит мужчина. Единственный живой ментор Дистрикта-12 — Хеймитч Эбернети. Никогда не видела его так близко, лишь каждый год наблюдала его нетрезвую, развалившуюся на стуле сцены тушку. Хотя два года назад он вообще не явился на жатву, а в прошлом году заснул прямо во время показа фильма из Капитолия. Когда миротворцы пытались его разбудить, он с сжатым в руке ножом стал размахивать во все стороны и орать, чтобы все катились к черту и оставили его в покое. В этом году я была настолько дезориентирована, что не помню ничего, что происходило после моего выхода на сцену. Все как в тумане: лица, голоса, события. Поэтому теперь же ничего не мешает мне разглядеть мужчину: он невысокого роста, крепкий с виду, одетый в помятый костюм, на котором уже виднеется мокрое коричневатое пятно. Ментор стоит, повернувшись к нам боком, и не обращает на нас никакого внимания. Его длинные светлые волосы доходят до подбородка и скрывают лицо, пока тот так усердно пытается налить очередное пойло в стакан. Когда ему это удается, он залпом осушает его и резко поворачивается, удостаивая нас своим оценивающим, ироничным взглядом. — Мои поздравления! — заливаясь диким хохотом, произносит Хеймитч. Чувство отвращения к этому человеку начинает зарождаться где-то в глубине души, но тут же умирает, когда я успеваю разглядеть черты его лица. Я смотрю на него и не могу поверить в то, что мне так «повезло». Я нервно сглатываю и с ужасом смотрю на мужчину, надеясь, что он настолько пьян, что не вспомнит меня. Но видимо судьба сегодня не на моей стороне. Он перестает хохотать, и через несколько долгих секунд цепкий взгляд серых глаз сужается, и в них появляется удивленный огонек. Черт! Он узнал меня. — Что ж, Хеймитча вы уже знаете, а теперь я устрою вам небольшую экскурсию. Пойдемте за мной, — Эффи завет нас за собой и поспешно скрывается за дверью. Я тут же срываюсь с места и иду следом за Бряк в соседний вагон, моля, чтобы мужчина ничего мне не сказал. И он, на удивление, молчит. В этот раз я иду за Эффи, не замечая ничего вокруг. Все мои мысли занимает Митчелл, или как оказалось на самом деле, его зовут Хеймитч, и та ночь, что связывает нас. Если бы я знала, кто будет моим ментором, то сто раз бы подумала о том, чтобы ввязаться во все это, но теперь пути назад уже нет...