Я хочу тебя в себе… Хочу всё — тебя! Каждый день…

— Теперь, когда выдержка главы Цзян превзошла самою себя, и объединению наших кланов ничто мешает, осталось лишь позаботиться о благополучии здоровья дяди — надеюсь, пребывание в том мире благоприятно скажется на широте его взглядов… Перед лицом Лань Сичэня истаяла искорками бабочка-вестница. — Дядя зовёт нас на чай с… сюрпризом. Хм, не знал, что в его лексиконе присутствует такое слово. *** Облачные Глубины встретили их тишиной безмятежности. Лёгкий туман облаков уже успел подняться и растаять в солнечном свете, но свежесть росы всё ещё ласкала прохладой, тяжёлые капли срывались с кончиков листьев, задеваемых тканью надежд*. Кристальная прозрачность воздуха, естественный порядок — казалось, Облачные Глубины всегда были и будут являться эталоном безупречного совершенства. Дом Лань Циженя был, несомненно, средоточением этой правильности, которая будто обволакивала приближающихся, резонируя со всей имеющейся в самых потаённых уголках души благопристойной умеренностью, если таковая присутствовала вообще. Дядя приветствовал племянника и главу Цзян лёгким кивком головы, жестом приглашая занять места у низкого столика, на котором уже дымился чайник и были расставлены три пиалы. Безмолвное приветствие идеально вписывалось в журчащую тишину, нарушаемую лишь шелестом тканей вошедших. Когда рассеялись отзвуки последнего шороха, Лань Цижень поднял веки, прикрытые до тех пор с момента приветствия гостей. Взгляд его был направлен в центр стола, где на нефритовой подставке лежали две горошины, источавшие лёгкий травяной аромат, который Цзян Чэн, при всём его опыте благодаря кулинарным экспериментам колокольчиков в Юньмэне, не смог идентифицировать. Лань Сичэнь, будучи ещё до получения вести несколько обеспокоенным состоянием дяди, теперь расслабленно взирал на едва касаемые дуновением концы его голубой ленты, на необыкновенно гладкое чело, и брови его тоже разбрелись по своим делам, перестав выяснять отношения у переносицы. Наконец Лань Цижень сфокусировался на гостях, несколько мгновений молча изучая их, будто решая что-то про себя, а затем чуть подвинул в их сторону подставку с горошинами. Ланьские угощения не особо отличались вкусом, способным доставить наслаждение Юньмэнцу, поэтому Цзян Чэн обратился было с немым вопросом к Сичэню, но тот только покачал головой. Цижень же тем временем налил чай в пиалы. — Это не передать на словах. Это нужно увидеть. С предельной осторожностью Чэн прикоснулся к ближайшей горошине, чья шелковистая поверхность будто льнула и ластилась к подушечкам его пальцев. Казалось, она норовила коснуться их всех, а не только тех двух, что держали её. Донеся до губ, он почти уронил её в приоткрытый рот, куда она соскользнула, будто стремилась туда всей своей сутью. Вкус показался отчасти знакомым, остринкой внезапно напомнив красную ленту Вэй Ина. Цижэнь кивнул. — Усянь экспериментировал с этими пилюлями до их с Ванцзи… отбытия. Затем я довёл их до ума… там. Но основной вкус остался… его. «Усянь?! С каких это пор уважаемый господин Лань…» Мысли Цзян Чэна были прерваны новой волной восприятий. Комната вокруг будто подёрнулась зыбью, а затем стала почти прозрачной. Звуки леса растворились в давящем на уши шуме множества голосов, лязге каких-то устройств, а затем взору предстала серия образов Ванцзи… Это несомненно был Ванцзи, Лань Ванцзи, великий заклинатель… Меч его будто превратился во взгляд, который разительно отличался от того, что Чэн видел в последнем переживании. Одежда его ни о чём не говорила Чэну, да он и не пытался её понять. Образы были гармоничны, но что-то вызывало беспокойство, будто само присутствие Ванцзи в этих образах грозило разрушить мир, не смотря на полную отрешённость взгляда… А может и как раз именно благодаря ей. Чэн не особо любил вникать в форму, многозначность никогда не была его коньком — тем более в одежде. И всё же эти образы задевали его, неумолимо притягивая внимание, заставляя вглядываться даже тогда, когда стали расплываться, теряясь в знакомых очертаниях комнаты. В горле першило, едва тёплый чай пришёлся весьма кстати. — Что… Что это? — Это — моя прелесть! Лань Цижень довольно улыбнулся, глядя на обоих ошарашенно возвращающихся из переживания. «Лань Цижень довольно улыбнулся — это историческое событие занесут в анналы Облачных Глубин и заставят непослушных раз за разом переписывать рецепт улыбки бесподобного Циженя», — отстранённо подумал Чэн. — Усянь несомненно талантлив, и даже в том мире он достигает значительных успехов, что, впрочем, неудивительно. Однако Ванцзи… Это изобретение передаёт образы в момент их запечатления любым носителем информации — достаточно скатать шарик, удерживая такой механически зафиксированный образ перед мысленным взором, и можно сделать какое угодно количество его копий. Это не работает с памятью об оригинале, так что нельзя, например, передать образ из сопереживания. Но с портрета или отражения — можно. И, если господин Вэй потрудится доработать… Хотя… Так вот, Ванцзи — он и в том мире занимает второе место в списке достойнейших господ, несмотря на то, что там вообще мало кто способен увидеть и понять, кто он таков на самом деле — и всё же его всячески стараются использовать в своих мелких корыстных целях… Самое же удивительное — и прекрасное — в том, как непостижимо для них он облагораживает… всё. Например, увиденные вам образы сочетают в себе… вернее, просто состоят из элементов, принадлежащих к разным эпохам, культурам, стилям, странам, сословиям… а также к разным функциональным, ценовым, возрастным и половым категориям. Разница между ними — огромна. И всё же, по сравнению с тем, насколько Ванцзи не вовлечён ни во что из этого, разница между отдельными деталями стремится к нулю — что и создаёт иллюзию сочетаемости этих объектов. Лань Цижэнь буквально лучился самодовольством и гордостью за племянника. — Уважаемый Глава Цзян, примите мои искренние извинения! — Цижень приложил правую ладонь к груди и слегка наклонил голову в сторону Цзян Чэна. — Я глубоко заблуждался, наивно полагая, что кто-то, подобный господину Вэю, способен пагубно повлиять на воспитанного мной по всем правилам клана Лань достойнейшего из достойных. Я был неправ. Ничто не способно сбить с истинного пути настоящего воспитанника, коим является Лань Ванцзи, где бы и в каких бы условиях он ни оказался. С какими бы трудностями он ни столкнулся, выдержка и сила его духа будут непоколебимы, а испытания лишь дадут возможность узреть истинное значение наших традиций и их бесспорно благотворное влияние. И… я счастлив продемонстрировать это вам. Образы несомненно были впечатляющими, пусть даже Чэн и не мог в полной мере оценить той пропасти, что, по словам Цижэня, лежала между отдельными элементами облачений. И всё же они не объясняли слёз эйфории на глазах обычно более чем сдержанного и строгого учителя, не говоря уже об извинениях… Последние, правда, больше походили на попытку оскорбить, но радость на лице Лань Цижэня была неподдельной. Пока Чэн обдумывал ответ, уважаемый учитель шумно выдохнул и, раскинув руки, рухнул на спину, захлёбываясь сдерживаемым и оттого негромким смехом. Из уголков его глаз потянулись серебрящиеся дорожки слёз. Чэн было подумал, что его ответ уже не понадобится, но господин Лань затих, переводя дыхание, утёр слёзы рукавом… а затем снова мелко затрясся от хихиканья, прерываемого, охами, вздохами и всхлипами. Чэн перевёл взгляд на Сичэня и вновь поразился увиденному впервые: старший племянник смотрел на своего валяющегося на полу в слезах дядю, стонущего и регулярно хватающегося за сердце, и улыбался с таким умилением, какого Чэн не видел даже у Усяня по отношению к его любимым кроликам. В этой улыбке была и радость облегчения, и игривость предвкушения, и ласка заботы, и нежность… Когда стоны поутихли, дыхание стало более ровным, левая рука спокойно улеглась на грудь, а правая махнула в направлении двери, Сичэнь обернулся к Чэну, кивнул на дверь, и они, молча поднявшись, тихо вышли. — Катарсис тоже нужно пережить, — произнёс будто сам себе Сичэнь, притворив за собой дверь. — И это всё потому, что Ванцзи так крут? — Это всё потому, что так круто перестать опасаться и обвинять… кого бы то ни было — тем более такого прекрасного человека, как господин Вэй. Но не только. Я думаю, это была и просьба о прощении у его матери — пусть даже и в такой извращённой форме. — Но он же говорил, что рад, что прав… — Он рад, что понял, о чём на самом деле были все эти правила — понял благодаря Ванцзи, и счастлив, что является его дядей, приложившим руку (и не только) к его воспитанию. Осознавание собственных заблуждений потребует ещё сил времени, но дядя справится — теперь я за него спокоен. Воля укрепляется болью, а сердце — радостью. Над Облачными Глубинами во всю сияло полуденное солнце.