Кровавая Мэри

Суровая реальность могла быть к новоприбывшей и помягче — вот что пришло в голову первым делом. В буквальном смысле: Мариша лежала на какой-то излишне жесткой кровати, на грубых простынях, в комнате было как-то чрезмерно холодно, а у постели на шатком стульчике сидел суровый мужчина в тёмном плаще и с чемоданчиком, держащий девушку за руку и считающий пульс. Вернее, не совсем ещё девушку: рука, на которую упал брошенный украдкой взгляд Марины, совершенно точно была её собственной, пусть и слишком маленькой. И к тому же, судя по размерам и сложению... детской?! Нет, слишком глупо и нереалистично. Должно быть, она просто слишком сильно ударилась головой при падении, и это просто галлюцинации. Или сон, да-да. Она очнётся в своей комнате, ну на крайний случай в больнице, и всё пойдёт по плану, всё будет идти своим чередом. Марина закрыла глаза, но ощущение прикосновения к запястью и чужого присутствия никуда не делось. Более того, добавились голоса: спокойный, пусть и малость резковатый мужской и довольно приятный женский. - С вашей воспитанницей всё в порядке. Я бы сказал, небольшое переутомление, да головой ударилась при падении, но у детей в этом возрасте всё быстро заживает. Нет смысла беспокоиться, миссис Коул. - Благодарю, мистер Олсен, что нашли время. Я, признаться, ума не приложу, где эта несносная девчонка успела переутомиться, но да вам виднее. Позвольте, я вас провожу. Несносная девчонка, ну надо же! А эта миссис Коул, пусть она и очень реалистичная галлюцинация, невысокого мнения о Марине, не так ли? Да и пусть. Судя по всему, «несносную девчонку» прямо сейчас оставляли одну: скрипнул стул, застонали доски пола под чужими шагами не в такт. Раз уж это сон, можно будет как следует оторваться, пока не проснулась, в конце концов, Маришка любила осознанные сновидения. А это, очевидно, как раз такое. Дождавшись, пока шаги смолкнут совсем, Марина резво вскочила с кровати — вернее, это ей так показалось в первый миг. На деле же встать оказалось несколько сложнее, ведь ноги так и подкашивались, не желая слушаться хозяйку. Они были какими-то тощими, в синяках, далеко не такими, какими привыкла их видеть Марина. Не тело, а сплошные кости, скрытые тканью шерстяной кофты и старого длинного платьица, чья ткань выглядела желтовато-серой, как видно, от старости и частых стирок. Слишком острые коленки. Слишком маленькие и худые ступни. Ладони выглядели так, будто Марина работала не покладая рук, а ведь в семье она любимой старшей дочкой, можно сказать, белоручкой, девочкой городской, и такую кожу видела лишь у своего парня, гитариста из посёлка, с которым рассталась незадолго до последнего похода в клуб. Нет, это не её руки. Не её тело. И не её рыжий локон, так кстати выбившийся из причёски и так настойчиво маячащий теперь перед глазами. От попыток осознания происходящего начинала поднывать голова. В запылённом оконном стекле слабо отражался силуэт совершенно незнакомого ребёнка, но черты лица было, конечно, не разглядеть. Марина, впрочем, и не пыталась. Только сейчас она заметила, что в комнате находятся и другие кровати, похожие на её как две капли воды, только более или менее аккуратно заправленные. Такие же старенькие тумбочки — по одной на каждую пару постелей. Это вместо шкафов, что ли?.. Слабые детские пальцы слушались пока плохо, однако Мариша всё же обулась. Не удержалась и, задрав подол платья, ткнула пальцем в самый большой синяк на бедре — скривилась от боли. Нет, прежде во сне она такого не ощущала никогда. И мозг, конечно, все самые страшные догадки отрицал, но сомнения... сомнения разъедали голову изнутри. Требовали подтверждения или опровержения. И Марина, разумеется, собиралась их предоставить. Каким бы осознанным ни был сон, она никогда не могла прочитать в нём написанный текст. Точнее, забывала его, стоило лишь отвести взгляд от страниц, или же текст при повторном прочтении уплывал и менялся. Не заботясь о том, что она делает, Марина запустила руку в нижний ящик «своей» тумбочки. Пальцы наткнулись на твёрдую шероховатую обложку. Не книжка. Блокнот или тетрадь, так похожий на те роскошные дорогие ежедневники, которые Марина покупала в огромном количестве и исписывала едва ли на страницу или две, предпочитая заносить свои наблюдения, идеи и сны в куда менее красивые и прочные тетрадки в двенадцать клетчатых листков или в дешёвые блокноты с котиками и щенятми на лицевой стороне покрывающего листки глянцевого картона. Откуда она знала, что находка будет там?.. Да ниоткуда, рука потянулась сама. Ответа не было даже самого дурацкого. Несколько секунд Марина тупо смотрела на блокнот, словно не зная, что ей с ним делать. Но наконец, решилась. Открыла. В глаза сразу бросилось довольно аккуратно выведенное: «Собственность Мередит Элайзы Уоллес». Почерк слегка напомнил Марине её собственный, и она невольно улыбнулась, но улыбка потухла быстро, стоило перелистнуть несколько страничек. Текст, написанный явно детской рукой, казался чем-то совершенно нереалистичным и неправильным. Как... как из исторических хроник. «26 мая, 1932. Миссис Коул сегодня снова злая. Ударила Алиску за то, что та попросила еды... Алиска ведь пока маленькая, не понимает. Не привыкла здесь жить. Верит, что мама за ней вернётся и не может понять, что ни за кем из нас не придут. Её даже мальчишки не задирают, жалеют. Даже Том... хотя он как раз никого не жалеет. Просто её не трогает. Он никого не трогает, вообще-то, если не трогают его. Даже ни разу меня за волосы не дёрнул. А Билли сам виноват. Кролика только жалко, он был хорошеньким.» Ещё сколько-то страничек пропустить — новая дата, новая запись. Хуже прежней и намного. «15 июня, 1932. Приходил мистер Беннет, наш священник. Долго молился и ругался. Когда дошло дело до исповеди, мы заходили в отдельную комнату. Мистер Беннет постоянно пытался посадить меня к себе на колени и потрогать, гладил по коленке, пока спрашивал, в чём я грешна. Это было так гадко, будто я и правда сильно нагрешила, но ведь это мистер Беннет, он же не может желать нам плохого и делать плохие вещи, если он служит Богу? И может быть, это обязательно, чтобы он лучше понял наши грехи, если он делает так на каждой исповеди? Том на исповедь идти отказался. Миссис Коул заперла его в чулане с пауками и без света. Алиска вышла с исповеди в слезах, отказывается говорить, почему. Другие девочки тоже выглядят грустными и подавленными, никто не говорит.» Дальше Марина читать не стала, попросту не смогла. Лишь даты в дневнике просмотрела. Последняя запись датировалась двенадцатым апреля. Год — 1933. И кто знает, сколько совершенно омерзительных вещей могло произойти с хозяйкой дневника за эти месяцы. Однако, проверить нужно было. И Маришка открыла самую первую прочитанную ею запись. «26 мая, 1932. Миссис Коул сегодня снова злая. Ударила Алиску за то, что та попросила еды... Алиска ведь пока маленькая, не понимает, ей всего четыре года. Не привыкла здесь жить. Верит, что мама за ней вернётся и не может понять, что ни за кем из нас не придут...» Нет, текст не плыл. И помнила его Марина замечательно к огромному своему сожалению. Значит, не сон. А значит, записи про священника, будящие такие мерзко липкие воспоминания из прошлой жизни будут принадлежать самой Марине... Почему она так легко смирилась с происходящим, толком не понимая, а где, как и почему оказалась? Что ж, объяснений было множество. И начать стоило бы хотя бы с того, что в нормальной своей жизни, той, что проходила в полной семье и по уши в учёбе, Марина очень уж любила книжки про магию. Да не абы какие, а про попаданцев и попаданок. Когда книг не хватало, она переходила к фанфикам, сначала к хорошим, потом не очень, и так по накатанной. А потом возвращалась обратно в свою серую реальность без проблеска сверхъестественного, к учёбе в медицинском, семье, отрыву с подружками и ленивой толстой кошке. Раз за разом, год за годом. И похоже, все эти сюжеты чужих историй настолько въелись в мозг, врезались раскалёнными обручами, что сейчас всё воспринималось заторможенно и даже как само собой разумеющееся. В тех книжках попаданки умирали в родном мире, чтобы возродиться в новом и чудесном, а заодно и в свежем теле взамен потасканного. Иногда, правда, тело было уже бывшим в употреблении, но оказывалось неизменно прекрасным, юным и свежим. И с приятными плюшками в виде магии, особенных способностей или знатного происхождения и богатства. Здесь же... Маришка перевела взгляд на мутное оконное стекло, за которым уже почти разливался тускловатый закат. Э нет, тут она ничего не увидит... где бы зеркало найти? То, что тельце ей досталось «без пробега», было ясно. Но внешность, возраст? Ручки крошечные, детские, пусть и в следах непривычно тяжелой работы. Волосы рыжие. Как бы узнать, сколько ей лет? А впрочем, можно, как в тех фанфиках, подождать пробуждения памяти — вдруг что-то от прошлой хозяйки тела осталось? Или же притвориться, что она потеряла память. Второе было надёжнее, особенно учитывая, что в тех же фанфиках при переселении в новое тело объявлялась какая-нибудь всезнающая и бесконечно мудрая потусторонняя сущность и всё объясняла, а у себя Марина такого что-то не заметила. Хотя, быть может, это не смерть и попаданческие приключения, а просто глюки, и её вскоре откачают. В том, что в бокале было что-то постороннее, девушка даже и не сомневалась, но вот в убойной силе этого самого она не была уверена. А значит, есть ли смысл загадывать заранее? К тому же, даже во сне лучше играть по правилам места, где ты оказываешься. Колокольчик зазвенел в коридоре требовательно и нервно. Маришка не отреагировала, а уже через минуту в комнату заглянула белобрысая и кудрявая девчонка лет шести в таком же побитом жизнью платьице, как на самой Марине. И прикрикнула не слишком-то весело, да и в целом выглядела она очень устало, так, как дети выглядеть не должны: - Мэри, ты что, уснула? Всех собирают внизу, нам что-то важное сейчас сказать должны, ну быстрее! Дверь хлопнула о косяк и снова раскрылась: типичный грешок старых дверей. Марина осталась одна, но ненадолго. Без спешки девочка убрала дневник обратно и поднялась с места. Ноги слушались всё ещё плоховато, но тем не менее, с каждым шагом всё успешнее выходило двигаться, пусть и медленно. Зато появлялось время обдумать кое-что. Её зовут Мэри. Она наверняка ребёнок, не подросток, поскольку даже понемногу растущей груди у себя Маришка не обнаружила, ни намека на неё. Оказалась в приюте, значит сирота. Ведёт дневник, что просто прекрасно; сама Марина такой полезной привычки за двадцать с лишним лет так и не заимела, хотя стоило бы. Есть проблемы с местным пастором-педофилом, против которого местное руководство ничего не принимает. А заодно никуда не делось полное отсутствие информации об этом месте. И память подло молчала, не спеша выдавать секреты прошлой хозяйки тела. Когда Мариша всё же спустилась, все уже собрались в обеденном зале, таком же убогом, как и всё остальное в этом пропитанном серостью приюте. Увидев её, женщина, вставшая во главе стола монументальной глыбой и что-то рассказывавшая, замолчала, просверливая её взглядом. Впрочем, извиняться Марина не спешила, следуя своему главному правилу: «наглость — второе счастье». Ей же данное качество порой и первое счастье заменяло с лихвой. Правда, она едва не прошла мимо своего места, благо, та самая девчонка, что заглядывала в комнату, вовремя протянула руку и ухватила подружку за подол. Ну Маришка и приземлилась на свободное место, не столько слушая излишне мощную и плотную даму-воспитательницу, сколько разглядывая соседей. Здесь были дети разного возраста, и совсем маленькие, и подростки. Все они кучковались в своих компаниях, довольно немногочисленных, надо сказать. В школе родного маленького городка, где Маришка училась, людей было на порядок больше, даже если считать только десятые и одиннадцатые классы. Что ж, проще будет «вспомнить». Из сидящих поблизости внимание на себя обращали прежде всего мрачный черноволосый мальчишка с тяжёлым взглядом, пацан с жидкими белёсыми волосами и подбитым глазом, маленькая русая девочка и та самая блондиночка кучерявая, рядом с которой Марина и находилась. Чуть поёрзав на скамье, с ней новоиспечённая попаданка и решила заговорить, но не сейчас, в конце концов, эта дама во главе стола выглядела слишком внушительно, а как Маришка поняла из записей в дневнике, бить детей тут не гнушались. От удара же этой бабы-глыбы и голова легко отлетела бы, не иначе. Так что девочка решила судьбу не искушать. Всё это до ужаса напоминало те самые скучные классные часы в школе. Правда, у Маришки была хорошая классная руководительница, так что сравнение было некорректным. Нет, эти посиделки походили на... а на линейки всё в той же школе, точно! Такие же скучные, усыпляющие и буквально пропитанные непонятными детям, но очень важными для руководства идеями. Всё, что Марина для себя вот из этого первого в своей жизни собрания вынесла, так это то, что вскоре прибудет проверка, а потому всем нужно выглядеть прямо-таки детьми с пасторальной картинки. Как этого достичь вечно голодающим сиротам, никто не сказал, однако. Очевидно, девочкам предлагались бантики и выходные платьица, пацанам... костюмчики какие-нибудь. Из тех, что и недорогие, и качества соответствующего. Выбирать тут явно не приходилось ни одежду, ни пищу. В последнем Марина и сама убедилась сразу после того, как дежурящие в эту неделю на кухне ребята встали из-за стола и понесли своим собратьям по приюту грубые фабричные миски с едой. Небьющиеся, но поцарапанные. И точно такие же ложки — что ж, дёшево и сердито, как и та странноватая клейкая и безвкусная субстанция, в которой Мариша далеко не сразу признала какую-то кашу. Более точно это недоразумение идентифицировать не удалось, слишком уж однородным было месиво, а порции — слишком маленькими, даже ломоть серого хлеба ко всему этому не спасал ситуацию. Говорить не хотелось. Выведать всё о прошлой жизни этого тела можно было и после этого незатейливого ужина, тем более, что баба-глыба — её звали миссис Ньют, но на это Марише было плевать с высокой колокольни — сурово наблюдала за воспитанниками. Осмелившиеся заговорить получали затрещину, впрочем, таких отчаянных болтунов было немного. Приютские мальчишки и девчонки были слишком хорошо научены жизнью, а Марина просто следовала их примеру, помня, несмотря на привычный ей по старой жизни яркий образ, что с толпой иногда всё же лучше сливаться. Пожалуй, эту истину школа вдолбила ей достаточно хорошо: стань частью серой массы, действуй исподтишка, и тебе многое сойдёт с рук. Вот и пригодилось. Лишь после этого скудного ужина, когда мальчики и девочки построились по двое и пошли умываться перед сном, Мариша всё же осмелилась тихонько заговорить со своей соседкой, всё той же, рядом с которой сидела. - Послушай, - тихонько проговорила она, убедившись, что на них не глядят, - мне очень неловко, но я когда упала, очень сильно ударилась головой и не всё помню. Как тебя зовут? - Мери-Энн. Энни, - отозвалась та после непродолжительного молчания. Выражения лица блондиночки Марина не видела, конечно, поскольку смотрела прямо, но вот по тону легко могла сказать, что соседка удивлена. Впрочем, насколько Маришка помнила, в дневнике Энни упоминалась исключительно в положительном ключе; видимо, они были подругами. Так что она позволила себе расслабиться немного и задать следующий вопрос: - А какое сегодня число? В этот раз пауза была короче, а чужая прохладная ладонь ободряюще и понимающе сжала руку нового тела Марины — Мэри, то есть. Нужно было понемногу привыкать к новому имени, даже если она ненадолго здесь. - Сегодня четырнадцатое апреля. Скоро Алискины именины. И, немного замявшись, Энни добавила, явно не сразу на это решившись: - А что именно ты не помнишь? Ох, вот это было сложным вопросом. Впрочем, кое-что хотелось бы проверить: только сейчас Марина почему-то вспомнила имя, которым был подписан «её» дневник. Как-то оно вылетело из головы во время прочтения записей на страницах толстой тетради, которой девочка доверяла свои тайны, а сейчас вдруг всплыло так, словно настойчиво желало занять своё место в этой головоломке. - Я Мередит Элайза Уоллес? И сколько мне лет? - Тебе шесть и ты Мередит Элайза Уоллес, да. Забыла слишком много, выходит?.. Сочувственный голос. Обманывать его хозяйку не хотелось, да и ясно было, что Энни не из интриганок: проста как пять копеек. Впрочем, это не значило, что с ней не нужно быть осторожной. Мало ли, что и кому она по простоте и доброте душевной разболтает. Нет уж, Маришка намеревалась вытянуть из неё все сведения самостоятельно и постепенно, да так, чтобы ничего лишнего о себе не сболтнуть. Шутка ли? Пусть и во сне, а она женщина за двадцать в теле ребёнка, да к тому же так далеко от своего времени. Ни к чему слишком раскрываться, и потому ответ новоиспечённой Мэри был скуп: - Не то чтобы. Просто нужно разобраться в своей голове. Ответ, похоже, соседку устроил. По крайней мере, она ничего не сказала больше ни когда они зашли в так называемую ванную комнату, ни когда выстроились перед умывальниками со старыми зеркалами и позеленевшими крючками с жёсткими застиранными полотенцами на них. Да оно и к лучшему, ведь Марине, а ныне Мередит, на низкую скамеечку вставшей, чтобы доставать до умывальника, было не до болтовни. Она жадно рассматривала своё лицо и не верила глазам. Хорошенькая рыжая девчонка глядела на неё из мутной зеркальной глади серыми с голубым налётом глазами, пронзительно ясными и хитровато раскосыми, в обрамлении пушистых чёрных ресниц. Красивой могла бы вырасти, если прежде оспа или иная болезнь, а то и просто чужие руки не испортят эту мордашку. Свою прежнюю внешность Марина любила, да только то было результатом долгой и упорной работы, не без помощи психолога. А тут такое богатство, да прямо в руки той, кто сумеет этим распорядиться правильно. О, она точно найдёт этому всему применение! А пока пришлось быстро умыться слишком уж холодной водой, вычистить зубы совершенно кошмарным зубным порошком, напоминающим стиральный, и, промокнув лицо этим омерзительно жёстким и толком не впитывающим воду полотенцем — ох, где же любимые пушистые, такие огромные банные полотенца, когда они так нужны — отправиться вместе с остальными девочками в спальню. Не так уж и много было девчонок, между прочим, но даже так было крайне неуютно переодеваться и ложиться. К тому же, холодно было в комнате, и Маришка была совершенно уверена в том, что уснуть не сумеет. Как оказалось, необоснованно: день, пусть и крайне урезанный, оказался тяжеловат. Да и голова болела.