Клятва

      Эовин не знала, сколько прошло времени с того утра, как она стала гостьей короля-чародея. Дни тянулись один за другим, тихие и спокойные, так же плавно и легко, как облака за окном ее комнаты. Эовин смотрела на них часами, сидя на широком подоконнике: белые, серые, голубоватые, розовые, они тянулись к далекому горизонту, время от времени орошая холмы и поля дождем. Она не видела никого, кроме короля-чародея и двух странных девушек, которые выглядели как эльфийки, но держали себя совсем по-другому, так, как это было свойственно человеческим девушкам, выросшим в услужении. Эльфийки никогда не разговаривали, споро и ловко делая то, за чем пришли: убирали комнату, приносили непривычно приготовленные, но вкусные кушанья, помогали Эовин одеться утром и отойти ко сну после заката. Время от времени они приносили то книги, то вышивание, то принадлежности для письма и рисования, но Эовин ни к чему не притрагивалась, предпочитая проводить время за бездумным созерцанием. Единственным, что пробуждало ее от дремотного спокойствия, были визиты короля-чародея, которого она понемногу научилась звать по имени — назвать его своим господином она не могла даже в мыслях, а не обращаться к нему никак было неудобно.       Он являлся по утрам после того, как Эовин заканчивала завтрак, и занимался ее лечением, хотя она была убеждена, что никакого лечения ей уже давно не требуется. Его внимание, его речи и касания его рук, само его присутствие мучительно и горько напоминали Эовин о том, что все, случившееся с ней и ее близкими, не ночной кошмар, а жестокая и непоправимая реальность. Живое — слишком живое — свидетельство ее поражения, ее рабства, тщетности ее усилий и ее обреченности. Эовин пылала от ненависти к нему — к тому, чье имя соскальзывало с ее губ, оставляя привкус морской воды, и не могла отвести от него взгляда, выжигая каждую черту у себя в памяти, чтобы ее проклятья нашли его, даже если сама она рассыплется прахом. Эовин не верила ни в милосердие Саурона, ни в снисходительность судьбы, и постоянное ожидание боли и смерти отравляло ее часы, придавая еде и питью привкус тления и наполняя воздух едва заметным тошнотворным запахом крови и паленого мяса. Она не понимала, зачем королю-чародею понадобилось заступаться за нее, латать ее раны и обеспечивать ей удобство и покой, развлекая ее долгими беседами, но была уверена, что все это неспроста, и за каждый час, проведенный в довольстве и покое, она расплатится сполна, когда подойдет ее срок. Сколько времени у нее еще осталось? Час, день, месяц, год, а может, целое десятилетие? Не раз и не два Эовин открывала окно, которое почему-то не закрыли решетками, хотя следовало бы, учитывая ее статус пленницы, и смотрела вниз, туда, где на головокружительном отдалении от нее расстилалась странная, слишком зеленая и цветущая земля. От свободы и воссоединения с близкими ее отделял лишь один шаг, которого она никак не могла сделать и презирала себя за это. Теоден бы проклял ее, а Фарамир отвернулся, брезгливо закусив губы, как отворачивался он от пленных орков или вастаков, и это было бы более чем заслуженно, потому что с каждым днем ее страхи и горе меркли вместе с воспоминаниями.       Ни разу за все время Эовин не видела кошмаров, хотя спала глубоко и крепко не только ночью, но и днем, и во время бодрствования ее больше не терзали картины прошлого. Они остались все там же, где и должны были быть, в ее памяти, но словно бы поблекли, слившись с однообразием всех прошедших дней. Смерть мужа, плен, страшная дорога в Мордор, Саурон — все это было, но, как Эовин ни старалась почувствовать то, что прежде, у нее не получалось. И она прекрасно понимала, почему. Первое время ее боль была с ней, и душа, изорванная и источенная тоской, металась в груди пойманной птицей, тщетно пытаясь расстаться с плотью, но всякий раз, когда король-чародей касался ее, Эовин замирала и покорно погружалась в полузабытье. Она противилась этому всеми силами, обещала себе бороться, когда маг покидал ее и ясность ума на время к ней возвращалась, но рядом с ним ее силы таяли. Стоило ей почувствовать его рядом, как по венам разливалось успокаивающее тепло вместе с обманчивым ощущением защищенности и безопасности, и Эовин позволяла раздеть себя, распустить волосы, а потом покорно ложилась в постель и закрывала глаза. Эовин думала, что, если бы Хэлкар сделал что-то, выходившее за грань приличий, она нашла бы в себе силы оттолкнуть его, не позволить заворожить себя снова, а может быть, даже избавила бы себя от заточения в золотой, но все-таки клетке, но он всегда оставался отстраненным и осторожным. Его прикосновения были прикосновениями целителя, а вожделения в нем было столько же, сколько и доброты — каким бы заботливым и предупредительным он ни был, Эовин всегда чувствовала леденящий холод его поистине страшной силы. Самое жуткое орудие Саурона, наиболее опасный враг после самого главного врага свободных народов — и единственный, кто мог развеять ее тоску и вернуть ее к жизни.       Первое время говорил только Хэлкар — ничего особенного, обычные вопросы о самочувствии, сне, аппетите и болях. Эовин отвечала односложно, но не заставляла выпытывать из себя ответы: естественный страх смешивался в ней с невольным уважением к человеку, владеющему целительским мастерством, которым, без сомнения, он являлся. Эовин с интересом изучала составы, которые король-чародей приносил с собой, и раз за разом находила неизвестные ей растения или способы их обработки. Так они и стали говорить: все дольше и чаще, пока, наконец, Эовин не поняла, что эти беседы увлекают ее по-настоящему. Разумеется, она ужаснулась своему интересу и попыталась погасить его, но ей это не удалось. Поразмыслив несколько дней, Эовин решила, что ее вина слишком глубока, чтобы ее могли усугубить простые разговоры, а отсутствие взаимодействия с другими людьми рано или поздно должно было пагубно сказаться на ее рассудке, что лишило бы ее всякой надежды на достойную смерть или — все возможно — на спасение. О мести она больше не думала и перестала перебирать в мыслях способы, которыми убила бы Хэлкара: во-первых, ей постоянно казалось, что ее думы видны ему как на ладони, а во-вторых, она не могла не чувствовать благодарности за то, что он обошелся с ней милостиво. И еще… Чудовище в черном плаще и тусклой короне, заносящее над ней руку с мечом, слишком отличалось от сдержанного и вежливого, пусть и властного, человека, которого Эовин видела перед собой каждый день.       Понемногу она смирилась — с его посещениями, с их разговорами, с тем, как размеренно и однообразно текли ее дни. Однако скуки Эовин не чувствовала. К обычным ее размышлениям прибавилось нечто иное, то, что заставило ее отчаяться получить прощение не только от мертвых родичей, но и от самой себя. Слишком реальные сны подкрадывались к ней в ночной темноте и бесследно исчезали к утру, так что Эовин не могла точно сказать, было ли все лишь мороком, навеянным травами, или ее видения имели под собой другую основу. Король-чародей покидал ее, когда она выпивала очередное снадобье под его внимательным взглядом, пока целебная мазь впитывалась в ее кожу, потом приходила одна из эльфиек, расчесывала ей волосы и помогала вымыться и надеть ночное платье. А дальше Эовин оставалась одна, огонь в камине в углу ее комнаты затихал, перекатываясь красными нитями по круглым поленьям, и сонное оцепенение окутывало ее, медленно, исподволь утягивая в темный омут. Эовин уплывала во мрак, пахнущий дождем и дикими розами, чувствовала на лице легкие касания свежего ветра и даже слышала пение птиц — так, будто она перенеслась из башни куда-то далеко, в мирный счастливый край, где нет ни войны, ни потерь, ни горя. Тело ее полнилось силой, которую она утратила вместе с цветом своей юности, сердце стучало часто и быстро, но не от страха или ненависти, а от предвкушения, которое зрело в ней, как зреют колосья на росистых полях. Там, в колдовских снах, она была счастлива, и с ней был кто-то еще. Эовин не видела лица и не различала голоса, но не могла не чувствовать густой, тяжелый аромат магии, окутывавшей ее теплой волной. Жар разгорался в ней, разливаясь внутри жгучей сладостью, и, противясь ему всей душой, она знала, что проиграет — и сдавалась самозабвенно-легко, утопая в терпком мороке похоти. По утрам, возвращаясь, Эовин чувствовала легкую горечь от того, что волшебство закончилось, и она снова в плену и без всякой надежды на избавление, но приходили эльфийки, приносили завтрак, а потом нужно было одеться, готовясь к визиту короля-чародея — привычное однообразие захватывало ее, убивая волю и решимость.       В один из дней король-чародей явился раньше обычного. Эовин, все еще стоявшая у зеркала с серебряными шпильками в руках, задумчиво изучала собственное отражение: за время странного плена всякие следы перенесенных лишений исчезли с ее лица и тела, более того, она будто стала выглядеть моложе и свежее, чем была до того, как оказалась подопечной собственного тюремщика. Поймав на себе изучающий взгляд Хэлкара, Эовин невольно опустила глаза, сосредоточившись на изящном кружеве, которым были отделаны длинные рукава ее платья — одного из десятка необыкновенно искусно сделанных и красивых нарядов, которые она обнаружила в шкафу. Это было так глупо: будто она была юной супругой, а король-чародей — внимательным мужем и господином, который явился, чтобы лично сопроводить жену на завтрак. Так делал Фарамир первые годы их брака, до тех пор, пока постоянные происшествия, требовавшие его внимания, не разрушили эту маленькую традицию. Внезапная мысль о муже уколола Эовин в самое сердце. Она закусила губу, но непрошеные слезы градом полились из ее глаз. Эовин прокляла себя за слабость и за то, что так быстро смирилась со своей слишком вольготной жизнью в плену, тоже.       Несколько мгновений прошли в молчании. Собственное участившееся дыхание казалось Эовин непозволительно громким, а руки ее разжались и бессильно опустились. Хэлкар медленно приблизился к ней и остановился, но не произнес ни слова. Он был близко — так близко, что Эовин казалось, будто она чувствует призрачное тепло его тела. Наконец, усилием воли сбросив оцепенение, она отступила на шаг и снова уставилась в зеркало, торопливо завершая замысловатую прическу. Король-чародей дождался, пока все шпильки окажутся на положенных местах, а потом вдруг протянул раскрытую ладонь.       — Как насчет того, чтобы выбраться на свежий воздух?       Эовин недоверчиво взглянула на него, ища насмешку или что-нибудь в этом роде, но выражение его лица оставалось прежним, а в устремленном на нее взгляде серых глаз было ожидание. Она попыталась заговорить, но это удалось ей не сразу: в горле вдруг пересохло так, будто она пробежала несколько лиг.       — А разве… Разве мне это позволено?       Ответом ей была легкая усмешка. Эовин зарделась от смущения, и, видимо сжалившись над ней, Хэлкар пояснил:       — Условия твоего пребывания здесь не исключают недолгих и недалеких прогулок под охраной. Я говорил с господином, и он счел, что моей персоны будет вполне достаточно.       Эовин кивнула и, наконец, набралась смелости, чтобы опустить ладонь на протянутую ей руку. Хэлкар легонько сжал ее пальцы и вдруг быстрым движением притянул ее к себе. Из груди Эовин вырвалось испуганное восклицание, но она не успела двинуть и мизинцем, как Хэлкар отпустил ее и снова отступил на несколько шагов. Эовин с изумлением обвела взглядом сосновый лес, которым внезапно сменились каменные стены. Деревья высились до самого неба, как множество колонн, и своды этого великолепного дворца, устланного мхом и сочными травами, расцвечивали янтарные лучи солнца. В грудь Эовин ударил свежий, острый запах смолы и нагретой земли и, позабыв о стоявшем чуть поодаль короле-чародее, она склонилась и коснулась россыпи алых ягод у себя под ногами. Лес был живой, настоящий, он полнился благоуханием чистоты и здоровой силы, и Эовин жадно вдыхала этот аромат, который успела позабыть. Она порывисто двинулась к ближайшей сосне и прижала ладони к грубой теплой коре, следя за тем, как по стволу взбираются вверх назойливые красные муравьи. Все вокруг было светлым, ярким, горячим от солнца, и Эовин впервые за долгое время почувствовала себя беззаботной и почти счастливой. Она обернулась к королю-чародею и, встретившись с ним взглядом, не сдержала улыбки. Они были врагами, и Эовин это помнила, но сейчас ее переполняла благодарность, которую она сочла нечестным оставить при себе. Хэлкар чуть улыбнулся в ответ и указал ей в глубь леса.       — Давай пройдем немного вперед, если ты в силах. Там протекает ручей с чистой водой, пригодной для питья, и возле него растут асфодели, змеиный корень и еще некоторые травы.       — Да, конечно, — с готовностью согласилась Эовин. — Я могу помочь тебе со сбором, если ты позволишь.       — Буду благодарен, — сдержанно ответил король-чародей и, подставив Эовин локоть, повел ее вперед. Сперва она была донельзя смущена такой близостью, но, запнувшись несколько раз о выступавшие корни, поняла, что то была простая предосторожность — Хэлкар знал, что за время своего комнатного заточения она ослабела и утратила простейшие навыки.       — Мне следовало бы больше ходить, — сказала Эовин извиняющимся тоном, когда в очередной раз потеряла равновесие и почти повисла на руке своего молчаливого спутника.       — Именно поэтому мы и здесь. У меня не всегда бывает возможность покинуть Барад-Дур, а выходить на крепостной вал тебе было опасно, учитывая, как ты ослабела за время пути в Мордор. Здесь весьма сильные ветра, и в это время года они бывают нездоровыми — дух болот, сама понимаешь. Однако теперь я думаю, что ничто не препятствует больше недолгим прогулкам, особенно если ты будешь подобающе одета.       — Я буду очень благодарна, если у меня появится возможность покидать комнату, — проговорила Эовин, стараясь скрыть охватившую ее радость. — Даже если это будет крепостной вал. Не то чтобы меня что-то не устраивало, конечно, но все же…       — Я понимаю, — прервал Хэлкар, избавив ее от затруднения. — Еще немного. Здесь будь осторожнее — мы идем по старой осыпи, и, хотя корни уже скрепили ее, камни все равно бывают слишком подвижны.       Короткий спуск закончился на берегу весело прыгавшего по замшелым валунам ручейка. Эовин едва не захлопала в ладоши, увидев серебристые переливы бегущей воды, и, пропустив мимо ушей какую-то фразу Хэлкара, погрузила в ручей руки и умыла разгоревшееся лицо. Повернувшись, она обнаружила, что король-чародей отдалился от нее на десяток шагов и шел дальше, к белевшим на другом берегу колокольчикам цветов. На камне неподалеку от Эовин он оставил мешок и небольшой нож. Эовин помрачнела, увидев, как играют солнечные лучи на остром краю клинка: привычная мысль о столь желанном оружии не принесла ей радости. Напротив, она почувствовала нечто вроде неприятного принуждения, будто что-то обязывало ее присвоить нож и попытаться пустить его в дело. Эовин неохотно взялась за рукоять и, охваченная грызущим, тревожным чувством обреченности, побрела к кустикам змеиного корня, которые приметила неподалеку. Вся прелесть прогулки развеялась как дым, так что Эовин решила попросить короля-чародея вернуть ее в крепость, сославшись на усталость. Что делать с ножом, зажатым в ее дрожащей руке, она так и не решила. Хоть какое-то оружие — но разве она сможет оставить его при себе? Использовать его сейчас — абсурдная мысль, ведь король-чародей одним взглядом переломит лезвие, и их негласный мирный договор окажется разорван в тот же миг. Воткнуть нож себе в горло? Это было выполнимо, но Эовин не могла заставить себя даже попытаться. Она лишилась и силы воли, и решимости, и твердости руки, а мысль о боли и крови вызывала у нее тошноту. Лезвие ножа перерезало стебли, выпуская наружу едкий млечный сок. Эовин старательно делала свою работу, представляя себе, как ее кровь брызгает на растения и расцвечивает зелень алыми бусинами.       Погруженная в размышления, Эовин не сразу расслышала у себя за спиной звуки чьих-то движений и опомнилась лишь тогда, когда тишину разорвал треск сухой ветви. Она удивилась, потому что привыкла к тому, что король-чародей ходит практически бесшумно, и обернулась, сжимая нож в ладони. На расстоянии прыжка от нее стоял огромный бурый варг и скалился — нити слюны капали с острых желтых клыков. Ужас обдал Эовин леденящей волной. Каждая мышца в ее теле сжалась, чтобы отозваться болезненной мелкой дрожью. Она смотрела и не видела ничего, кроме уродливой морды и двух рядов зубов, которые без малейшего усилия раздирали плоть и ломали кости. Спутанные волосы, рваное алое мясо, белые ошметки, торчащие сухожилия — и жуткий, полный смертельной муки крик, который никак не мог стихнуть. Эовин попыталась отступить, но потеряла равновесие и тяжело свалилась наземь, ударившись спиной и плечом. Нож вылетел из разжавшейся руки и звякнул о камень у самой воды. Не достать, не дотянуться… Варг двинулся к ней и предупреждающе зарычал. Эовин поползла назад, обдирая руки о мелкие камни, попадавшиеся в траве. Она попыталась закричать, но горло перехватило спазмом. И тогда все ее существо взорвалось отчаянной мольбой: услышь, приди, спаси меня — снова. В следующее мгновение варг прыгнул. Эовин зажмурилась, прикрыв лицо руками, и уже попрощалась с жизнью, но вместо волчьих лап в грудь ее ударил поток ледяного воздуха — настолько ледяного, что ей показалось, что у нее застыли ребра и вот-вот раскрошатся, как наст под лошадиными копытами. Она упала навзничь, с усилием проталкивая в легкие маленькие глотки воздуха.       Король-чародей оказался рядом с ней практически тотчас же. Эовин подалась было ему навстречу, сама не понимая толком, что делает, но он опустил руку ей на грудь и надавил, заставляя ее остаться неподвижной.       — Сейчас, сейчас. Потерпи немного.       Эовин кивнула, и Хэлкар прошептал несколько слов, которые она не смогла различить. От его ладони разошлись волны тепла, отозвавшиеся в кончиках пальцев Эовин легким покалыванием. Холод отступил, позволяя ей вдохнуть полной грудью.       — Ты услышал, — прошептала она, едва обрела возможность говорить. Лицо короля-чародея, которое она с трудом различала как сквозь пелену, вдруг показалось ей самым красивым из всех, которые она когда-либо видела.       — Мне следовало быть осторожнее, — тихо сказал он в ответ. — Они бродят здесь иногда, приходят на водопой или спят в тени скал. Однако я никак не мог подумать…       — Ничего, — перебила Эовин. — Ничего. Ты не виноват. Но… Где он? Куда он делся?       Король-чародей помог ей подняться. Убедившись, что она твердо стоит на ногах, он отпустил ее, и Эовин со стыдом поняла, что ей хотелось бы и дальше чувствовать его ненавязчивую поддержку. Мысленно выругав себя, она перевела взгляд туда, где стоял варг, но увидела лишь примятую траву, которую покрывал толстый слой инея.       — Что ты с ним сделал?       — Лучше тебе не знать, — ответил король-чародей с недоброй улыбкой. Эовин замолчала. Ей вдруг слишком явно припомнилась осада Минас Тирит и крылатые чудовища в пасмурных небесах.       — Давай вернемся в башню, пожалуйста, — попросила она шепотом. — Я нехорошо себя чувствую.       В комнате, куда они перенеслись в мгновение ока так же, как до того в лес, Эовин долго оттирала руки и лицо над умывальной чашей. Хэлкар терпеливо ждал ее, сидя в кресле, которое так и стояло у изголовья ее кровати. Когда Эовин подошла и села на постель, он посмотрел ей в лицо долгим взглядом и кивком приказал ей лечь.       — Что ты будешь делать? — спросила она неожиданно для себя самой. — Твоя магия причинила мне вред?       — Нет, — ответил он, подумав. — Но ты могла удариться при падении. И потом, очередной испуг снова скажется на твоем душевном равновесии.       — Ты что-то сделал с моими воспоминаниями, так? — продолжала расспросы Эовин. — Я помню все, но не чувствую того, что раньше. Как будто боль исчезла, и горе тоже.       — Да, это так. Тяжесть потерь была так велика, что исцеление замедлилось, и у меня были опасения, что оно не будет полным, а я привык доводить дело до конца, — объяснил Хэлкар. Эовин расслышала явное недовольство в его голосе, но не смогла остановиться.       — Но это неправильно. Ты не можешь отнимать у меня мои чувства.       — Я могу делать все, что считаю нужным, Эовин, — сказал он. — В отличие от тебя. А теперь ложись и закрой глаза. Не хочется тебя принуждать, но если придется, я это сделаю.       Эовин ничего не оставалось, как только подчиниться. Обида кипела в ней, смешиваясь со странным нежеланием оставаться одной, пусть даже и в собственных навеянных колдовством снах.       — Ты придешь вечером? Мне надо… Я хотела попросить книг…       Король-чародей не дал ей договорить: волна магии захлестнула ее разум, унося ее на травянистые луга, залитые холодным светом полной луны.