минус за скобки

      Бывают дни, когда всё идёт, откровенно говоря, по пизде: не прозвенит будильник, нужный автобус придётся ждать хуеву тучу времени, какой-то мудак не соизволит притормозить и, проезжая мимо, обрызгает тебя из лужи. Да мало ли что может пойти не так. У Сергея Трубецкого на такой случай был особый термин, им же придуманный — блядодни.       Один из таких блядодней настиг его в начале декабря с самого утра: в четверг он, перепутав расписание, припёрся, как дурак, в школу к первому уроку вместо второго, и завуч, буквально поймавший его в коридоре за шкирку, заставил Трубецкого идти на физ-ру, которую тот, как правило, благополучно прогуливал. В столовой на большой перемене какой-то слепошарый сопляк, совершенно не смотревший по сторонам, влетел в него и облил липким компотом. И, в довершение, в тот момент, когда Трубецкой решил во весь голос высказаться по поводу столь неудачного дня, прямо у него за спиной откуда ни возьмись выросла грозная фигура учительницы по математике и по совместительству классной руководительницы, буравившей его таким же грозным взглядом.       — Трубецкой, ты что себе позволяешь?! — возмущённо воскликнула она, едва услышав нецензурные выражения, изрекаемые Серёжей. — Ты в школе находишься или где?       — Лучше бы я находился «или где», — буркнул он. — Здрасте, Таися-Ванна.       — Здравствуй, Серёжа. Тебе не холодно? — спросила она, оглядывая его с ног до головы. В её взгляде, конечно, читался упрёк.       Причиной недовольства учительницы был неизменный Серёжин наряд: затасканные штаны от синего спортивного костюма (справедливости ради, по праздникам он надевал красные), футболка с наполовину стёршейся надписью, которую уже было не разобрать, бывшие когда-то белыми кроссовки, которые вот-вот прикажут долго жить. Вне всяких сомнений, подобная форма одежды для школы считалась неприемлемой, о чём Трубецкому не раз было сказано, но ему было похуй.       — Не, — мотнул он головой, делая вид, что не понимает намёка.       — Ну ладно, — поджала губы математичка. Бороться с ним было бесполезно. — Зайди ко мне. Я как раз везде тебя ищу.       — Чё, прям щас? — спросил Трубецкой, чем вызвал ещё одну недовольную гримасу на лице Таисии Ивановны.       — Да, сейчас, — с трудом скрывая раздражение, ответила она.       Чуяло сердце Серёги, что поход в кабинет классной не сулил ему ничего хорошего. Никогда такие походы добром не заканчивались. Но, оглядываясь на весь этот крайне хуёвый день, можно было надеяться, что хуже уже не будет. И Серёга надеялся. Как оказалось, зря.       — Ты помнишь, что после каникул региональный тур олимпиады по математике? — без предисловий начала Таисия Ивановна, едва они зашли в кабинет.       — И чё? — заметно напрягся Сергей. Кажется, он начинал выкупать, зачем его позвали.       — Ну, во-первых, не «чё», а «что», — нетерпеливо поправила математичка, — а во-вторых, ты призёр районного тура. Единственный из всей школы, между прочим.       — Я чё, специально? — воскликнул Трубецкой. Без боя сдаваться он был не намерен. И делать то, о чём его сейчас попросят, тоже.       — Сергей, ты должен пойти. Это нужно для рейтинга школы и для тебя в первую очередь. И потом, у тебя неплохие шансы. При всей своей — уж извини — безалаберности ты невероятно способный. У тебя прекрасный математический склад ума. В предыдущем туре ты не решил только одну задачу, и то повышенной сложности.       Очевидно, заранее подготовленную речь прервал недовольный вопрос Сергея.       — И чё, когда этот ваш тур?       — В феврале, — быстро ответила математичка. — Кажется, вторая суббота месяца, надо по календарю проверить.       Но не успела она засуетиться, потянувшись к настольному календарику, как Трубецкой воскликнул, возможно, чуть громче, чем следовало бы.       — В субботу?! Не, не, Таися-Ванна, в субботу я не пойду. Я чё, дурак, что ли, выходные на эту фигню тратить?       Последняя фраза явно была лишней. Таисия Ивановна начинала терять терпение.       — Я тебе ещё раз объясняю, это нужно в первою очередь тебе, ну и, конечно, школе.       — Ну школе нужно, пусть школа сама и идёт, а мне это сто лет не упало, — раздражённо ответил Серёжа. Его терпение тоже было не безграничным.       — Прекрати огрызаться! — одёрнула его учительница. — Ты понимаешь, что упускаешь прекрасную возможность? Если получишь призовое место в финале, сможешь в любой технический ВУЗ без ЕГЭ поступить. Парень с головой, а ведёшь себя…       — До финала ещё дойти надо, да и в ВУЗ я, может быть, не пойду. И вообще, домашки и так по горло, ещё в выходные подрываться? Да чё я там забыл? Вон, пол физмата умников сидит, их и посылайте. Я вообще сюда не просился, мне и в базе нормально сиделось.       Тут, надо отдать ему должное, Трубецкой не лукавил. Когда после девятого класса пришло время выбирать профили, он, по сугубо личным причинам не ушедший в ПТУ, не колеблясь, выбрал базу, куда пошёл вместе с друзьями — Пашкой Пестелем, Петей Каховским и Серёгой Муравьёвым-Апостолом. Чувствовал он себя там прекрасно до тех пор, пока учительница математики Таисия Ивановна, разглядевшая его «исключительные способности к математике» не настояла на его переводе в физико-математический класс. На этом его спокойная жизнь в школе закончилась, потому что учёба в физмате подразумевала, собственно, учёбу, на что Трубецкой настроен совершенно не был, поэтому по всем предметам у него были в лучшем случае тройки. Разумеется, кроме математики. Там у него были четвёрки. Могли бы быть и пятёрки, если бы он делал домашние задания. Но домашка для лохов, а оценки «четыре» ему и так хватало выше крыши.       — Вот именно, что «сиделось». И потом, можно подумать, ты эту «домашку» когда-нибудь делаешь… — проворчала Таисия Ивановна. — Ладно, про ВУЗ — это всё, конечно, лирика и подростковый бунт, об этом мы позже поговорим. Ты мне скажи, зачем ты тогда на предыдущие туры ходил, если дальше участвовать не собирался?       — Ну так предыдущие туры, они по будням были. Там вместо школы можно. А тут суббота. Я чё, лох, что ли? Нафиг оно мне надо?       — Господи, что с твоим языком? — закатила глаза математичка. — Ты хоть понимаешь, как ты всех нас подводишь, Серёжа? И между прочим, хочу тебе сказать: другие учителя мне на тебя постоянно жалуются, потому что по их предметам ситуация у тебя далеко не такая радужная, как по математике. Но вот если бы ты всерьёз нацелился на технический ВУЗ, пошёл бы на олимпиаду, то некоторые учителя могли бы… ну, скажем, сквозь пальцы посмотреть на твои явные пробелы. Не по всем предметам, конечно, но по литературе, химии там, биологии — вполне себе.       Сергей упрямо молчал. Это уже попахивало лёгким таким шантажом. А Серёга Трубецкой на такие дешёвые трюки не ведётся.       — Ну ладно, — пошла на попятную Таисия Ивановна, поняв, что сейчас от упрямого Трубецкого она ничего не добьётся. — это мы потом решим. Из списков я тебя пока вычёркивать не буду… Есть ещё одно дело.       — Чё за дело? — вскинул брови Сергей. В самом деле, какие ещё дела, помимо этой дебильной олимпиады, могли быть у него с математичкой?       — Не «чё», а «что», Серёжа. В девятом классе есть мальчик… Умный, способный очень, почти на золотую медаль идёт.       — Ну, мои поздравления, а я тут при чём?       — С математикой у него, правда, не очень. Не даётся предмет. А мальчик хороший, не хотелось бы портить аттестат. Его бы подтянуть немного…       — Ну пусть он к Вам на дополнительные приходит, я-то что? — нахмурился Трубецкой.       — Серёж, ну ты же знаешь, у меня и так два класса на дополнительных, ещё физмат ваш и другие уроки. А ты парень, я знаю, способный, хоть и ветер у тебя в голове. Может, ты за него возьмёшься? Буду тебе очень признательна. Да и тебе на пользу пойдёт. Всегда полезно быть за кого-то ответственным.       — То есть, пацан в матеше не бум-бум, а мне за это ответственным быть? Не, ну Таися-Ванна, ну это лажа какая-то! Мне ещё не хватало малолеток пасти.       — Серёжа, ну я тебя как человека прошу, — неожиданно мягко произнесла Таисия Ивановна. — Я же знаю, ты парень хороший, мог бы помочь — и мне, и мальчику этому.       Трубецкой сделал такую мину, что бедной Таисии Ивановне оставалось только тяжело вздохнуть и прибегнуть к последнему средству, которое она приберегла на самый крайний случай и надеялась не использовать.       — Давай так, Серёжа: ты буквально пару месяцев с ним позанимаешься, два раза в неделю, а я директору с завучем скажу, чтобы отстали от тебя с этой олимпиадой. Вроде как ты занят.       Это было уже интересно. Не то чтобы Трубецкой и без этого не мог послать всех на три буквы и никуда не идти, но иметь официальную отмазку на все случае жизни… Гордость гордостью, а такой шанс выпадает нечасто. Вот они, настоящие возможности. А с пацаном утрясут как-нибудь. Сделают вид, что занимаются. В конце концов малой не спалит. Что ему, зубов не жалко?       — А чё с другими предметами? — нагло спросил Трубецкой. Как говорится, куй железо пока горячо.       — Ну, тут уж придётся самому постараться. Я, конечно, учителей попрошу не сильно портить тебе аттестат и дать выпуститься спокойно, но ты тоже, дружок, давай не наглей, — осадила его классная, быстро смекнувшая, что к чему.       Ну, во всяком случае, попробовать стоило.       — Ладно, — ещё немного подумав, махнул рукой Серёга, — подтяну я этого малого. Когда начинать-то?       — Да можно прямо сегодня! — просияла математичка. — Пойдём, я тебя с ним познакомлю.       И, схватив ученика под локоть, она резвым шагом вышла из кабинета, увлекая того за собой.       М-да, попал он, конечно, по самое не хочу. Лучше бы вообще дома сегодня остался, ей-богу.

***

      Утро этого четверга, впрочем, как и любого другого, обещало быть для Кондратия Рылеева тяжёлым, потому что первым уроком у него стояла алгебра, а вторым геометрия, которые он ненавидел всей душой, потому что очень плохо их понимал.       — Что я, на математика, что ли, идти собираюсь? — причитал он, сидя за уроками допоздна и пытаясь разобраться со всеми этими уравнениями и задачами. — Лучше бы я это время на подготовку к литературе потратил, она хоть для поступления нужна.       Сегодня ему особенно не повезло — на алгебре вызвали к доске.       — Что мне с тобой делать, Кондраша? — вздохнула Таисия Ивановна после того, как он, пятнадцать минут протоптавшись у доски, так и не смог решить уравнение, потому что из головы вылетели оба приема, которые они прошли на прошлой неделе. — Вот вижу же, что стараешься, ну вижу. Но чуть новую тему начнём, и всё — снова ступор.       — Ну не понимаю я эту вашу алгебру! И геометрию тоже не понимаю! — не выдержав, воскликнул Кондратий, краснея до самых ушей. Он никогда не позволял себе так разговаривать с учителями.       — Так, спокойно, — мягко, но серьёзно сказала Таисия Ивановна, — без нервов, пожалуйста. Над твоими пробелами, конечно, работать надо. Тут без дополнительных занятий не обойтись, — задумчиво произнесла она. — После шестого урока ко мне зайди, подумаем, как с тобой быть. Садись. Лунин, иди решай вместо Рылеева, а то мы так до конца урока с одним-единственным уравнением провозимся!       Из-за парты поднялся и пошёл к доске высокий парень, а Кондратий, всё ещё отчаянно краснея, уныло поплёлся на своё место и сел за парту рядом со своим другом Мишей Бестужевым-Рюминым, который тут же одарил его сочувственным взглядом.       — Да не парься, Кондраш, вытянешь ты эту алгебру с геометрией. Да и забей вообще, тебе математика всё равно в жизни не понадобится, ты ж на журналиста хочешь.       Так-то оно так, но на душе у Рылеева всё равно было паршиво, хотя Мишину попытку поддержать он оценил. И тем не менее, это не отменяло того факта, что он снова выглядел глупо. Мало того, что опять долго тупил, так ещё и при всех был отправлен на какие-то дополнительные. Словом, самооценка его только что неслабо так пошатнулась. Опять.       Знать бы ещё, кто будет с ним заниматься. Насколько Рылееву было известно, у Таисии Ивановны и так было много классов: в этом году она выпускала два девятых (в том числе и его) и свой физмат, да ещё вела алгебру с геометрией у 7 «А» и 8 «В». Впрочем, не так важно, кто будет вести, думалось Рылееву, главное, чтобы не в те дни, когда у него подготовки. Как-никак ему ещё ОГЭ в этом году сдавать.       В этих и некоторых других размышлениях Кондратий потерялся на весь оставшийся день — не видел и не слышал никого вокруг, а на большой перемене даже налетел (разумеется, случайно) на какого-то старшеклассника и облил того компотом из сухофруктов, за что был удостоен целой тирады, состоявшей исключительно из трёхэтажного отборного мата, и поспешил как можно скорее покинуть столовую. От греха подальше.       День тянулся медленно, и Рылеев с трудом дождался шестого урока, после которого должен был явиться в кабинет математики, где ему вынесут приговор. Однако всё произошло даже раньше, чем он ожидал. В середине урока географии в дверь постучали и в класс заглянула учительница математики.       — По твою душу, — быстро шепнул ему на ухо Бестужев-Рюмин.       Рылеев согласно кивнул.       — Видимо, да.       — Не вставайте, — бросила Таисия Ивановна классу. — Константин Леонидович, мне нужно забрать Кондратия. Вы не возражаете?       — Да-да, конечно, Таисия Ивановна, — ответил добродушный географ. — Задание спросишь у одноклассников, — обратился он к Рылееву.       Тот кивнул и принялся торопливо собираться. Всё, чего ему хотелось — поскорее исчезнуть, и чтобы одноклассники перестали на него пялиться.       Оказавшись в коридоре, Рылеев замер от неожиданности. Глаза округлились сами собой, а сердце пропустило удар. Перед ним стоял тот самый старшеклассник, который обматерил его в столовой за пролитый на него компот.       — Эт ты, что ль? — первым слегка затянувшуюся паузу прервал Сёрежа. Видок опешившего малого его забавлял. Впрочем, справедливости ради, у него, наверное, было бы такое же охуевшее выражение лица, будь он на его месте.       — Я… — непонятно зачем ответил малой. Совсем, видать, растерялся.       Серёгу так и подмывало ответить в рифму, но тут в их нескладный диалог вклинилась классная.       — А вы, мальчики, что, уже виделись? Тем лучше. В общем, Серёжа, это Кондратий Рылеев. Кондратий, это Серёжа Трубецкой. Он будет помогать тебе с математикой.       Никто из них не проронил в ответ на это ни слова. Трубецкой продолжал буравить Кондратия изучающим взглядом, а тот, в свою очередь, пялился на Трубецкого и молился всем возможным богам, чтобы это была просто шутка.       — Ну, — сказала наконец Таисия Ивановна, — я, пожалуй, пойду. О расписании договоритесь сами. Два раза в неделю, не меньше, — напоследок она окинула обоих строгим взглядом и удалилась, громко цокая маленькими каблучками по кафельному полу.       — Ну чё, так и будем тут стоять, как придурки? — снова заговорил Трубецкой, поняв, что от Рылеева первых слов не дождёшься. Малой трясся, как осиновый лист, при одном только взгляде на него. — Да ты не дрожи, бля. Я те ничё не сделаю. Если не заебёшь, — прибавил он на всякий случай. Не хватало ещё, чтобы до него малолетки доёбывались.       — Извини за пятно, — пробормотал Кондратий, косясь на испачканную по его вине футболку Трубецкого.       — Какое пятно? А, это, — Серёжа, проследив за взглядом Рылеева, тоже оглядел испачканную вещь. — Да похуй. В следующий раз глаза разувай.       А про себя подумал, что хорошо, не на Пестеля малой наткнулся — Пестель бы точно уебал.       — Ну так чё, куда завалимся?       — Что?       — Куда завалимся, говорю? — усмехнулся Трубецкой. — Или ты тут до вечера простоять хочешь?       — А, — опомнился Кондратий, — ну… хочешь, в Макдональдс пойдём?       — В мак так в мак, — пожал плечами Серёжа и, перекинув рюкзак с одного плеча на другое, направился к лестнице. Кондратий, как мог, старался поспеть за его широким шагом.       До Макдональдса, который находился через дорогу от школы, дошли практически молча. Только оказавшись внутри, Трубецкой повернулся к Рылееву и спросил:       — Ты брать чё-нить будешь? Я б тут похавал.       — Да у меня денег с собой нет, — смущаясь, пробормотал Кондратий и, кажется, снова покраснел.       — Да похуй, говори, чё хочешь. Мне как раз сегодня Пестель пятихатку проспоренную отдал, так что гуляем, блять. А то хули ты как бедный родственник сидеть будешь.       На что спорили и кто такой Пестель, Рылеев решил не уточнять. И так было понятно, что Пестель — это кто-то из их компашки, и что спор был явно не самый интеллектуальный (справедливости ради, стоит сказать, что спорили, сможет ли Серёга провисеть вниз головой двадцать минут после трёх банок пива, и Серёга смог). Известны эти ребята были на всю школу и отнюдь не самыми благородными делами. Учителя называли их хулиганами, бестолочами и чуть ли не будущими уголовниками, Миша Бестужев же был более лаконичен и звал их местная гопота.       — Ну, я бы латте взял с карамельным сиропом, — робко сказал Кондратий.       — С чем-чем, блять?       — С карамельным сиропом.       — Хуйню какую-то пьёшь, ей-богу. Ладно, большой?       — Маленький.       — Ну, дело твоё.       Когда очередь дошла до них, Сергей подмигнул симпатичной девушке за кассой и сказал:       — Бомжур, мадам, мне картоху, как обычно, с соусом барбекю, чизбургер, колу большую и это, латте с…       — С карамельным сиропом, — тихо подсказал Кондратий.       — С карамельным сиропом, да. Маленькое.       — С тебя триста сорок три рубля, — улыбнулась девушка.       — Ага, — Серёжа протянул ей пятисотрублёвую купюру.       — Твой заказ номер 014, — сказала она, протягивая ему чек и сдачу. — Приятного аппетита.       — Спасибо, зай, — улыбнулся Трубецкой и бросил Рылееву. — Ищи пока место, малой.       — Правильно говорить не «бомжур», а «бонжур». А по отношению к девушке нужно употреблять «мадемуазель», — заметил Кондратий, когда Серёжа с подносом в руках отыскал в зале занятый Рылеевым столик.       — А ты чё, типа дохуя лингвист?       — У меня профильный язык французский.       — А ин инглиш плиз не бум-бум, что ли?       — Ну, по-английски говорю немного, но по-французски лучше, я его со второго класса учу.       — Ты чё, соцгум?       — Нет, но в следующем году собираюсь. Мне в одиннадцатом литературу сдавать придётся и иностранный, я на журфак поступать хочу.       — А нахуя тебе тогда матеша?       — Да сам не знаю, — честно признался Рылеев. — Ну, если б не она, я мог бы претендовать на медаль.       — А ты чё, хочешь медаль?       — Не то чтобы, — пожал плечами Кондратий. — Просто она при поступлении дополнительные баллы даёт. А мне позарез на бюджет надо, на платку у нас денег нет.       — Всё с тобой ясно, малой, — вынес вердикт Серёжа. Что именно ему было ясно, Рылеев так и не поинтересовался, а вот насчёт «малого» решил возмутиться.       — Меня вообще-то Кондратий зовут.       — А меня Серёжа, и чё?       — И то. Нечего меня малым всё время называть, — нахмурился Кондратий, — я тебя всего на два года младше, и у меня имя есть.       — Смешное у тебя имя, — сказал Трубецкой, макая картошку фри в соус. — Будешь?       — Нет, спасибо. Можешь звать по фамилии. Рылеев.       — Ну лан, шо ты возникаеф, — ответил Серёга с набитым ртом, — не хочеф малым, буду звать тебя литеватовом.       Кондратий данное заявление решил не комментировать и замечание по поводу этикета не делать — не хотелось быть посланным ещё раз, особенно после того, как ему купили кофе. Поэтому он просто молча отхлебнул любимый напиток.       — Спасибо за латте, кстати.       — Да не за фо, — махнул рукой Серёжа, запивая картошку колой. — А эт чё, реально вкусно?       — Угу.       — Дай попробовать, — и, не дожидаясь ответа, выхватил из рук Рылеева стаканчик и сделал небольшой глоток. — Сладко, как вся моя жизнь, блять.       Рылеев данную оценку расценил скорее как положительную. Хотя из уст Серёжи было непонятно — сладкое Трубецкой не любил.       — Слушай, а ты ту девушку за кассой знаешь, что ли? — спросил вдруг Кондратий, не зная, о чём ещё поговорить.       — Да это Катька Лаваль из 11 «В». А тебе чё?       — Да просто интересно.       — Меньше знаешь — больше зубов, — усмехнулся Трубецкой, щёлкая Кондратия по носу. — Так чё насчёт занятий-то? Мне тебя дважды в неделю придётся пасти, выбирай дни.       — А когда ты можешь?       — Да мне по хую, главное, чтоб не выходные, — хмыкнул Серёжа.       — А дополнительных у тебя разве нет? — удивился Кондратий, хотя что-то ему подсказывало, что такие, как Серёжа, на дополнительные занятия не ходят.       — Хули ты доебался, — поморщился Трубецкой. Дополнительные, скоро ЕГЭ… И этот туда же. — Сказал, любые дни выбирай и разойдёмся.       — Ну, у меня по вторникам пять уроков и дополнительные по русскому, то есть, всего шесть получается. И сегодня вот тоже шесть.       — А хата свободна?       — Ну, мама только в девять с работы приходит.       — Ну и заебись, значит, по вторникам и четвергам будем у тебя зависать. До пяти, пойдёт? Дольше — это уже ёбнуться можно.       Впервые за этот день Кондратий был абсолютно согласен с Трубецким.       — Пойдёт, — согласился он.       — Ну и забились, значит. Ладно, меня пацаны ждут, — сказал Трубецкой, доедая картошку и бросая чизбургер в рюкзак. — Бывай.       С этими словами он хлопнул Рылеева по плечу и, оставив на столе поднос, унёсся в неизвестном направлении.       — Пока, — только и успел сказать Кондратий ему вслед.